Литсеть ЛитСеть
• Поэзия • Проза • Критика • Конкурсы • Игры • Общение
Главное меню
Поиск
Случайные данные
Вход
Рубрики
Поэзия [45583]
Проза [9989]
У автора произведений: 65
Показано произведений: 1-50
Страницы: 1 2 »

( по мотивам импровизации И.О.)

Давно ничей. Сижу один в квартире.
Мой телефон на улице забыт,
в машине. Спорим, что не зазвонит?!
Мысль грузит – в ней переставляю гири.

...Нирвана-ванная... Она была моей,
я был её – вчера после работы.
А телефон в машине спал. Да вот он:
входящих – ноль, ноль сладострастных фей

и деловых до ногтевых пластинок
меркуриев – друзья в другой цене,
в другой подлодке и в другом вине,
в вине другой... Сметаю паутину

с экрана будня в лобовом стекле.
Любуюсь полсекунды – так прозрачно!
Прогреть мотор... – зря времени не трачу,
но одиночества не отпускает клей.

Стряхнув цветные сны – так будет лучше –
считаю пальцы,.. мысли – ноль минут
до старта,.. вспомнить как меня зовут –
вдруг пригодится... так, на всякий случай.
Психологическая поэзия | Просмотров: 172 | Автор: Вика_Смага | Дата: 15/03/23 10:09 | Комментариев: 0

(под впечатлением стихотворных "сказок" Маргариты Шмерлинг)

"Оглянуться не грех, грех — стоять, обернувшись назад,
погружаясь в прошедшее снова, и снова, и снова"
"Давай напишем песню о весне,
Напишем звон капели, крики чаек,
Влюблённых, что почти не замечают,
Ни луж, ни... Эй, напишем обо мне!"(с)Мурр

По невидимой ниточке, по острию ножа —
и не остановиться, не спрыгнуть — бежать, бежать —
меж Харибдой и Сциллой восторженно-дерзкий путь
преодолевала, лишь стоило мне уснуть,
и, подобная Фрэзи — бегущая по волнам...
Только в том-то и дело, что Фрэзи была одна
в неуёмной, манящей, бушующей зге стихий.
Ну а я замечтала тебя: ты творил стихи.

Пусть грядущее Пифии ведомо — Дельфы с ней —
я была безрассудна, ты — дивно пригож и смел!
И случилось: мгновенно по месту пришёлся пазл:
это ты в мой непуганый мир с потолка упал,
будто манна в бескормицу, будто в бессолье — соль...
С этих пор я с твоими стихами сверяла всё!
И готова была, никаких не жалея сил,
за тобой — добираться до новых харибд и сцилл,
самым верным — по пёсьи — хоть юнгой, хоть денщиком,
за тобой, не считаясь ни с кем, потеряв покой,
за тобою, лишь эту незримую связь ценя,
отдавая все царства свои за — тебе — коня.

Но, чем больше радела, тем мельче крошился пазл,
и однажды конь, занедужив, в пути упал.
И, озябнув, зачахло солнце на небесах:
ты совсем перестал, как прежде, стихи писать.
И смолою стекала на плечи крутая мгла.
В ней дышал змей раздора, озóрен, тысячеглав,
изрыгая пророчества, прочные, будто факт,
что никто здесь не мастер, но всяк из себя — профан.
Вещный признак былого — скелеты лихих коней,
в них волшебной поэзии-жизни ни капли нет.
в них волшебной поэзии-искры растаял блеск,
ни согреть, ни напиться — отныне ступайте без.

И застыла незримо выжженная печать,
и на голос зовущий нет голоса — отвечать.
Ни водою, ни посуху, ни под землёй, ни над —
не сойтись: все пути запечатаны, все — не нам.

Ни тебя, ни коня, ни пол-царства — пустым-пуста.
И от жажды черствея, бреду — за верстой верста.
И в тяжёлом забвении скорбных ночных минут
меж Харибдой и Сциллой в удушливом сне тону —
погружаюсь в пучину, не закрывая глаз,
ни о чём не прося, не надеясь, чтоб кто-то спас,
каменею, приемля причастность глухим низам:
то Харибда, то Сцилла глядят сквозь мои глаза...
...И с трудом просыпаюсь из мертвенно-чуждых тел:
не прижиться мне-пламенной в каменной тесноте.

...А сегодня в пустыню улыбчивый май пришёл...
Я прошу тебя, сказка, окончимся хорошо!
Размурлыкай мне душу, растéпли-заговори!
Ты ведь знаешь, что сциллы ничуть не нежней харибд...
Поэзия без рубрики | Просмотров: 174 | Автор: Вика_Смага | Дата: 15/03/23 10:08 | Комментариев: 0

Речь пойдёт о том, какое изображение вывесили в манифесте организаторы конкурса "Конкурс: Мужская (написанная мужчиной) и Женская (написанная женщиной) поэзия, в чём различия этих поэзий, и имеют ли они место быть…"
My WebPage
Мне жаль, что приходится выносить этот разговор на всеобщее обсуждение.
Но разговор в личке ни к чему не привёл, точнее, привёл насмешкам в мой адрес в части отсутствия чувства юмора.

Однако тему считаю более значимой, нежели личное неприятие, поэтому говорю здесь.
------------------
Я написала организаторам площадки следующее:

1./Картинка к конкурсу чересчур мерзкая.
А может, можно без такой картинки в манифесте обойтись?
\

ответ: А без картинки нельзя обойтись, она - ценный реквизит нашего конкурса. Вы можете отключить в вашем браузере загрузку картинок, и тогда её не будет

И далее:в ответ:" мы учли пожелания авторов и надели на обнажённое тело маечку"
(значит, ещё кому-то из участников пришлось не по душе предлагаемое зрелище!)

Пришлось пояснить:
2./"Одевание" и другие косметические процедуры не сделают данное изображение менее мерзким.
Изображение может оттолкнуть от конкурса потенциальных участников.

По-моему, достаточно изображений мужского и женского лица в карнавальных масках, или с карнавальными масками в руках.
или просто карнавальных масок
\

Я прошу, чтобы меня поняли правильно:
3./шутки в вопросах сексуальных извращений - это далеко не шутки, но навязываемый методом окна овертона порок, кривое и весьма опасное для общества мировоззрение.
Если Вы потворствуете этим тенденциям - Ваше личное дело, но когда Вы предлагаете в манифесте - вы как минимум бросаете тень на сообщество, от лица которого выступаете, т.е. на литсеть.
\

4./сексуальное извращение - в самой сути картинки: перепутаны все признаки мужчины и женщины, и изображённые особи - уже суть извращения.
Я не зря написала об "окне овертона" - смысл как раз в том, что люди не воспринимают (уже не воспринимают!) ТАКОЕ изображение как извращение - привыкли.
\

4.Собеседником-ведущим под никомСиний_кот было рекомендовано сходить по ссылке:My WebPage

5.Посмотрела по ссылке, и цитирую:
"Нигде не сказано, что запрещается считать себя мужчиной, женщиной, квиром, зелёным лягушонком и сказать об этом в личной беседе. Но нельзя демонстрировать на публике эти пристрастия, чтобы не вызывать необходимость обсуждения, публичных описаний этих тонкостей, рассказов в присутствии сограждан и детей о том, как это здорово."

Картинка же в Вашем манифесте именно ДЕМОНСТРИРУЕТ!

Подумайте над этим
.

Приглашаю подумать над этим вопросом и других граждан литсети.
Литературные манифесты | Просмотров: 225 | Автор: Вика_Смага | Дата: 13/02/23 12:01 | Комментариев: 0

опубликовано в 2022г. здесь:
My WebPage

В Верхнем Поволжье июль по обычаю дождлив. Но то лето переплюнуло все обычаи — дождь на дожде и дождём погоняет...
В это время я была в лагере, и жили мы в палатках. Чуть переставало лить — все тут же на тренировку, слегка моросило — делали вид, что не замечаем, потому что надоел он нам безмерно, этот многосерийный дождь... потом на кухне у печки грелись-подсыхали всей толпой...

Бывать здесь не впервой, и я, как все старожилы, квартировала на своём привычном месте. Это самое “моё место” обозначилось крохотной ровной полянкой на опушке леса.
Замечательно удобная полянка, если бы не яблоня. От яблони у неё — одно название: низкая, кривая и бесплодная: и дерево — не дерево, и куст — не куст, так, коряжина наполовину мёртвая.
По-хорошему, на мой хозяйский взгляд, самое правильное было бы спилить её. Но настоящие хозяева ничего трогать не велели: мол, селитесь на время лагеря, но не своевольничайте: природа лучше знает, чему где расти.
Так из года в год меня встречало это убогое деревце, и я всякий раз желала ему либо выздороветь, либо в конец засохнуть и не мучиться.

Сухая ветка топорщилась в сторону моей палатки, как будто рука урода-великана пятерню растопырила — забронировала пространство — не замай! В этом году пятерня лишилась двух “пальцев” и целилась в белый свет хворой “куриной лапой”.

На третий день, когда уже стемнело, пора было расходиться после общей вечерней беседы. и тут я обнаружила, что забыла в палатке фонарик. Все разбредались “по домам”, освещая каждый свою лесную тропу, а я топала впотьмах, рискуя оступиться и соскользнуть в лужу или на что-нибудь наткнуться.
И вдруг из темноты — два крохотных огонька, две лунные бусинки!
В детстве бабушка мне читала о светлячках, но видеть их ни разу не приходилось. А тут — рядом с моей моей палаткой — такое видение чудесное: две капельки света в траве! Они приютились под сенью сухой яблоневой ветки, странные и удивительные, как инопланетяне.
С тех пор я перестала брать с собой фонарик: стало интересно пройти, отыскав в темноте жилище с помощью “моих” светляков, озарявших лужайку несмотря на сырую погоду. Смотрела на них и радовалась, любовалась, как дитё малое.

А потом наступил погожий день — первый день без дождя! С утра солнце, продырявив туман, вынырнуло на волю и улыбалось из каждой росинки, гирляндами трепетало на паутинных гамаках, которых было видимо-невидимо! На каждой травинке, кусточке, на хвоинках молодых сосенок!.. Жемчужными паутинками была украшена даже сетчатая ограда, на которой мы спешно развешивали отсыревшие за неделю спальники и одежду — пусть хоть немного проветрятся! Кто знает эту погоду: туча может явиться без предупреждения — нате!

Но солнце, похоже, не собиралось больше прятаться. Зато на охоту вышли голодные овода и слепни. Какая уж тут разминка! Озверевшие кровопийцы не давали прохода.
Пришлось вернуться за аэрозолем. Быстро скинула майку, набросила на торчащий яблоневый сук — единственное сухое место в этом государстве июльских рос, и обрызгала инсектицидом с двух сторон. Отряхнула, надела, и...
...и тут меня как по лбу ударило: я же их убила! Своих светляков! Вот так, невзначай, между делом, походя, не глядя... Огоньки ведь наблюдались именно здесь, под этой самой веткой!
До самого вечера всё ещё лелеяла надежду — а вдруг... вдруг обошлось: ядовитое облако унёс ветер, и с ними ничего не случилось...
Но чудесного спасения не произошло: под яблоней было темно и пусто.

Заметив, что я очень расстроена, товарищи расспросили о моей беде и стали весело утешать:
— Вот нашла причину убиваться! Не бери в голову! Если бы ты их видела при дневном свете! Мерзейшие козявки! Ничуть не симпатичнее тараканов! Ты будешь горевать о гибели таракана?! А двух тараканов?! Нет, серьёзно?!

Наверное, они были правы, только света в моей вселенной стало на две капельки меньше.
Проза без рубрики | Просмотров: 398 | Автор: Вика_Смага | Дата: 15/01/23 14:13 | Комментариев: 4

...Идти пришлось столько, что потерялся счёт времени. Я видел много разных мест, некоторые вполне подошли бы для строительства не только дома, но и храма, а то и города, но подойдёт ли это место для моего дела?

Меня мучили сомнения, а приступать к делу жизни, закладывая в фундамент сомнения, было слишком наивно. Они не давали укорениться уверенности, пугали, мучили, вынуждали то и дело менять направление, гнали дальше, дальше...
Ведомому идеей поиска не мудрено закончить жизнь в дороге, однажды упав от изнеможения. И пусть птицы выклюют глаза а звери и муравьи растащат тело на прокорм — я не горевал об этом, втайне надеясь всё-таки найти то единственное место, предназначенное для моей башни...

Вначале я шёл, влекомый знаниями, добытыми из вещих книг. Азарт и замысел были моими друзьями, попутчиками и хранителями. Но только когда азарт обтесался в почти равнодушное упорство, а замысел обрёл почти осязаемый образ, случилось «однажды»: спросонья почудилось, наяву ли, но вдалеке миражом замаячило заветное, загаданное. Сомнения больше не имели власти – они увяли и умерли, сражённые уверенностью: ЭТО случится здесь!
Вот эти холмы, вот эта скала, вот этот, изрезанный ручьями каменистый ландшафт, это небо, это солнце... Я прибавил ходу: так не терпелось начать! Тетива души натянулись до предела.

Но не тут то было.
Я видел искомое издалека, однако прямой дороги до МЕСТА не было: приходилось петлять, обходить обрывы и кряжи, ледяные ручьи и озёра... Но я видел, ВИДЕЛ искомое!
И, трудно добираясь к видимой цели, начал строить мысленно, оттачивая в сознании подробности до мелочей. Я чувствовал податливость глины, копая ров под глубокий фундамент, ощущал шершавую непокорность осколков серого камня, тяжело ухающих в ров; я до блеска полировал строительные блоки, ощущая рукой почти зеркальную поверхность, испещрённую прожилками, похожими на древние письмена... Даже во сне я строил, и этот непрекращающийся труд, предельно истощая мои силы, тут же то ли возвращал их сторицей, то ли взращивал новые, и я был в своём делании неутомим. Поутру, находя ладони болезненно стёртыми, я спешил приложить их к мягкому мху, они мигом исцелялись и были готовы к новому трудному дню.
Немного погодя я стал видеть вдалеке фантом своего строительства. Так продолжалось довольно долго: днём я строил и шёл, ночью — спал и строил.

Любуясь созидаемым чудом, я едва смотрел под ноги — пусть дорога была крута и извилиста, мне страшно было оторвать взгляд от моей башни. А она росла и росла, будто заживо рождаясь из чрева гор, то споря высотой с окрестными вершинами, то почти растворяясь в рассветном тумане — я был всё ближе и ближе, башня — всё выше, и наше длительное стремление друг к другу ощущалось как гигантский развёртываемый во времени манускрипт...

… О, сколько бы я ни смотрел на её, сколько бы ни тесал во снах каждый камень, но настоящая башня была великолепнее фантома: величественная, цвета слоновой кости, разогретая солнцем...
Прильнув к подножию — радость и гордость переполняли меня – я стал целовать эти удивительные камни. Слёзы лились тихим дождём — мне не от кого было скрывать их, я не стыдился этой чувственной слабости – просто был счастлив осознанием, что труд моей жизни завершён таким удивительным образом.

Оставалось отыскать вход. В моём воображении толпились образы высоких железных врат, массивных дверей из тёмного дерева с бронзовыми накладками, ручкой в виде дракона... Внезапно пронзила мысль: от кого я хотел закрыться за этой дверью?!
О, насколько мало я изменился за время пути!
Я увидел себя-прежнего, ещё только выходящего из дома: пугливого, мягкого, слабого, ничтожного, ищущего защиты... Внезапно меня обуял дикий хохот, как будто демон смеялся мною – я захлёбывался, хохоча долго, страшно, как сумасшедший, и не мог остановиться, а стены множили это неистовство многоголосым эхом, переполняя чашу долины до краёв, раздаваясь далеко за холмы, впитываясь в стену...

...Лишь на следующее утро я смог продолжить поход вдоль стены, поражаясь её протяжённости. Мелькнуло сомнение: моя ли это башня?! Такого масштаба я не замышлял!
За этой стеной мог поместиться город!

Вдруг стена странно оборвалась, беспомощно приткнувшись к скалистому утёсу. Крутые склоны, испещрённые морщинами и складками наподобие коры гигантского дерева, орошал ручей, разбивавшийся об уступы на каскад водопадов, которые рассеивались к подножию туманной дымкой, украшенной радугой. Между утёсом и стеной зияла щель: она-то, по всей видимости, и была входом.
Продумывая надёжность дверей и замков, я даже предположить не мог, что природа обеспечит неприступность гораздо радикальнее.
Вода, веками точившая камень, превратила горную породу в почти непроходимый ни для животного, ни для человека каменный частокол.
Даже моей ловкости и выносливости здесь было недостаточно. Но начав восхождение, нужно было идти до конца: на пути не было ни пяди ровного места — лишь безжалостно оскаленные каменные зубы.

Сдирая в кровь тело, я поднимался всё выше, и уже почти потерял силы, когда обнаружил ровную площадку, на которой возлежал дракон.
Отступать было некуда.
Обороняться — нечем.
И я застыл в отчаянии в нескольких шагах от своей цели.
Дракон дремал, мерно посапывая и выдыхая лёгкий сизый дымок.
Кожа его, будто выточенная из лунного камня, живописно играла на солнце, веер спинного гребня покачивался в такт дыханию. Чудовище спало мирно, сладко, как ребёнок...

Я застыл в замешательстве: тело бил озноб, мучила жажда, потому что ручей, разбрызганный водопадом на мелкие капли, создавал в воздухе ледяную влажную взвесь, но не мог напоить.

По краю площадки были расставлены семь чаш, в которых оседала влага: иначе здесь было не напиться. Страх был силён, но жажда – сильнее. Я потянулся к одной из них, и чаша запела...

Дракон широко зевнул, оглянулся, осмотрел меня бездонными лазурными глазами, а потом улыбнулся.
Это была улыбка, а не оскал, и я в ответ улыбнулся дракону.
Тот дружелюбно протянул мне свой широкий хвост. Мне ничего не оставалось, как принять эту помощь, и, оказавшись на ровной поверхности, я, презрев опасность, рухнул на гладкий каменный пол подле чудовища и забылся.

Дракон был рядом.
Он тепло дышал, создавая непривычный для сурового странника уют.
Проснувшись, я уже его почти не боялся, но не мог войти в башню: огромное тело перекрывал проход.
Сколько ни попросил пропустить меня – лишь вызвал недовольный жест и рык.
Было неведомо, что и от кого охраняет чудовище, я решил переждать...

Так мы и жили — сколько — трудно припомнить.
Поутру дракон пил воду из шести чаш, а седьмой делился со мною, и это была наша пища до следующего утра.
Дело было в хрустальной воде, то ли в свойстве поющих сосудов, но более никакой еды нам не требовалось, и голода не чувствовалось.
После трапезы мы долго смотрели друг другу в глаза: в этом общении было больше смысла чем в ином разговоре между людьми. Ближе к полудню наступало время отдыха: на припёке сладко спалось. К вечеру дракон поднимался, выгибал спину, как огромный кот, расправлял перепончатые крылья, с долгим басовитым стоном выдыхал порцию накопившегося за день огня, и, как только восходила луна, начинал петь. Чаши семиголосо подхватывали песню, и она текла не прерываясь, покуда луна не скрывалась за гребнем утёса. Потом мы вместе наблюдали игру звёзд.

Я более ничем не выдавал намерения войти в башню, но всегда был начеку. И вот однажды, когда с сумерках наступило время дракону выдохнуть огонь, я изловчился и, рискуя быть задавленным огромной тушей, ловко перекатился по гладким плитам на другую сторону, к самому входу. В глубине башни виднелась лестница, и мне не терпелось ступить на неё и всё осмотреть.
И тут раздался оглушительный рёв – в нём был гнев, страх или что ещё – понять было трудно, да и не ко времени: я чувствовал себя победителем, и нетерпение снедало меня...
А чудовище кричало и... плакало огромными хрустальными слезами...

– Слушай, дружище, я к тебе тоже привык!
Я вернусь!
Посмотрю, что там внутри и вернусь к тебе!
Не веришь?!
А ты верь!
Ты знаешь, как долго я строил эту башню?!
Как долго шёл к ней?!
Пойми же, я не могу вот так бесконечно долго сидеть у входа, развлекать песнопениями луну и считать звёзды!
Я – человек, мне нужно действовать!
Идти к своей мечте!
Ты подожди меня: вот вернусь и всё расскажу.
А хочешь, пойдём дальше вместе?! Там, внутри башни, просторно! Будем исследовать её вдвоём!
Айда?! – ощущая себя радушным хозяином, я раскрыл руки, приглашая войти, но дракон не двинулся с места: обличие его было скорбно.

– Ну, тогда бывай, дружище, до встречи!

...Витая лестница без перил была устроена так, что ступени располагались у стены, а в середине зиял колодец, казавшийся бездонным.
Вверху не было ничего, кроме продолжения самой лестницы.
Ничего и никого.
И неба не было — только рассеянный тусклый свет, лившийся неизвестно откуда.

Осматриваясь, я сделал пару шагов вверх и оглянулся, чтобы махнуть рукой на прощание, но не увидел ни входа, ни провожавшего меня дракона.
Так не должно было случиться!
Стало не по себе, и я поспешил назад.
Но сколько ни шёл вниз — никуда не возвращался: вокруг не было ничего, кроме лестницы и колодца. Звука моих шагов тоже не было слышно.
Я закричал, но даже эхо не жило в этой бездне.
Оступившись, я кубарем покатился по ступеням, ниже и ниже, и, сорвавшись, рухнул в непроглядную колодезную пропасть...
Мистика | Просмотров: 355 | Автор: Вика_Смага | Дата: 14/01/23 19:03 | Комментариев: 3

Правду говорят или придумывают, а слухи ходят, что даже в тёмном лесу звери знают про Новый Год, а ещё знают, что под Новый Год случаются чудеса.

Слышать-то слышали, а вот видеть чудеса давным-давно никому не доводилось.
А о том и не подумали: чудо — оно может быть осторожное, непоказчивое. И с чего бы ему запростотак всем являться?!
Может, чудо хочет, чтобы за ним сходили, его поискали-постарались, а то может, его и не ждут, и не порадуются пришедшему без надобности?! – так подумал однажды Зайчонок, и решил сам отправиться на поиски чуда.

Шёл-шёл, а навстречу ему – Лисёнок:
– Привет, Косой! Ты чего тут прогуливаешься без дела?
– Чудо ищу. Хочу своими глазами на него посмотреть. – и рассказал Лисёнку всё, что ему про чудо на ум пришло.
– Интересно! Какой ты, Косой, сообразительный, оказывается! Ну почему я сам до этого не додумался! Ведь и правда, о чудесах только сказки сказывают, а кто его видел?! Пошли, искать вместе!

Шли они, шли, а тут – Волчок-ободранный бочок, сразу видно, что забияка:
– Эй, чего вы тут бродите – никого не боитесь?! Рассказывайте, а то подеру!
– А вот и не подерёшь! Не надоели тебе драчки-кусачки?! Пойдём с нами вместе, чудо искать!
– А пойдём!

Втроём ещё лучше: игры по пути затевают, шутят, друг друга веселят – и всем втройне радостнее! От этого веселья шум по лесу пошёл – Медвежонок проснулся, и – догонять балагуров. Встал на дороге, сердитый такой:
– Эй, мелкота, чего по норам не сидится?! Шумите-трещите, как будто лето! А нет лета никакого! Зачем разбудили?! Сейчас как вздую!
– Чего, Миша, бурчать-сердиться?! Идём лучше с нами, чудо искать! В восемь глаз, глядишь, и не упустим, заметим – не спрячется!
– Ну, так бы сразу и сказали! А то бунят-шумят – не поймёшь, в дело или так!
Мишка встряхнулся да и в общую игру втянулся — хорошо путешествовать в приятной компании!

Так незаметно и до опушки леса дошли, а там — избы деревенские окнами светят. Глядь, а из крайнего дома до них Щенок бежит — лает-заливается, хозяев об опасности предупредить хочет. Увидел весёлую ватагу, а там — смекнул — и нет никакой опасности: просто дело какое-то интересное затевается, и спросил, а те ему и рассказали. Щенок и отвечает:
– Чуда отродясь не видел, а праздник у людей вовсю идёт: и ёлка наряжена, и детишки, и даже мне-Щенку дали еды побольше и послаще — я и поделиться могу!

Поели приятели с дороги, в окна человеческие нагляделись: огней мерцания да людей мелькания, музыки наслушались – в лесу такой нет. Устали, домой засобирались. Говорят:
– Жаль, чуда не нашли, но мы ещё в другой раз соберёмся, сходим на поиски, так нам понравилось вместе, так подружились!
А Щенок на то и отвечает:
– А я нашел чудо! И прямо сейчас оно передо мной: смотрите! Вот мы все, такие разные, вроде как должны быть враги друг другу – ан нет никакой вражды, никакого зла между нами! Хорошо, весело нам вместе, общее дело нашли!
Вот это – самое главное чудо!
Сказки | Просмотров: 312 | Автор: Вика_Смага | Дата: 14/01/23 17:51 | Комментариев: 2

болен, болен, из дому не выходи,
с кем бы ни был – с этими или с теми –
по прогнозу к празднику – огненные дожди,
помни, что Михаил, что Иосиф камлал на тему,

предрекая: место встречи обречено:
там и сям — невызнанные подставы,
голливуд снимает с себя кино
и опять снимает, и ставит, ставит, ставит

на зеро, на волшефлейте дудит осёл,
обезьяны лыбятся, пухлые рты помадя,
тени смысла приемлет сухой песок
перетёртых прежь мировых громадин...

здесь поэту поэтово — всё равно ничего
пусть споёт как Пьеро, погромчее, а лучше б спился:
им – что рим поджигать, что на трою шутить войной,
каруселя по мёбиус-шорту в последнем списке,

глядь, вальяжен обыд(л)енно и поддат,
супротив будет зубом дырявым слюняво цыркать –
на сегодня он сыт, но и ты для него — солдат,
рядовой гладиатор в потешном цирке.
Мистическая поэзия | Просмотров: 346 | Автор: Вика_Смага | Дата: 25/12/22 20:42 | Комментариев: 0

А всё прочее — почти хоть бы хны,
если снова – тот подрёберный всплеск...
только мысленно мне рукой махни –
я на чём попало чалю к тебе:

нет коня — рисуй щепой на песке,
нет песка — малюй прутком по воде,
хоть на всклянь сизоёжной небесной доске,
хоть без неба совсем, хоть бы как, хоть где,

сквозь сезонье, дворы, а сподручней — над,
как дракон ни точит зубы – скры-скры –
есть огонь под рёбрами — это знак:
значит, хватит нам на полёт искры,

значит, сбу-де-тся, и всё нипочём,
не догонят нас догонялы – чих-пых,

заливается новолетье дождём –
стаял зиму наш живоявленный вспых!
Медитативная поэзия | Просмотров: 296 | Автор: Вика_Смага | Дата: 25/12/22 20:41 | Комментариев: 2

— Ну, догоняй! — Алёнушка озорно рванула вприпрыжку и скрылась за высокой травой. Тропа уходила в овражек. Девочка ловко съехала на корточках по мягкой мураве и вдруг обернулась, почувствовав, что брата рядом нет. Отстал-таки!
Алёнушка подождала ещё минутку, окликнула раз, другой — громче.
Тишина.
Возвращаться не хотелось, но что поделаешь: она — старшая, за младшего в ответе.
— Ну где же ты, неслух?! — бурча по-бабушкиному и нехотя карабкаясь вверх по склону и озираясь: а вдруг Ванюшка где-то поблизости схоронился? Это же первый любитель — в прятки! Теперь вот ищи его-затейника!
И вдруг увидела на тропинке братца, припавшего губами к малой лужице...
— Ай ты, Ванька! Снова за своё! — воскликнула Алёнушка, но припоздала: на её глазах белобрысый мальчишка оборачивался рогатым чудовищем: первой из вихря перевоплощения проявилась бородатая морда чёрного кудлатого козла, но долговязый козёл встал на задние ноги, продолжая расти, постепенно принимая очертания уродливого человеческого тела в нелепой кургузой куртёжке и куцых штанах, которые так и не "выросли" впору. Оборотень пронзительно заблеял, задрав голову, и двинулся к Алёнке, бестолково размахивая длинными руками. Девочка опешила, присела от испуга, готовая удирать. Но тощий долговяз не нападал, а лишь беспомощно мотал непослушными конечностями и блеял .
Глядя на него, сестрица расхохоталась:
— Ванькаааа, ну когда же ты ума наберёшься! Козлёнком ты уже оборачивался, и телёночком был, и поросёнком — пришлось, а вот таким юдищем — как тебе удалось?!
— Беееее, — жалостливо заблеял "Ванька".
— Там, наверное, не только козлиное копытце, но и каблук приезжего туриста отпечатался!
— Беееее, — виновато отозвалось чудовище, согласно кивая рогатой головой.
— Вот тебе и "беееее", — передразнила его сестрёнка, вынула из кармашка айфон, — на вот, смотри: далеко ты, такой красивый, уйдёшь?!
— Беееее! — возопило чудовище, отмахиваясь от собственного изображения.
— Ну что за игра у тебя? Зачем тебе самому-то оборачиваться?! Превращал бы кого-нибудь другого: кота, например, превратил бы в корову — польза была бы! Или таракана — в жеребёнка!
— Беееее, — чудовище несогласно замотало всеми частями тела.
— Заладил "бекать"! Переходи на человеческий!
— Беееее, — жалобно промямлило чудовище.
— Аааа, не получается! То-то же. Давай, брат, думать, что делать, и срочно! В прошлый раз кувыркался назад через голову — попробуй и в этот! Авось да вернёшься в себя!
Но кувыркнуться мешало непослушное нескладное тело, а особенно — длиннющие витые рога, торчащие кверху.

Со стороны деревни появилась группа людей — то приезжие отдыхающие вышли на прогулку.
Попадаться им на глаза в таком виде было нельзя.
— Вань, ну ты пойми, что хоть у нас XXI век, а перепугаешь всех, и в лабораторию тебя определят, на опыты, как инопланетянина! А то и за кого похуже примут!
Эх, даже если просто сфоткают и в ютуб закинут — как ты перед бабулей оправдаешься?!
Она нам обоим задаст за твои игры!
— Беееее, — в ужасе заверещало чудовище.
Сестра обняла брата, пыталась помочь сложить несуразное тело для кувырка. Но ничего не получалось. Чудовище отчаянно выло, огромные слёзы катились по морде и капали на траву.
А люди неотвратимо приближались...
— Так... последняя попытка... — Алёнка сжала от напряженного думания кулачки и потрясла ими... Потом повернулась к чудовищу и спросила:
— Вань, а ты телом новым уже хорошо владеешь?
Чудовище пожало плечами.
— Таак, плечами пожимать — умеешь. А присесть на корточки — сможешь? А то я тебя в подробностях не разгляжу — такой ты высоченный! Нет, не там — тут виднее, — и девочка примостила чудовище спиной к овражку, на самом краю. Братец покорно выполнял указания, хотя и не понимал — зачем.
— Таак, а глазами моргать умеешь?
Чудовище заморгало.
— А помееедленнее? — Козлиная голова медленно смежила веки, и в это самое мгновение Алёнушка изо всех сил толкнула его в грудь, и чудовище с нечеловеческим воплем покатилось в овраг...

— Эй, что тут у вас?! — рослый парень в камуфляже большими прыжками примчался на крик,
— Ты в порядке?! — обратился он к взъерошенному мальчишке с оцарапанным лицом и вынул репей из спутанных волос. — Упал, что ли?
— Ничего, мы в порядке! Не приставайте, дяденька, к чужим детям! — амбициозно заявила девчонка постарше, тоже взъерошенная и раскрасневшаяся, как от драки.
— Пойдём, пойдём, Ваня, — она отряхнула и оправила рубашонку, подняла корзинку, и дети потопали в сторону грибной рощи.
Сказки | Просмотров: 312 | Автор: Вика_Смага | Дата: 08/08/22 11:57 | Комментариев: 1

К этой двери меня привёл дождь. Он случился вдруг, среди ясного неба, и пошёл стеной. То была удивительная стена: протяни руку в сторону — рука  под потоком, отступи на шаг — с неба ни капли.
Я пытался продолжить свой путь параллельно дождю, но он теснил меня от безлюдного сквера в сторону оживлённой улицы с её магазинчиками и кафешками, людской суетой, к которой я совсем не стремился.
Люди мчались в укрытия, застигнутые внезапной непогодой, и только я двигался посуху, ведомый, точнее, подталкиваемый дождём в ве́домом только ему направлении. Оказавшись перед дверью с надписью:
Арткафе "Маgiс", остановился переждать непогоду под куцым навесом, но дождевая стена, подойдя вплотную, безмолвно убедила зайти в помещение.

Мирок, в котором я очутился, можно было описать одним словом — уют. Я не любитель заведений, но если бы пришлось назначить встречу "за рюмкой чая", то  выбрал бы "Маgic". В зале был  тихий аншлаг: то ли обстановка не способствовала шумному времяпровождению, то ли звучащая музыка. Эта музыка и меня заворожила. Я присел на единственное свободное кресло вдали от крохотной сцены, в затемнённой глубине которой маячил сюрреалистический силуэт — вид со спины: голова в чёрной шляпе, водопад длинных волос, переливающихся в тон цветомузыки, скрывавли плечи и торс. Нижней части тела будто бы не было вообще — видение парило, покачиваясь на мелодичной волне.
Слушая необычный трепещущий голос, я не мог понять, на каком языке эта песня. Имея страсть к путешествиям, выучился понимать языки многих стран, но этот не был похож ни на один из них. Вслушиваясь, я догадался, что это мой родной язык, но странным образом искажённый. Зачем — понять не мог, но это звучало красиво. Медитативные поэтические кружева оплетали умиротворением.
Такого со мной не происходило давно. Хорошо, что здесь были кресла, а не стулья — тело обмякло и напряжённый ритм городского бытия, растворяясь, сошёл на нет, разрешая тихое блаженство. Но свет на сцене погас, был объявлен антракт и время следующего исполнителя. Я стал присматриваться: не покажется ли из неприметного служебного входа та, которая пела. Однако никто не приходил, напротив, собрание изрядно поредело. Вышел и я, ещё надеясь застать незнакомку на улице и ругая себя за промедление.
Улица, омытая недавним ливнем, ликовала свежестью и салютовала отблесками остатков луж, стремительно исчезающих в водоотводных каналах. Я пошёл наугад, ощущая, что представление-иллюзион продолжается. Жаль только, что никаких признаков необыкновенной певуньи не было и в помине. Но какая-то детская задоринка расшевелила воображение: всё вокруг казалось обновлённым, специально раскрашенным, как на съёмочной площадке. Я шёл по улице, будто среди картонных декораций. По проезжей части бегали почти мультяшные машины, прохожие сновали туда-сюда, как киношная массовка, и даже инвалидная коляска беспечально и бодро катила впереди. Вдруг маленькая дамская сумочка соскользнула с коляски и легла на тротуар. Коляска продолжала движение. Я поднял потерю и окликнул хозяйку, она обернулась...

...Более ужасного облика я из виденного за всю жизнь не припомню — боль, застывшая однажды, изуродовала тело, исказив молодое лицо гримасой страдания. Впечатление было столь пронзительным, что я невольно отвернулся.
Девушка взяла сумочку и произнесла слова благодарности... на том самом, случайно разгаданном мною неизвестном языке. Я на мгновение замер, поражённый хлёсткостью факта. Она не стушевалась, не поспешила удалиться от пристального внимания к своему уродству, напротива, смотрела мне в лицо спокойно и, даже, как мне показалось, тепло.
Я совладал с собой и произнёс:
— А не Ваше ли чудесное пение я слышал только что в клубе?
Она молча кивнула.
— А знаете, я сумел понять Вашу речь, хотя мне она вначале показалась иностранной.
Она снова кивнула и... улыбнулась... Странно выглядела эта улыбка с точки зрения обычного человека... Мы стояли посреди оживлённой улицы, в потоке прохожих; некоторые оборачивались. Желая сгладить неловкость ситуации, я предложил:
— А давайте пойдём в сквер и там поговорим!
Незнакомка ответила тем же молчаливым кивком.

Я сел на лавку напротив неё. Какое-то время мы так и молчали, рассматривая друг друга. Я думал о том, сколь велика пропасть между иллюзией и реальностью. А она вдруг заговорила совершенно чистым голосом:
— Я не всегда была такой. До девяти лет — обычная, как все. Никто из врачей не понял, что случилось: то ли от прививки, то ли инфекция...
Она говорила что-то ещё, но я отвлёкся от слов, поражённый мгновенным преображением: моя собеседница светилась, и в этом свечении растворились признаки уродства — только свет... Я залюбовался этим свечением, оно вошло в меня, завоевало, подобно её песне.
— Ты чудесная, — перебил я её.
— Ты меня увидел! — ответила она, — так же, как я вижу тебя!
— Вот как! Ты не только поёшь, но видишь людей по-особенному? — я уже не удивлялся, принимая услышанное как естественное продолжение преображения.
— Это — взамен обычной внешности.
— А почему ты сейчас говоришь абсолютно чисто, хотя вначале картавила?
— Потому, что я говорю с тобой молча. Ты просто слышишь мои мысли, обращённые к тебе. Ты тоже можешь говорить со мной молча — я тебя хорошо слышу.
— Все мои мысли?! — я оторопел: в мои планы не входило стать открытой книгой для первого встречного. Я вдруг представил свои мысли последнего получаса — о, там были разные мысли, которыми я никак не намеревался делиться. И румянец стыда залил моё лицо, наверное, до самой макушки.
— Не бойся. Это не стыдно. Это свобода. Свобода быть, что бы там с телом ни происходило.
Мне было трудно согласиться с её пониманием свободы, но обречённая на инвалидное кресло имела право на свою философию.
Пусть она это называет свободой — я бы назвал... своего названия я тогда так и не придумал.
Мы молча прогуливались по аллее, я привыкал к новому способу общения. Затем проводил её до дома — скромной многоквартирной двухэтажки старой постройки.
С тех пор я стал бывать у Нэлли — это было её имя, познакомился с её мамой и с котом, ревниво опекавшим хозяйку...
Нет, я не любитель благотворительности и приходил не из жалости. Я даже не мог до конца объяснить себе, зачем приходил. Просто в какой-то момент в моём сознании звучал голос: я точно знал, что это она, и шёл на зов. Её голос во мне был похож на музыку, но то была не музыка в общепринятом понимании: будто невидимая волна мягко, но властно торкала в левую лопатку, и я каким-то образом отчуждался от привычного, даже дышать начинал по-другому — как-то тише, а то будто и не дышал вовсе — окружающее пространство, незаметное в обыденности, обнимало меня дышало мною. В этом завороженном состоянии и шёл к ней.

Надо отдать должное: Нелли своим зовом не мешала моим делам и часто не докучала. Будто бы чувствовала то время, когда я действительно не занят, нет ничего срочного, и можно меня “украсть” из этого мира в тишайший из разговоров, каждый раз приводивший меня в особое состояние, которое описывать словами бессмысленно.
Но червь сомнения в безобидности подобной практики меня всё же глодал: а не слишком ли много власти надо мной взяла эта чудесница?!
Не довольно ли с неё моего внимания? Не достаточно ли мне, обычному человеку, этой парапсихологии?

С этими мыслями я и покинул город на продолжительное время, отправившись в командировку. Назначенный мне на новом месте консультант Магда — с нею с первой встречи всё и закружилось. Это был тайфун, цунами... Плоть ликовала. На этой волне захотелось семьи, отцовства... Я рассказал матери о Магде — мать была счастлива, поскольку видела моё упорное холостяцкое существование возмутительным ребячеством. Магда заполнила мой мир настоящим — горячим, неуёмным, ненасытным. Она и только она!
Но через некоторое время воспоминания о Нелли против моей воли стали упорно стучаться в сознание. Это были даже не воспоминания — ощущение присутствия: как будто Нелли была со мной, здесь, в комнате. Как будто она пришла для разговора и ждёт, молчаливо и настойчиво.
— Милая девочка, — думал я, — понимаю, что ты к нашему общению привыкла, ты скучаешь, и даже музыка не спасает... Тебе хочется моего присутствия, присутствия мужчины, хочется хотя бы поговорить, если большее невозможно. Но кто мы друг другу? Кто ты для меня? Я совсем не собираюсь брать тебя в свою будущую семью. Я не хочу говорить с тобой, не хочу отвлекаться на твои капризы. Именно сейчас не хочу и не буду. Потому что жизнь моя повернула иначе. И с нашим прошлым общением это несовместимо. Услышь, раз уж ты умеешь слышать на расстоянии, пойми, переболей этой потерей и живи дальше. Оставь меня в покое.
Но это обращение не избавило меня от видений. Сначала я молча боролся с этим, пытался не замечать, не обращать внимания. Сдерживал себя, чтобы вдруг не окликнуть Нелли в присутствии Магды. Через некоторое время эти видения  стали приводить меня в бешенство: у меня была Магда! Я готовился к свадьбе, горячо желая вышвырнуть из своей жизни прошлый эзотерический бред — плод одиночества и скуки! Я стирал Нелли из памяти, но она, с нелепой навязчивостью утреннего будильника в выходной, напоминала о себе в самый неподходящий момент... Потом мне стало казаться, что я схожу с ума...
Я упрямо не хотел настраиваться на её волну, не хотел ничего из этого наивного прошлого — неужели ей это было так трудно понять?! Дальше так продолжаться не могло. Вспоминал её рассуждения о свободе. Да, возможно, для неё это была свобода, но для меня это равнялось лишению свободы, порабощением. Я был отравлен чужой свободой. Необычные способности Нелли угнетали меня.

Я ненавидел её настойчивое присутствие! Я ненавидел своё бессилие перед этой её привязанностью, свою зависимость от неё.
— Глупая обездоленная калека, чего ты хочешь добиться, преследуя меня таким образом? Эти твои игры — они не для меня, они противоестественны!
Ну хорошо, пойдём, пойдём со мной, поговорим, наконец! — обратился я к Нелли, дождавшись, когда Магда крепко уснула.
Накинув халат, я вышел на открытый балкон. Встречный порыв ветра слёту больно охлестнул лицо, вступив в поединок с яростью, но меня было уже не остановить: ровным ледяным тоном, чеканя каждое слово, я вполголоса признёс:
— Слышишь?! Ты хорошо слышишь меня, Нелли?! Уйди! Уйди от меня, исчезни, пропади отовсюду, где я есть, не приходи ко мне никогда! Не хочу тебя ни слышать, ни видеть: у меня теперь другая жизнь, другая, понимаешь! Для тебя в моей жизни места нет. —я смотрел в никуда, с силой сжимая заиндевевшую перекладину балконной ограды... И вдруг напряжение злобы слетело, сменившись безразличной опустошённостью, я вернулся в постель и моментально уснул — как умер.

...Свадьбы не случилось. Страсть угасла, как выключенная газовая конфорка. Остались тела — каждое само по себе: чужие, уставшие друг от друга тела.

Я вспоминал события последнего времени и приходил к заключению, что был не прав: возможно, Нелли навещала меня не из каприза или желания удержать. Возможно, она хотела предупредить, сообщить о чём-то важном для меня. Я не сумел оценить её заботы. Правильно было бы найти терпение и время, попытаться услышать... Но тогда страстная влюблённость не позволила поступить разумно. Себе-то я мог признаться: я вёл себя как подросток. Но теперь, когда жизнь вернулась из любовного помешательства на круги своя, мне важно было обрести равновесие, постичь код своей свободы. Я говорил себе это, будто бы убеждал, уговаривал подростка повзрослеть. Однако никакая логика не спасала от тоски и пустоты.
Как запустивший предмет школьник, я придумывал новые и новые поводы не искать встречи с Нелли, хотя душа просила обратного. И чем настойчивей просила, тем угрюмее я сопротивлялся. И всё-таки однажды ноги сами привели меня туда, где впервые услышал необыкновенное пение. Улица была та же, но, странное дело, никакого арткафе в привычном месте не оказалось — даже двери на прежнем месте не было. Я стремглав бросился по известному адресу — в квартире обитали совсем незнакомые люди, о девушке в инвалидной коляске никто из соседей не помнил. Как будто меня вынесло в другую реальность — без Нелли. Она исчезла — пропала, стёрла себя из моей действительности, буквально исполнив требование, произнесённое во гневе.
Теперь всё, связанное с нею, приобрело значение сна, развеянного пробуждением.

Вернувшись домой, я, подчиняясь нахлынувшему вдруг то ли отчаянию, то ли вдохновению, по памяти нарисовал на стене сюрреалистический силуэт — вид со спины: голова в чёрной шляпе, водопад длинных волос на фоне дождя...
Мистика | Просмотров: 363 | Автор: Вика_Смага | Дата: 08/08/22 11:46 | Комментариев: 0

(хроники 23.07.2022)

(с)"Здравствуй, милая картошка-тошка-тошка-тошка,
Низко бьём тебе челом-лом-лом.
Наша дальняя дорожка-рожка-рожка-рожка
Нам с тобою нипочём-чём-чём!
...Тот не знает наслажденья-денья-денья-денья,
кто картошки не едал-дал-дал."
В.А. Попов, пионерская песня


На душе было пакостно. Со вчерашнего дня. И уже непереносимо. Дурное настроение, сдерживаемое внутри и ничем не остужаемое, грозило вырваться наружу, как пар из скороварки, и бить гейзером до потолка и выше, если потолка поблизости не случится.
Не люблю в себе таких настроений, но изживать их в тесном кругу семьи — последнее дело. А народу в доме много: свои в полном составе, гости с детьми — лето же!
Оставалось — развеять. Но на то нужно одиночество и природа. Пришла идея — съездить в деревню за картошкой. Молодая свойская картошка — это особое лакомство, доступное далеко не каждому жителю современности. А у нас — есть: на то и добрый огород в деревне! В этом сезоне ещё не подкапывали.
Озвучиваю идею затосковавшей в стеснённых обстоятельствах публике. Все мне в один голос:
— Поехали!"
— Куда "поехали"?! — спрашиваю, — целый день шёл дождь, просёлок развезло — ни на чём не проедем. Добраться реально только на велосипеде, который у нас один. Поэтому мне пора отправляться, покуда дождь снова не нагрянул. Я скоро! Вернусь с добычей — и попируем!

Так, открестившись от сопровождения, срываюсь в дорогу, не тратя лишней минуты на сборы: мешок да сапёрная лопата, пара перчаток — больше ничего не надо для моей "экспедиции".
Ветер встречный — то, что требуется воспалённому сознанию! Плотный поток создавал меру препятствия и необходимость усилия противодействия. В таком режиме дурные мысли отодвигаются, напридуманные "монстры" мельчают, сдуваются, а то и лопаются, как хлипкие мыльные пузыри.
Ветер — он такой: и исхлещет, и исцелит!

Вечер катился на убыль, а я подкапывала кусты, собирая чумазо-белощёкие глазкастые клубни в сетчатый мешок.
Вся хитрость в чём: не выкопать куст целиком, но достать из-под него крупные картошины, остальные оставив подрастать. Дело не больно мудрёное, но грязное и штучное. Набрав поболее ведра, прицепила на багажник и — возвращаться. Движение воздуха стихло, всё в природе к приночию успокоилось, угомонился и «откипел» мой «разум возмущённый» — программа выполнена на все сто, чего ещё?!

Но тут свободный от срочных задач взгляд упал на обочину тропы, а на ней — опёнок! Это был задел нового приключения: луговые опята поодиночке не растут. Узоры таких грибниц — окружности, синусоиды — сплетаются в витиеватые кружева, уводящие любителя этого дела в диковинные лабиринты...

Куда ж вас собирать? Карманы тесные, сомну... Пришлось снять с головы платок, связать попарно концы и приладить получившуюся торбу на руль велосипеда — удобно и вместительно!
Я крепко поймалась! Опята, мелкие, как рассыпанные по траве пуговички, манили за собой. Вот они! И снова! А вот — ещё!.. Уткнувшись взглядом в землю, мы с велосипедом следовали витиеватой геометрии — нас вели грибы. Мы покорно кружили по этим траекториям, наполненные охотничьим азартом. Снова дождит?! Ну и что с того?! Мы же не сахарные! Только бы успеть до темна! Привезу вкуснятину — вот мой народ обрадуется!

Тихую торопливую средоточенность внезапно прервала заполошная птица: она летатла над моей головой и визгливо орала что-то, как противная соседка — вечно недовольная всем на свете матерщинница. Птица докучала, забирала моё внимание.
— Ну чего тебе?! — раздражённо машу рукой, желая отпугнуть её, не отрываясь от своего занятия. Наверное, в этот момент я сама была похожа на превредную соседку, с точки зрения птицы. Я подняла взгляд: птица была белая с тонкими крыльями, раскинутыми крестовидно. Она парила и кричала — как будто звала, как будто что-то срочное хотела именно мне сообщить. Лишь только я поднялась во весь рост, она тотчас замолкла и скрылась.
Зато я тут же забыла и про соседку, и про птицу, поражённая картиной заката.
Это была феерия: полыхало всё небо — от края до края, со всех сторон света, сочетая действо с неизвестно откуда моросящим дождём... В первый момент у меня даже перехватило дыхание от этого зрелища. Пришлось выбирать: грибы или красота, и я, разрываемая между насущным и высоким, пыталась совмещать — вполглаза собирать, вполглаза любоваться. Но меня снова выручил случай: последнюю точку в грибосборе поставило семейство бодрых шампиньонов, на удивление здоровых и белошапых. Они-то в торбе поместились, но больше складывать было некуда. Мы с велосипедом покатили к трассе, молодецки форсируя глубокие и скользкие просёлочные лужи.
Закат продолжал играть фортиссимо на трубах, на фоне тутти всего оркестра — краски были такими, что позавидовали бы и Рерихи; светомузыка варьировала сюжет каждую секунду, каждый миг! Это было захватывающе! Облака хотелось собрать в букет и унести с собой, чтобы продлить, продлить эту симфонию-импровизацию, но трубы уже сдавали на декрещендо, оркестр постепенно стихал, и осталась только улетающая, щемящая мелодия гобоя, отголоски которой сопровождали всю оставшуюся дорогу в сумеречной мгле под редкой россыпью дотошного дождя, осточертело-сомнамбулически допечатывающего свой подробный отчёт за последние две недели...

Ветер опять сделался встречным: такое в наших краях — обычное дело. Мы с велосипедом мокли, поскрипывая, и вспоминали, как будто прокручивали перед внутренним взором только что виденное кино...
Эх, телефон же был с собой — могла бы заснять... Но сожаления не было — была наполненность этими цветами-облаками и чем-то ещё, объяснимым только с точки зрения птицы...
Рассказы | Просмотров: 830 | Автор: Вика_Смага | Дата: 08/08/22 11:44 | Комментариев: 14

О, эта истина живая,
Дрова душевному костру —
Звучат во мне, переливаясь,
Все десять струн, сердечных струн!

И как бы ни было нам трудно
У жизни на шальном ветру,
Пока звучим десятиструнно —
Ты не умрёшь, я не умру.

Нам по плечу дела и битвы —
Высоким слогом освятит
Сердечной радости молитва —
Десятиструнная псалтырь.

И не объятия открыты —
Дворцы душевной чистоты,
Источник музыки забытой —
Десятиструнная псалтырь.

И тёплый свет над миром розлит,
И в сердце льётся с высоты,
И восхищает души к звёздам
Десятиструнная псалтырь.
Авторские песни | Просмотров: 229 | Автор: Вика_Смага | Дата: 29/07/22 13:11 | Комментариев: 0

Не в такой-сякой избушке - посреди села
не мышонка, не лягушку - песенку родила:
то скворцом поёт,
то - как нет её,
то взовьётся окрест,
будто оркестр,
светла с лица -
в отца...
Поэзия без рубрики | Просмотров: 220 | Автор: Вика_Смага | Дата: 16/03/22 20:00 | Комментариев: 0

Поговорим, птица осеннего зазеркалья?!
Где-то внутри отражения я — такая,
здесь, наяву, притворяющаяся человечкой.
Ай хорошо же, что — птица ты, не овечка!
Востроносо в створоженный мир утыкаясь,
крошишь амальгаму оцепенения,
----------------мною ввысь проникаешь —
глубинное альтер-эго,
каркоголосое эхо...
Психологическая поэзия | Просмотров: 389 | Автор: Вика_Смага | Дата: 16/03/22 19:59 | Комментариев: 2

Азъ
Человек, посеянный
в космическом бассейне –
он не может жить шутя,
глуп, что малое дитя,
подрастает невпопад:
строит-рушит город-ад

Буки
Беня, смыслу нельзя научить,
смысл прописан на облаках,
а покуда рыщешь в ночи
с обоюдоострым крюком в руках,
смысла грецкий орех
созревает в твоей груди,
не торопись, Бенедикт!
Под медвежьим ковшом
повстречаемся,
брат меньшой!

Веди
мунков крик раззявит рот
и замрёт
и не слышно что поёт
но как прёт
волос дыбом хочет встать
на кусочике холста
очень страшное кино
нарисованноё

Глаголь
Журнаглюги – журнаглисты,
раз-два-три –
рыщут бы кого загрызть
изнутри

Добро
покалякаем, покумекаем до разу
за голубчиков, тугрики,
-------------------------за заразу:
ты да я – два в одном –
у-тю-тю, айболит-монолит-
мистерия власти
охряной масти,
ржавью крашено барахло,
дурик ряженый в балахон,
кто из нас за окном?
твой ужас – о ком?

Есть
Что ты чувствуешь, альдебаран оранжевоокий, когда тебя приготовились есть?

Живот
Брат – за руку брать,
подставить плечо,
поболтать ни о чём
и обо всём,
а то – помолчать,
вместе дело начать,
Лёгкость, ловкость, полёт –
Воспарим?!
И вперёд.

Зъло
Слушай, Главный Санитар,
ты устал!
Да не хмурься, как бурюк,
выкинь крюк
и ступай домой – сними балахон,
ржави выпей, заведи патефон,
а потом – на пруд ловить карасей:
ты же добрый изнутри фарисей!
Циклы стихов | Просмотров: 738 | Автор: Вика_Смага | Дата: 25/02/22 17:48 | Комментариев: 2

Девятый вал,
девятая смерть,
девять кругов
каруселить в жуть...
Поселись во мне радостью хоть на чуть-чуть,
поселись вдохновением во мне!

Поселись же, когда суета замучит,
поселись, когда серая пустота!
Я всю жизнь – недотёпная невезуча,
но твоё раскрываю окно — а там...
...девятый вал,
девятая смерть,
девять кругов
каруселить в жуть...
Поселись во мне радостью, хоть на чуть-чуть,
поселись вдохновением во мне!

Я столько плакала,
------------------- столько стыла,
я столько пряталась от людей...
В меня стучится такая сила —
такая, какой не хватает тебе!

Поселись во мне радостью великодушно,
поселись вдохновением, ну что тебе стоит?!
Я прошу не зачем-то, не потому что,
не в коллекцию праздных шальных love story —
просто жажду наполниться силы немеряной,
той, которую ты так и не распознал;
И — да будет мне по моей вере —
на один глоток, на девятый вал!..
Авторские песни | Просмотров: 439 | Автор: Вика_Смага | Дата: 31/01/22 14:13 | Комментариев: 3

Кирилл вышел из дверей административного корпуса с чётким ощущением: Бог Есть.
Потому что вот она, долгожданная мечта, в его руках – сегодня удалось поставить две последние печати в Акт согласования. Сколько скользких ситуаций, оббитых порогов, препон... Нет, всё не зря, всё – в дело, которое он завтра же и начнёт разворачивать так, как хочется. Но сегодня… Кирилл на ходу соображал, чем же займётся сегодня, в обнимку с кипой бумаг шагая к автостоянке.
В эйфории он даже не положил документы в папку – так и тащил в охапке, будто спеша поскорее унести подальше от чужих глаз в укромное место.
И самая ценная – "свежеиспечённая", украшенная всеми нужными печатями, возлежала на всём этом великолепии подтверждением: он, Кирилл, сделал это!
Сделал, сделал, сделал!!!
И никто этой победы у него не отнимет.
Хотя, согласно житейской философии, в противовес Божьей благодати в мире всенепременно присутствуют и козни дьявола,.. но уж дудки! Сегодня правит справедливость, и, как гласит надпись на заднем стекле "Калины": «Победы не отдадим!»

Кирилл привычно открыл машину, намереваясь уложить драгоценные документы. Благостный сентябрьский денёк располагал к созерцанию: воздух казался свежей обычного, неприметный городской пейзаж очаровывал. Но тут шаловливый ветерок нагло зашелестел страницами, подхватил лежащую сверху и увлёк за собой. Метнув на сидение всю папку, вместе с ключами и телефоном, начинающий бизнесмен кинулся ловить священный Акт согласования, так внезапно упорхнувший в хоровод листопада. Но не тут-то было – листок припустился вдоль сквера, дразня и ускользая. Кирилл выругался. Нескладная девчонка-подросток в ярко-красной курточке, сидевшая на лавке, обернулась, оказавшись сморщенной старухой, которая споро кинулась наперехват летящему документу, клюкой пытаясь прибить его к земле, на что Кирилл выругался повторно (ну разве можно так с документами!), и старуха, как по команде, мгновенно самоустранилась, заняв насиженное место на лавке, повернулась к театру действий спиной и снова прикинулась девчонкой.
А злосчастная бумага «стала на крыло» и, будто по чьей-то незримой воле, весело удалялась. Нашему герою пришлось прибавить скорости, хотя он давненько не бегал, и безукоризненная рубашка под фирменным пиджаком быстро припотела.
А документ убегал шустрее сказочного Колобка, плавно минуя кусты и лавочки, маня за собой. Преследователь, прикинув, что лёгкой победы ему не видать, припустил на опережение. Это была верная стратегия, и удача уже собиралась радостно улыбнуться Кириллу, если бы на проезжей части в это же самое мгновение не оказалась тёртая Нива, ведомая миролюбивым пасечником из пригорода.
Всё произошло внезапно и неотвратимо, как в задачке про двух встречных путешественников «из пункта А в пункт Б». Ничего личного – одна сплошная математика, но кепка на одиночных волосах пасечника от неожиданности приподнялась. Однако он успел дать по тормозам, и Кирилла не расплющило колёсами, но лишь протащило на пузе положенную дистанцию.
Выскочив из машины с раскрытым ртом, наполненным неоформившимся ещё в земные звуки матом, пчеловод в крайнем удивлении увидел, что виновник ДТП вскочил, как мячик, и припустил наутёк. Ошарашенный селянин газанул прочь от злополучного перекрёстка, попеременно вытирая холодный пот со лба, крестясь и вертя пальцем у виска.
Кирилл мчался за шальным документом, как разыгравшийся котёнок за шелестящим фантиком на ниточке, в то же время ощущая, будто им играют, он попал впросак, и что надо положить этой игре конец. Редкие прохожие шарахались от растрёпанного мужчины с разбитым лицом в драном пиджаке с недостающими пуговицами, стремглав несущегося «вдоль по Питерской». А злополучный листок вдруг, обретя свойства воздушного змея, взвился над крышами пятиэтажек и скрылся за мережей проводов и макушек деревьев.
Потеряв его из виду, Кирилл некоторое время стоял, как вкопанный, прежде чем пуститься в обратный путь.
Одержимость погони сменилась унылым безразличием и, чего он прежде не замечал – болью.
Человек шёл, пошатываясь – то ли неудачно погулявший пьянчужка, то ли грустный клоун, отставший от циркового фургона, и в глубине его сознания снова проснулся вопрос: «а есть ли Бог?»
Рассказы | Просмотров: 656 | Автор: Вика_Смага | Дата: 31/01/22 14:00 | Комментариев: 7

Вот тебе,
кромешно умный и волевой,
сиди и вой,
сам себе секвестр и конвой,
муравей и тля,
мебиусова петля –
приходит восьмое
думаешь: прогремит и смоет, а вот и нет:
всё то самое —
самолёт
пикирует и поёт
трёт ретро
сквозь мунков рот
прёт антимир
во имя
и безымянно
отними меня
спаси, Бо....
Белиберда | Просмотров: 249 | Автор: Вика_Смага | Дата: 21/01/22 20:09 | Комментариев: 0

Что нам эти тараканьи бега-
чуждые берега-
астероиды шизоноиков-истероидов?!
Скажи им «спасибо» и возвращайся,
бери надо мной шефство!
Это лучшая чрезвычайная мера:
полоть баобабы на переменах,
а ещё — сладкая вера
во всеисцеляющее совершенство варенья из розовых лепестков,
благоухая и опадая, шуршащих тишайше...

(и на меньшее не соглашайся!)
Белиберда | Просмотров: 391 | Автор: Вика_Смага | Дата: 21/01/22 20:05 | Комментариев: 2

Триптих

Открываю глаза: небо синее, облачка — одно похожее на другое, как будто вырезанные из картона... И никуда не движутся...
— Эй, чего застыли? Плывите уже куда-нибудь, чего голову мне морочить! — глупая моя привычка беседовать с неодушевлёнками: ответа от них навряд ли дождёшься, хотя...
Всякое бывало. Порой ответ появлялся в сознании после такого вопроса, обращённого вроде бы ни к кому.
Оглядываюсь: густая трава вокруг похожа на папоротник... но не папоротник.
А вот эта — наподобие манжетки... но не манжетка!
Всё ощущалось ненастоящим: обманкой, подделкой, не имеющей имени, но существующей под чужим...
Вдалеке — деревья с ажурно-«ранневесенними» кронами, такими безукоризненными, будто вырезанными по одним лекалам всё в той же мастерской подделок...
Но разве травы бывают такими зрелыми в апреле?!
Разве деревья могут расти безукоризненно-равномерно, как по линейке?!

А помнишь, мы с тобой закладывали сад?Сколько ни старались равномерно расположить деревья — либо ландшафт давал погрешность, либо дерево впоследствии росло как-то неровно, или вовсе отказывалось жить в заданной точке. Так неужели тебе всё-таки удалось!
— Удалось! — говоришь ты.
— Но мне не нравится так! Я не хочу здесь жить!— Что тебе не нравится?
— Всё не нравится. И ничего не нравится. Тот случай, когда всё и ничего
— суть одного и того же — не моё это.
— Так я тебе его дарю. Твоё теперь. Пользуйся.

Я возмущённо встаю и с ужасом обнаруживаю себя на острове. Нет, я не боюсь воды, но мой остров настолько правильной прямоугольной формы: то ли из компьютерной игры, то ли из набора лего — таких не бывает в природе! Таких не было в той природе, в которой я всегда жила, к которой привыкла! Здесь весь ландшафт представлял собой лабиринт, состоящий наполовину из геометрически-точно простроенной суши, наполовину — из каналов с крутыми высокими берегами — ни одной неровной линии: все углы — девяносто градусов! И так — до самого горизонта: всё тот же непроходимый нескончаемый лабиринт... Вот приснится же! — безжалостно щиплю себя за ухо, и... не обнаруживаю уха... Да и руки не обнаруживаю. И стою я, оказывается, не на ногах: тело — некий фантом привычного, но себя обнаружить никак не удаётся.
— Эй, что за шутки!!! — ору я тебе.
Тебе ору, кому же мне ещё орать: я не помню никого, кроме тебя. Да и тебя не помню: кто ты, какой ты, откуда я тебя знаю?
Я не понимаю, как мне пользоваться всем этим чудесным отсутствием присутствия. Ну хватит шутить уже! Ты достаточно меня помучил! Подскажи, как мне быть! Ну и... я не хочу здесь жить! Когда это наваждение кончится?! Сказала же русским языком тебе! — и тут же понимаю, что никакого языка нет и в помине: мир объят тишиной, шумят лишь мои мысли.

Вдоль канала проплыл лебедь. По вздыбленным перьям и напряжённой целеустремлённости видно, что он — в поисках подруги. Лебедь кружил в тупиковой ловушке лабиринта в полном неведении: горизонт его заканчивался густыми перьями фальшивых папоротников на кромке берега, заслоняющих обзор. Моя «кочка зрения» была гораздо выше, и я наблюдала то тут, то там разобщённые силуэты усталых птиц, пойманных сетью лабиринта.
— Слышишь?! Я хочу, чтобы лебеди встретились! Ведь тогда они смогут выйти на берег, свить гнездо, вывести потомство — должна же быть какая-то правильная радость в этой противной геометрической ойкумене!
— Ну вот, ты уже нашла чем заняться, — услышала я твой голос,
— вот так ты и всегда: своих дел не устроила, а уже устраиваешь дела других!
— Но почему они не встречаются? Ведь у них есть крылья! Каждая птица могла бы взлететь над лабиринтом и найти себе пару, а не плутать бессмысленно и одиноко вдоль этих жутких штампованных берегов!
— Ты совершенно права: могли бы взлететь, но они этого не знают. А разве ты знаешь, что ты можешь? Разве ты знаешь, что есть у тебя?
— У меня нет ничего. Кроме страха и непонимания. И кроме тебя. Потому что ты... Ну конечно же, ты во всём этом и виноват!
Ты замолчал внезапно, как обычно. Но я продолжала:
— И с чего бы это не мой мир и чужие посторонние дела, если ты именно сюда выплеснул меня из привычного, как остатки кофе из чашки, а теперь ещё и умничаешь вдогонку?! И если тебя здесь как бы и нет, то ты откуда-нибудь да наблюдаешь за всем этим маленьким неоглядным адом для не встретившихся лебедей! Предполагаю (именно предполагаю, потому что знать пока ничего об этом пространстве не могу), что ты наблюдаешь из этого блестящего шара, похожего на огромную каплю ртути. Вот она, совсем рядом!
И во мне проснулось зло. Заметь: это зло на тебя, на твои нелепые выдумки, эксперименты, на которые я не подписывалась не разу!
— Слышишь! Я не поддамся! На́ тебе, на́ тебе! — это я взбираюсь по крутому боку капли и пинаю её мягкие бока (интересно, чем? Ведь у меня здесь — ни рук, ни ног, ни даже...). Капля сплющивается — это я стою на самой верхушке неопознанной сферы и злюсь, ох как злюсь!
— Итак, если поднять уровень воды, — провозглашаю со своей новой высоты, — тогда берег не будет так высок и крут; лебеди смогут увидеть друг друга издалека, и...Уровень воды вмиг становится таким, как я пожелала, и двое пернатых — ах, это замечательное стечение обстоятельств! — вдруг встречаются взглядом, и уже не плывут навстречу друг другу — летят! Взмывают в эту неподвижную высь, задевают крыльями упрямо стоящие картонные облака,.. и всё это пространство схлопывается, поглощая моё неопознанное существо...


...Я ощупываю темноту: она мягкая и ворсистая.
Не пойму, чем это меня накрыло?! Пытаюсь освободиться и вижу руку, сомневаюсь — свою ли? Щёлкаю пальцами — да, рука моя, любуюсь своей рукой, радуюсь и привыкаю, что она у меня есть... Откуда-то прибегает мысль: «не было ни гроша — да вдруг алтын!» — приятно осознавать наличие собственности в кармане... А может, и карман есть, если рука в наличии? Как же руке без кармана?» И рука находит потайной кармашек у пояса юбки, попутно под тонкой дорогой тканью обнаруживая тело... Потайной кармашек хранит маленький сюрприз — крохотное приспособление для самоидентификации! И я рассматриваю своё лицо — долго, во всех подробностях. А посмотреть есть на что! Наделённое всеми чертами изящества, как будто вышедшее из-под кисти гениального портретиста... А тело... О, что это за тело — молодое, гибкое, обладающее всеми прелестями, способными пленять... Такое увидишь — и ах!..
Тело ощущает мягкий ворс знакомого ковра: я узнала его!Это же ковёр, покрывающий наше кресло — очень удобное, но крайне старое. Отец всё хотел перетянуть обшивку, но так руки и не дошли. Проще оказалось — накинуть поверх ковёр.
Знакомая отметинка — это я в детстве прорезала ножницами край, и основа немного осыпалась. Чтобы закрепить испорченное место, мне пришло в голову заплести в косички нити пышной бахромы... Замечаю, что с той поры ковёр наш изрядно подрос — теперь его хватило бы покрыть пол в большом зале.
Взгляд осторожно сканирует мутное пространство, и оно проявляется: глубже, глубже... Я вижу ночное небо, плывущее надо мной, вокруг меня... или это я мчусь на ковре сквозь этот мир, непонятный и незнакомый...

И тут я вижу тебя: ты ведёшь наш ковёр-самолёт, освещая путь старым фонарём. Я любуюсь твоей строгой статью. Хорошо, что ты есть: ты, я, этот знакомый ковёр...Так хорошо! Ты наверняка понимаешь всё происходящее, и я уже ничего не боюсь... До чего же всё хорошо складывается!..
И я снова с упоением смотрюсь в своё крохотное зеркальце.

Вдруг ты оборачиваешь ко мне лицо: оно угрюмое, измождённое, страшное. Я божественно красива, почему же ты дьявольски уродлив и стар?! Разве такой оправы достоин драгоценный бриллиант моего тела? Ты замечаешь моё маленькое зеркальце и с гневным возгласом: «Откуда у тебя эта дрянь?— внезапно бросаешься ко мне,— Отдай, отдай сейчас же!» Но не на ту напал! С чего это вдруг ты так груб со мною? Зачем отнимаешь невинную игрушку? У тебя есть старая лампа — и довольно с тебя! А это — моё зеркальце, и не отдам, не получишь! — моему телу удаётся ловко уворачиваться от цепких рук, но одежды — они предательски покоряются твоей воле... Ах, только бы вырваться! Ишь, что надумал! Я никуда не хочу лететь с тобой! Отпусти меня! Прочь, прочь, старый пёс!.. — и шёлковое платье остаётся в ненавистных скрюченных пальцах, а я легко соскальзываю в неведомое по развевающимся бахроме ковра. Неведомое приятно ласкает и перехватывает дыхание... я будто бы тону в реке парного молока и позволяю молоку обволакивать меня, я становлюсь этим молоком, я...


— Такая маленькая и такая жестокая! — я перестаю хныкать и оборачиваюсь на укоризненно-строгий голос,
— Зачем ты срываешь живые листья? Духи дерева от боли льют слёзы, а ты даже не замечаешь! Зачем ты кормишь реку живыми листьями? Придёт время — листья сами опадут. Тогда река примет их. Но сейчас — зачем?
— Это не листья, это — письма! Я надеялась что их кто нибудь получит и придёт ко мне на помощь.
— А разве ты в беде?
Ты больна?
Или голодна?
Или тебе угрожает опасность?
— Нет, не то, не то и не то!
Я одинока, а быть одинокой — это страшно. Но ты пришёл, значит, мои письма дошли по адресу, и... прошу прощения у духов дерева!
— Просить прощения — ещё не значит получить его.
— А ты кто?
— Давай прежде выясним, кто ты. Возможно, тогда отпадёт необходимость лишних объяснений.

Я осмотрела себя: босые ноги, светлое платьице, золотистые локоны по плечам:
я — девочка!
Описываю тебе себя во всех подробностях и нравлюсь себе всё больше.

— Но я не спрашивал, какая ты.
— А я не знаю ничего, кроме того, что вижу. Но ты наверное знаешь! Вот и поведай мне об этом!— А вдруг у меня совсем другие планы?
— Ну какие у тебя могут быть планы без меня?
— А ты думаешь — нет?! — я испугалась: мне показалось, что ты собрался уйти.
— Почему — без меня? Я так не хочу! Можешь ты это понять? Я так долго тебя искала!
— А ты уверена, что именно меня?
— Тебя, тебя! Мне больше искать некого!
— И в том, что нашла — уверена? — спрашиваешь ты с едва заметной ноткой укоризны, и тут же нежно сдуваешь со своих широких ладоней стаю крохотных мотыльков, которые, весело танцуя, догоняют ветер, похитив на мгновение мой восхищённый взгляд. Ты сам слегка похож на мотылька, и если бы у меня был огромный сачок... Но тут:
— Смотри же! Смотри! Это мои лебеди! Я их узнала! — Две усталые птицы сделали круг над зеркальным плёсом и скрылись в камышах.
— Думаешь: и они не против, чтобы ты их присвоила?
— Так ведь это я научила их летать!
— А разве ты умеешь летать?
— Скорее нет, чем да... Надо попробовать... Я давно хотела...
— Как же ты можешь научить тому, о чём имеешь представление только со стороны?
— Мне захотелось, чтобы они полетели, и...Конечно же, я ни в чём не уверена: будешь тут уверенной, когда всё внезапно изменяется, мне просто только вот что стало почти совсем хорошо и понятно, и я бы хотела пожить так подольше...

И кому говорю?.. Ведь ты уже исчез... Я почувствовала всем телом эту пустоту и эту потерю, и невозвратимость момента... И где теперь тебя искать? И захочешь ли ты найтись: навсегда, прочно, не ускользая?
Это так больно — терять, когда всё так замечательно складывалось, и, казалось, надолго... И кто мне теперь даст ответ на твой вопрос: кто я? Самое время было снова расплакаться... и срывать листья... Но где-то в зарослях послышался жалобный зов...

Надо идти: утешать, ставить на ноги, а может — и на крыло: тут, кроме меня, некому — ты так сказал... или я сама придумала... и тут же поверила в свою сказку.
Мистика | Просмотров: 447 | Автор: Вика_Смага | Дата: 16/03/21 15:01 | Комментариев: 0

"Разговаривал со знакомым инопланетянином: он говорит, у них там все сейчас смотрят нас и говорят, что этот сезон - ваще огонь".
(шутка из интернета)


– Талон А021, подойдите к третьему окну...
Поименованные «талонами» мельтешат внизу и от этого кажутся коротконогими карликами.
Они входят, волоча с улицы талый снег вперемешку с местным чернозёмом, песком и солью. Жижа размазывается по глянцу пола, не успевая просохнуть. Ничего примечательного – обычный рабочий день в захолустном отделении банка.

От неизбежности ежедневного молчаливого созерцания подобного дежавю можно стать философом.
Или озвереть.
И попытаться стать философом своего озверения.
А после этого...

…Старуха у кассы теребит пакет с документами, неловко борется с непослушной пуговкой потёртого кошелька – пальцы не слушаются... На старухе – плюшевая шуба и шапка времён перестройки. Валенки, обутые в галоши, довершают перфоманс: левая только чуть-чуть проголодалась, а правая просит каши так давно и безрезультатно, что научилась питаться снегом пополам с песком, солью и всем, что только встречается на дороге. Медицинскую маску, ставшую главным признаком года, старуха сдвинула на подбородок, пытаясь объясниться с девушкой за стеклом.
Девушка за стеклом велит вернуть масочку на положенное ей место и вздыхает, еле скрывая брезгливость – я это вижу в отражении обшивки терминала, стоящего напротив.
Людям свойственно недовольство друг другом.
А мне свойственно недовольство людьми.

Я – новогодняя наклейка Снегурочка, украшение кассового зала отделения банка в дремучем райцентре. «Праздничаю» здесь уже пятый сезон.
Скажете, так не бывает?!
А вот бывает. Банк – он же богатый, а богатые никогда не тратят денег зря: если на чём-то можно сэкономить – на этом будет сэкономлено. Зачем раскошеливаться на новую наклейку, если старая ещё годится к применению?
Ведь срок моей службы – всего два месяца в году.
А потом меня кладут в большой пакет, вместе с мишурой, и прячут в ящик.
Мишуре бы только пошуршать: у неё несчётное количество зеркальных язычков – болтлива донельзя! Зато у неё великолепная память. Перебирая эти воспоминания, наподобие отснятых кадров кинохроники, за время межпраздничного затворничества можно многое уложить по полочкам в скрижали жизненного опыта.
Так что я – девушка-Снегурочка без возраста с пятилетним рабочим стажем.
Происходящее вокруг иногда вызывает у меня интерес или любопытство.
Скажете: интерес и любопытство – одно и то же?!
А вот и нет.
Любопытство – от праздности, интерес – от сопереживания.

Способностью тонко чувствовать я обязана художнику.
Всё потому, что был он до умопомрачения влюблён, и наградил меня, так же как и моих милых сестриц-клонов (нас ведь целую партию распечатали!) лицом и статью своей возлюбленной.
Как весело мы шелестели новенькой упаковкой, делясь мечтами о будущем в тесной коробке!
В тесноте, да не в обиде!
Где вы теперь, сестрицы мои?! Разлетелись по магазинам и офисам... А мне путь выпал в этот захолустный банк.
Он, наш художник-создатель, в упоении своей любовью даже позабыл о необходимости указать на картинке год нашей службы, и тем самым подарил нам возможность бесконечно долгой жизни, а способность тонко чувствовать... не знаю, награда ли это, или что-то другое.

Это был мой первый выход – накануне 2016. Год я запомнила благодаря Деду Морозу со стены напротив. Добрейшей души старикан! И ёлка у него была пушистая, и сани в серебристом инее, и мешок подарков, отмеченный числом 2016, и весёлая мелкота в помощь – белочки, зайчата, снегири... Я тогда наивная была, резвушка: вся жизнь – в праздник!
Это уже потом, в ящике с мишурой, кое-что начала понимать.

В 2017 мой визави – розовощёкий Снеговик, выпасающий целое куриное семейство – с ними было больше хлопот, чем развлечений. Но и скучать не пришлось!

А накануне 2018 появился Он – статный и мужественный… Его художник не только не был влюблён – он торопился и даже не выписал как следует черты лица моего визави: дизайнеру важнее было расстараться над жёлтой собакой-покровителем наступающего года.
Но мой новый знакомый оказался добр и благороден, и этого было достаточно, потому что влюблённости во мне хранилось с избытком.
Увы, я понимала, что наш праздник будет недолгим: мой друг был отмечен числом, а значит, годился к службе лишь сезон. И наше счастье было обречено на короткую «однопраздничную» жизнь – месяц до новогодья и меньше месяца после...
Нам досталось всего семь недель и три дня...
Целых семь недель и ещё три дня...
Много это или мало – если это настоящее счастье?

А когда в 2019 напротив разместили целое стадо свиней...
Свинюшка, конечно, животинка смышлёная – кое в чём и человеку не уступит, но специфика свиноводства — не по мне. И тоска мою душу изглодала – вот тут я начала звереть: незаметно даже для себя.

А в 2020 на противоположной стене расклеили банковскую рекламу, которую никто не читает.
Кроме меня, потому что другого прочесть нечего, и общаться не с кем.
Так и с ума сойти недолго от одиночества и тоски... А в ящике сумасшествие не лечится. И стала я искать других развлечений.
А где их найти, если не вмешиваться в людские дела?!

Вот, например, как сегодня...
...Толстяк с пузатым портмоне в розовых, будто кукольных, пальчиках, ни с того ни с сего смачно чихнул.
Присутствующие забеспокоилась, отшатнулись: хотя на толстяке маска модного покроя, натянутая по самые глаза, и дистанция между посетителями – полтора метра, а всё же лучше оказаться подальше от потенциального очага инфекции. И каждый постарался отвернуться....
И только старуха в плюше бесстрашно шаркала навстречу, по направлению к выходу...
Вот тут-то и наступило МОЁ время – из портмоне толстяка, незаметно для него, выпадает пятитысячная купюра, плюхается в жижу, старуха надёжно зачерпывает суперприз всеядной правой галошей, сама того не замечая, и скрывается за дверью.

Ну вот, одно дельце обстряпали.
Оглядываю «пастбище».
Ага, какая-то странная недвижимая очередь к терминалу.
Женщина в зелёной беретке нервно просит её пропустить: «Отпросилась с работы на несколько минут, а тут и за час не обернуться...»
Но за аппаратом «банкует» тучная дама с малиновым ртом:
– Идите в «Магнит» – там тоже есть терминал.
– В «Магните» он сегодня не работает! – взмолилась очередь.
– Ничего не могу поделать. Я – на работе: плачу за организацию.
Платёжек у неё – толстая стопка, размером с роман Толстого «Хождение по мукам», дама забивает данные медленно, то и дело ошибается... Организация – а не могли онлайн оплатить? Странно организованная организация – прислали неумёху...
И дёрнуло меня ей «помочь»: я (мысленно) дунула изо всех сил, и квитанции вместе с чеками, которые она на сидение стула горкой складывала, плавно спорхнули… да-да, в свеженатоптанную грязь под ногами.
– Ах! Ох! Какая грязь, кошмар! Как так? Куда руководство смотрит! – закудахтала дама, шлёпая малиновыми губами. Будто наседка за непослушными цыплятами, она кинулась подбирать разлетевшиеся бумажки, освободив живой очереди путь к терминалу.

Но ЭТА «штучка»!!! Только вошла – приковала к себе внимание всего зала: нашпигованная ботоксом – а туда же – в снегурочки! Ишь ты: серебристые сапожки на сумасшедших каблучищах, таких, что ноги кажутся растущими от ушей, украшенный синими узорами белоснежный полушубок, чуть прикрывающий игривую попку в лосинах... И муфточка... И как этот парнишка на неё глаза вытаращил – влюбился! С первого взгляда! В эту… эту-у-у..!
Ну нет, я тебя, курица-гламурица, сейчас перераспишу: была гжель – станет хохлома... ага, вот так, лёгкая подножка (мысленно, – а вы как думали!) – и летит ослепительная фря каблучками вверх, эффектной попкой и меховой муфточкой полы протирает, а каблучок-то – тю-тю, сломался-таки!
Невидимый рефери поднимает мою руку!
Я – типа радуюсь, а все забегали вокруг пострадавшей, уборщицу вызванивают – почему в такой трудной метеорологической обстановке она не вышла на дополнительную смену?!
Как страшно жить!
Даже на глянцево-безупречном полу уважаемого банка может стрястись такая драма! Ах! Ох!..

– Ну что ж ты, дурочка старая, её назад принесла, в этот банк, будь он неладен!
Пошла бы на рынок, новые валенки и галоши себе прикупила, а на остатки – снеди к новогоднему столу...
А ты!
Принесла!
Всем рассказала, что купюра в галошу забилась, а тебе чужого не надо.
Они возьмут – не побрезгуют…
А ты – святая душа...
Есть же такие!..
Даже среди людей...

Эх, до чего же мне гадко-противно стало всё житие моё, хлопоты напрасные о счастье – своём ли, не своём – чушь и чепуха, бесполезная, безумная, бессмысленная…
В отчаянии я расклеилась и грянулась лицом прямиком в натоптанную грязесмесь, куда только что летели квитанции занудной тётки и курица-гламурица с каблуков – к шутам свинячьим – теперь всё равно, осточертело всё...

Что-то как-то все тут же вокруг меня забегали – поднимают, головами качают, про карантинную дистанцию в полтора метра моментально позабыли.
Та, которая квитанции рассыпала – кликушествовать:
– Дурная, – стонет, – примета, ой, дурная!!! Хуже не бывает, если снегурочки падают, не дожидаясь нового года! Да к тому же – в банке! Не иначе – биржа рухнет, и ожидает нас падение не только рубля, но и всей-всей банковской системы, попомните моё слово! – так и кудахчет-причитает – глаза закатила, как медиум из «Битвы экстрасенсов», только губы малиновые её всамделишную суть выдают. Пророчество прозвучало убедительно: все приумолкли на миг, содрогнулись – будто не картинка-наклейка от стены отлипла, а хорохористая комета, пролетая в недалёком космосе, неудачно махнула драным хвостом и рухнула прямо посреди среди зала.

Немую сцену нарушила подоспевшая уборщица – её таки «вызвонили» на очередное «мокрое дело». Без уборщицы – никуда. Потому что никто другой из персонала к поломойному инвентарю допуска не имеет.

Уборщица – прямо с улицы, в пальто и ещё не в теме, а потому не в шоке, деловито так подняла меня и давай тряпкой лицо моё протирать – ох и ненавидела же я её в ту минуту – лютой ненавистью! Была бы не нарисованная, я бы ей... – э-эх, была бы... — да вот не была (бодливой козе бог рога не выдал).
Ну что за баба!
Нет бы – взять меня – испачканную наклейку, и в железный бак отнести, куда всю использованную бумагу относят в конце рабочего дня!
А там завхоз Петро Иваныч всей этой шелухе отработанной по вечерам устраивает геенну огненную.
Там же окончили свой срок и мои знакомцы – дорогие, любимые, и не очень.
Туда и мне пора...
А она... Трёт лицо моё и приговаривает: «Сейчас, марафет наведём, будет наша снегурочка как новенькая, – и брызжет мне в глаза средством для мытья стёкол, мол, уж очень эта грязь въедливая – одной тряпкой не взять.
Эх, я бы ей брызнула – она бы попрыгала у меня!
Так и дотёрла мой левый глаз из синего в зелёный – едкий, по-настоящему колдовской.
Думает, глупая, что грязь вытерла – и страдания мои душевные обнулила?!
Как бы не так!
Гляжу: доскребла и шубку дочиста, влезла на стул и прикрепила меня на том же месте, но не липучками (они уже потеряли способность прилипать), а проткнула булавками по краю и – прямо к пластиковой панели. А булавок-то этих игольчатых с пластмассовой бусинкой на одном конце, вышло ровно тринадцать – само собой так выпало, а случайности в нашем мире крайне редко случаются.
– Теперь не упадёшь, голубушка, – приговаривает, – так что встретим мы, товарищи, новый год со снегурочкой, как положено, и не надо нам никаких падений рынка!
– Апокалипсис отменяется! – это из толпы толстый дядечка тонким голосом промурлыкал.
Враз все присутствующие от шока очнулись, коллективно обрадовались, обновили прежнее круговое движение – туда-сюда – конец рабочего дня, уборщица шваброй зашустрила…

А я подумала: «Теперь, раз вы мне подобру-поздорову на покой уйти не даёте, если вы меня бессрочно здесь служить поставили, то и я в долгу не останусь!
При своих-то тринадцати булавочках я здесь такую кузькину мать наворожу, что проходящий шаталомный 2020 год вам сущим раем покажется, так и знайте!»
Проза без рубрики | Просмотров: 700 | Автор: Вика_Смага | Дата: 05/01/21 15:59 | Комментариев: 16

Праздники ждёшь издалека, а потом повседневные дела-делишки заберут с головой: кажется — ещё далеко, а на самом деле — завтра!

Завтра у друга день рождения!
А я даже подарка ему ещё не подобрал...
Вот прошляпил!

И тут — звонок...
С него-то всё и началось!
Звонила бабушка Виталика: мы с ним с детского сада — не разлей вода. И бабушки у нас почти что общие стали.
Но вот уже десять лет — одна на двоих...
Виталик полгода назад женился и уединился. С женой Ленкой в бабушкиной квартире.
Бабушка мудрая, говорит: «Мне на даче лучше: воздух, тишина, да и соседи хорошие — часто наведываются...» Соседи — соседями, а мы-то что?

Так вот, звоню Витале:
— Вы бабулю нашу на даче совсем забыли?! От неё был входящий, я не успел ответить — звонок прервался. И трубку не берёт...
Не дозвонившись, друг забеспокоился:
— Заводи, Сань, свою дэушку — поедем бабушку выручать. У нас два дня выходных — хотели на днюху отоспаться, но — не судьба...
Ну, мне дэушку под уздцы — недолго. Ленка из холодильника всё, что на завтра наготовила — по контейнерам и в сумку— с собой.
Сели, поехали — на север.
Поставил я любимую виталькину: «Представь себе, какая жуть — родиться в ноябре» — эта песня про него, сидит-подпевает.
Свернули к посёлку, и вдруг... за поворотом начинается сказка — после сырой брызгучей жижицы на асфальте — белая белизна ещё нехоженой просёлочной дороги, ёлки заснеженные вдоль обочин и... Дедмороз со Снегурочкой — стоят-голосуют.
У Дедмороза тулупчик овчинный и борода с серебристыми прядками на тёмно-русом волосе, а в руках — бензопила, обёрнутая мешком.
Снегурочка — такая... — у меня к ней взгляд просто приклеился.

Виталя забурчал: «Куда мы их...», а я ему строго:
— «Я за рулём! Перелезайте вдвоём вперёд — такой мой код гостеприимства. На этой дороге скорее на волков, чем ГАИ налетишь.»

По новоявленной белизне даже ехать жалко — мы первые, кто расколдовывает зимний шлях.
Тут уже песенка про жуть не катит — захотелось просто тишины...
Едем — созерцаем... А дорога, надо сказать, живописнейшая, справа — настоящий лес, наверное, дремучий. Тут и дуб кряжистый, забывший листву сбросить, свесил тяжёлые от налипшего снега лапы — крылья...
И ёлки — не городские серые ёлки-палки голоствольные, а густые, разлапистые, как с новогодней открытки!
А за очередным поворотом — стоп-машина — поперёк дороги лежит упавшее дерево — не выдержал снежной тяжести старый карагач, надломился.
— Вот и приехали, — весело отметил дедмороз, — Пойдёмте, добры молодцы, совершим маленький подвиг — подвинем хворостиночку прочь с дороги, или мы не русские богатыри?!
А сам бензопилу к работе готовит.
И Ленка, и Снегурочка из машины вышли — помогать.

С полчаса — и дело сделано. А тут — смотрим — и бабушка к нам в валенках и кожухе поспешает.
— Вот я тебе, Степаныч, подмогу и организовала, — хвастает. Витальку за чуб ласково треплет:
— Это — мой внучёк, именинник завтрашний. Приходи к нам праздновать, и дочку бери— я пирогов наготовила, как на свадьбу. Ждала их, сорванцов своих ненаглядных, ждала!
— Да мы вроде сами с усами: догадались-приехали, беспокоились, — недоумевает Виталя.
Пришлось мне сознаться, что был у нас «тайный сговор», что бабушка хотела внезапную зимнюю сказку нам-горожанам показать, и соседу новому помочь дерево с дороги убрать, и — сюрприз имениннику!
К сумеркам мороз окреп, и мы весело — вчетвером — катались с горы на новой ватрушке: не зря себе прикупил — сгодилась в подарок!
А Снегурочку мою Валюшей звать... Мы теперь с нею — не разлей вода.
Рассказы | Просмотров: 521 | Автор: Вика_Смага | Дата: 05/11/20 16:17 | Комментариев: 10

«Глубинка превращается в захолустье, которому недолго стать глухоманью», — подумалось мне, когда эпичный город, стоящий всего в трёхстах километрах от столицы, встретил меня замком на воротах ограды автовокзала.

— Закрыли, нерентабельно, — пояснил прохожий, у которого я поинтересовалась: каким образом транзитные пассажиры путешествуют теперь.
Ещё в прошлом году автобусы шли по расписанию через каждые полтора-два часа, и вот реальность 2020 — всего три рейса в сутки, два из которых обслуживают тесные "газельки"... Заменой привычной размеренной жизни — карантинные ограничения.
Заменой добротного советских времён автовокзала — типовая остановка под пластиковым козырьком; на месте продуктового ларька — касса.

На остановке — двое заметно нетрезвых мужчин вяло собачатся с раздражённой житейскими делами кассиршей.

— Скажите, будьте добры, когда ближайший рейс до N*?
— В восемь вечера пройдёт, но билетов нет.

На часах — полдень. Треть суток провести под пластиковой крышей автопавильона, дожидаясь нужного автобуса, на котором добираться до места — всего полчаса...
А могут ещё и не пустить в салон без билета…
— Так возьмите такси! — читает мои мысли кассирша, даёт номер, звоню: цена поездки на порядок выше, чем на автобусе, но таковы особенности селяви в глубинке! Диспетчер обещает машину минут через двадцать.
Эти минуты мне коротать под навесом в пьяненькой компании.
Никуда не деться: «за бортом» густо заморосило. Июль в верховьях Волги — сезон дождей.

Пьянчужкам скучно: они не настолько пьяны, чтобы мирно дремать на лавке, не так злы, чтобы буянить, но в том промежуточном состоянии, когда тянет общаться, общаться и ещё раз... и так — пока не дойдут до следующей фазы...
Один из них, который постарше — внешне профессиональный алкоголик-работяга в потёртых трениках, прихлебнув и пивной бутылки, тотчас же заводит разговор со мной:
— Я вижу, Вы, мадам, не местная?
— И как же Вы догадались? — в тон беседы отвечаю я.
— А говор у Вас не наш.
— А чем же мой говор — не ваш? — интересуюсь я.
— Да ты что, не видишь — из столицы человек, — вступился за меня младший. Этому на вид — чуть за тридцать, а может, и моложе. Черты лица приятные, но небрежно «размазанные» алкоголем и сопутствующей одутловатостью.
(Я — не из столицы, но — кому какое дело?!)
Старший не унимается, намереваясь меня разговорить:
— Куда же Вы путь держите?
Это «путь держите» и позабавило, и удивило: значит, вот как в здешних краях ведут беседу пьяные работяги на остановке! Провинция — страна чудес!
И я шутливо отвечаю:
— На несанкционированный съезд Союза писателей без галстуков.
Старший произнёс удивлённо: «О-о-о!», а молодой поинтересовался:
— А разве он ещё существует, Союз писателей?
— Союза нет, а Союз писателей — жив-здоров в виде общественной организации.
— А-а-а! — протянул молодой, а старший заявил с мягкой категоричностью хозяина:
— Ну, тогда читайте стихи! — и умостился поудобнее, насколько это было возможно на типовой остановочной лавке, как будто он — в зрительном зале. Почему он решил, что с меня можно спросить именно стихи? Да какая, собственно, разница? Всё лучше, чем нетрезвое любопытство.
— Хорошо, я почитаю вам, раз уж мы здесь вместе проводим время. Стихи будут серьёзными: не «под пьяную лавочку». Готовы слушать?
Публика моя притихла, и даже кассирша к прорези окошка синей масочкой прилипла — молчат.

Ты иди-иди, да поглядывай,
Ты иди-иди, да посматривай:
И увидишь вдруг — сторона стоит —
Ни кола у ней, ни двора у ней,
Назови её Николаевка,
Нидвораевка назови её.

Покосилася, износилася -
Разорёна вся да порушена,
Да разграблена — не сыскать концов —
Обезлюдела, обездушила
Лихоимием, лихолетием.

Ты спроси её — Николаевку-
Нидвораевку горемышную:
«Уж не ты, не ты ль, Николаевка,
Называлась прежде Святая Русь?!

Не твои ль, скажи, добры молодцы
Богатырскою силой славились?
Не твои ль, ответь, красны девицы
Красотой своей целомудренной
Роды русичей в чистоте блюли?
А и в семьях-то было детушек —
Будто зёрнышек в тучном колосе!

Пробудись от сна, Николаевка,
Ты пошто себя разбазарила?
Синеокая, белокудрая,
Али мудрая ты лишь сказами,
Позабытыми, перепетыми
Чужеземцами на нерусский лад?

Собирай себя, Николаевка,
Не за страх греха, а по совести:
Восстанавливай право копное,
Благодетельствуй землю-матушку,
Возвращай себе славу добрую».


Я читала вполголоса под грустный аккомпанемент дождя. Стихотворение своей музыкой настраивало на нужный тон и меня саму, и всю честну́ю компанию — никто не балагурил.
Старший насупился, перестал пьяно слюнявиться. Взгляд его застыл, словно упёрся в нечто важное, видимое ему одному. Он как будто окаменел.
Молодой тоже изменился лицом — стал похож на знакомого мальчишку из моего детства и вдруг... заплакал. Как ребёнок — слёзы по щекам, трогательно так — из души плачет... У меня самой, глядя на него, что-то к горлу подкатило, — «Да ну вас, – думаю, — скорей бы такси! — Пьяные слёзы недорого стоят, не хватает тут и мне с вами — добрыми молодцами — разреветься по-бабьи…»
Дочитала одно стихотворение, потом — другое…
Тут и машина подъехала.
— Спасибо, — говорит мне молодой.
— Вам спасибо, что слушать умеете, — отвечаю, и — прощаться, а он достаёт из кармана и суёт мне в руку три мятые пятисотрублёвки:
— Это Вам — за стихи.
— Ну что вы придумали ещё, молодой человек?! — я отпрянула, прикрывая ладонями щёки, зардевшиеся от внезапной неловкости ситуации.
А он стоит и держит деньги в протянутой руке, будто не даёт, а просит…
— Ну что делать, — говорю, нет у меня даже книжки с собой — нечем вас одарить. Может, ещё свидимся. Спасибо твоей широкой душе, — взяла из его протянутой руки одну купюру. — Раз ты так решил, пусть это сегодня будет мой гонорар…
-------------------
…За окном мелькали придорожные заросли огромного борщевика, похожие на полчища лесных чудовищ, вылезших из тёмного леса на большую дорогу в поисках добычи. Угрюмая туча рождала нескончаемый сизый дождь, распластавшись до самого горизонта, не оставив для солнца ни одной лазейки.
Мокрые «дворники» скользили по стеклу наподобие стрелки метронома, безразлично отщёлкивая оставшееся время пути, и было грустно так, как будто завтра — зима, и едем мы прямиком в эту зиму, и нет этой наступающей зиме ни конца и ни края…
-------------------
И что ты за птица, русская душа?
Что тебя томит?
Отчего живёшь вот так, неприкаянно?
О чём ты плачешь?
Что ждёт тебя завтра?
Рассказы | Просмотров: 818 | Автор: Вика_Смага | Дата: 29/10/20 19:32 | Комментариев: 4


(написано на 2 тур БПК)

Этот город...
Он зыбко зеркален и неизменно наш — как будто место встречи совершенно невозможно изменить...
Я нахожу этот город, или он находит меня и выдёргивает из вязкой рутины, «похищает» в себя — неразменная магнетическая метка-мета́?Цель пути?
Порт снов-перевоплощений?
Как бы там ни было — я снова здесь. Сегодня «похищение» состоялось чудесно и просто до обыденности: мелькнувшей в интернете картинкой.
На картинке — наш город! Наш с тобой...Теперь он существует и на земле: можно просто купить билет и приехать...
И побродить по мокрым от постоянных дождей улочкам, поглазеть на корабли, приходящие в залив и уходящие «за поворот»... Но — не будем торопиться! Плоть нашего города — створожившийся сгусток памяти, материализованный след наших встреч — тогда... сегодня... всегда?..
Ну, смейся, смейся же надо мной!
Что бы ты ни думал — мы ВСЕГДА там, но каждый раз проявлены по-разному. Сегодня нам отведено время сумерек — сине-серых, стремящихся к монохрому, но так его и не достигающих...
Синее — основа, опора, незыблемость — тысячи оттенков сине-сине-серого, исключающие вульгарность пестроты... Строгая королевственность единоцветия-единобожия... Невозможность предательски-красного, игриво-зелёного, развлекающих глаз, уводящих от главного...
Мегазеркальность присуща сырой амальгаме асфальта — он, наверное, не знает иной погоды. Да и зачем ему — всё уже есть там, где асфальт прозрачен до самого глубочайшего бездонья: не сравнить ни с морской пучиной, скрытой от самой себя, ни с океаном небес, непо-/недостижимом самим собою.
Пучина иномирья, возможность ходить по воде и всматриваться в необъятность собственного существа, стоящего на грани...
Ярусы погружения исчислимы лишь возрастом древа Иггдрасиль...
Помнишь?! — тогда мы, стоящие курчавыми липами у дороги, чувствовали себя его проявленными корнями, берущими впечатления зримого, его свет и влагу, питая листву вневременья...

Сегодня капельки солнца сочатся из многочисленных окон — им позволено приветливо подсвечивать временное и зыбкое среди несуетных начал бытия, на фоне строго сдержанной серым синевы...
Да, в этом пространстве сосуществуют миры! Их не счесть — мы своей сосредоточенностью вбираем их, познавая подобие и неповторимость.

Я ищу нас-сегодняшних на этом всевременном фрагменте пространства.
А вот они — мы! Вот эти, кажущиеся на картинке почти игрушечными, трамвайчики-фонарики, снующие по зеркальным рельсам!
Те, кого мы впустили в свою тёплую среду — это наши родные и близкие. Мы заботимся о них, любим, оберегаем от непогоды, от всего, от чего в силах оберечь, ожидаем на остановках. Но они сами выбирают свои пути: заходят, выходят, возвращаются или покидают нас навсегда... Мы заняты этими — самыми неотложными — делами: от пути невозможно отвлечься. Но всё же, когда, случайно мы встречаемся на перекрёстках (где же ещё нам встречаться, если маршруты — совершенно разные?!), мы светим друг другу. Светим по-особенному, потому что безошибочно друг друга узнаём. Мы храним в памяти эти «почти-что встречи». Они живут в нас и питают надежду: однажды мы вынырнем из этого города-сна и встретимся по-настоящему.
Мистика | Просмотров: 415 | Автор: Вика_Смага | Дата: 29/10/20 19:09 | Комментариев: 0

На праздничные выходные приятель пригласил составить компанию — собраться семьями, на уик-енд в деревне. Нас ждал старый дом в почти обезлюдевшем селении.
Хозяева — родственники приятеля — давно здесь не жили постоянно. Но на выходные старались выбраться — навестить родовое гнездо, отдохнуть от города на природе, принять гостей.
С зимы дом ещё не открывали, так что нам предстояло проветрить комнаты, растопить печь,
чтобы можно было ночевать.

Пока взрослые обустраивались в доме, дети гурьбой носились по саду, напоминая выпущенных из клетки обезьянок. К ужину все устали — и от работы, и от игры. Ребятню даже не пришлось уговаривать укладываться спать. Взобравшись на широкую кровать, уместились все вшестером и стали возиться, как котята.
В этой поездке я был с трёхлетней дочкой. Не успел улечься — Анечка с рёвом бежит ко мне — толкнули, обидели! Начала хныкать-жаловаться. Пришлось успокаивать — в городской жизни это обычно делает мама, так что мне было непросто. Увлёкшись педагогикой, я говорил-говорил дочери что-то шёпотом: сам не заметил, что Аня уже крепко спит. Прислушавшись, понял: в доме заснули все.

Видимо, существует естественный момент подсознательного спонтанного человеческого перехода ко сну. Вроде как у цветов: они коллективно закрывают свои чашечки и остаются в «спящем режиме» до первых солнечных лучей.
А я за собственной болтовнёй пропустил этот волшебно-незаметный момент, и теперь — попробуй засни!
Никогда не подозревал, что это бывает так трудно.

И вот я таращу глаза в полумрак и слушаю тишину.
А знаете, какая тишина в деревне?!
Тишина такая, что непонятные звуки, как большие рыбы, выныривают из ниоткуда, становятся огромными и совершенно не дают уснуть. Вот этот звук — дззииик-дззииик — и раз, и другой…
А эти трели: тирли-тирли-тртртрллль — прямо соловей подпольный! Неужели так разговаривают мыши? А красиво, ничего не скажешь!
Искусство!
Праздник там у них, мышиная свадьба, что ли? А то ещё хором грянут?! Перебудят народ!
Да нет, наших пушками теперь не разбудишь. Вот мне бы умудриться уснуть!..
Я уже сто раз пожалел, что приехал сюда — вот тебе и хвалёный отдых на природе — одно мучение!
Вдруг стало светло — в окно выкатилась луна с лицом пророчицы Ванги.
Какой тут сон?!
— Ну, чего тебе? Чего? — огрызнулся я на непрошеную гостью, — Давай, пророчь, раз уж уснуть мне сегодня не судьба. Молчишь? Ну, молчи-молчи, раз и сказать тебе нечего. Молчи и слушай: у нас тут — подпольная филармония на гастролях — вишь, как шороху наводят! Занимай место в партере, хоть первом ряду: ты да я — вот и весь аншлаг.

Луна, не найдя во мне достойного собеседника, молча укатилась прочь и светила откуда-то издалека, как будто прожектор с соседней стройки. От такого освещения тени как-будто ожили. Мне стало совсем неуютно. Нахлынули странные ощущения — чем не экранизация Гоголя: шорохи, бормотание чьё-то... как будто радио… Но нет же никакого радио!..
По стене метнулся странный силуэт, отчего-то завертелась самодельная игрушка, привешенная к потолку. Такая штука, наподобие китайской «музыки ветра», только эта была беззвучной: на кольце вместо звонких трубочек на ниточках привязаны денежные купюры, скорей всего не настоящие. С чего эта воздушная карусель вертится и качается в разные стороны, как будто её кто-то специально дёргает? В доме все спят, двери и окна закрыты — никакого сквозняка...
Тут стены дома стали плавно деформироваться, будто в основании их был не бревенчатый сруб, а зыбкая полужидкая масса. Казалось, от этой качки крыша элементарно съедет, и к утру над нами будет зиять дыра прямо в открытый космос... И хорошо ещё, если так! А если это будет чёрная дыра, и мы провалимся в неё без права переписки с родными и близкими, оставшимися на «том берегу» обычной земной жизни?! Эта обычная скучноватая жизнь виделась из этого кошмара совершенно доброй и прекрасной.
Мне стало жутко — озноб волной прокатился по телу, перерастая в панику. В пору было заорать, перебудить всех — ну что за ёлки-палки, я же не псих, не псих я, что происходит?! Если бы не дочка — наверное, и заорал бы. Но Анечка так безмятежно посапывала во сне... И я самоотверженно молчал и сходил с ума, беззвучно ругая, проклиная, умоляя... Кого?.. Наверное, режиссёра этого мракобесия...

Трудно сказать, сколь долго это мучение продолжалось, но вымотало оно меня изрядно.
Однако гораздо больше гипотетического разрушения нашего захолустного пристанища я боялся, что съедет моя родная крыша, и к утру от меня — добропорядочного семьянина и квалифицированного сотрудника уважаемой фирмы — останется законченный кретин, которого с утра пораньше отправят в дурку на карете скорой помощи. А это значительно хуже путешествия в какие бы то ни было чёрные дыры. Мне важно было понять, насколько близка и неизбежна грань гипотетического сумасшествия, и от этих размышлений я сделался не то чтобы спокойнее (увы, о спокойствии речи не шло), но удалось чуточку совладать со страхами. И я, отпустив все происходящие чудеса к Гоголю, уцепился за научное понимание мира — мой последний оплот в спонтанно трансформирующемся иррациональном бульоне. Доставая из закоулков памяти постулаты философии, физики, логики и даже начертательной геометрии, я отчасти пришёл в себя. Паника отступила, а «свято место» заняло саркастическое любопытство: ну, чем вы меня ещё удивить хотите, какую ещё 5D-кинушку покажете? Ну же?! Я весь — внимание!

И тут пришёл кот.
Умостился так, что я его не видел. Только чувствую: почти невесомой лапкой перебирает мои волосы, как это делала бабушка, особенно когда я-маленький хворал. Вот так же тихо сядет в изголовье, приглаживает мои вихры и укладывает их рядком, как в песне: «волос к волосу кладёт», шепчет что-то еле слышно. И я крепко засыпал до самого утра, и выздоравливал. Бабушка мурлыкала колыбельную, здешний кот ли нашёптывал заговор мне на здоровье, но на волне этих ласковых нот мой смятенный разум незаметно успокоился, чтобы вынырнуть из приятного сновидения в доброе утро под гомон весенних птиц и нашей ребятни.

К обеду и хозяева дома подъехали.
— Как вам на новом месте ночевалось? Не приснилось ли чего? — хозяйка дома, видимо, каким-то образом почуяла, что спрашивать надо именно у меня.
Действительно я чем-то выделялся, или мне показалось, но некоторая сумасшедшинка с прошедшей ночи во мне осталась — я чувствовал её, но откровенничать перед новыми знакомыми и жаловаться на полтергейст не стал. А вот о диковинках решил полюбопытствовать: что это за подпольная филармония? Неужели так мыши по ночам поют?
Ну, думаю, посмеются — сведу к шутке, но мне наперебой стали разъяснять, что в ночном оркестре на скрипке солировал сверчок, а искусная певунья — это жаба: она живёт под полом, по ночам выходит погулять, и песни её нежные похожи на птичьи трели.
— А потом ко мне пришёл кот, — хозяева переглянулись: оказывается, в доме уже несколько лет котов не держали.
— Это, наверное, наш домовуша тебя баюкал. Он очень любит, когда мы здесь собираемся — скучает без людей. А тут — столько народу сразу! Он радуется, выходит поиграть-пообщаться… Ну, и страху напустить может, если кто ему не по нраву.
Тут вдруг воздушная карусель, которая ночью так перепугала меня, завертелась ни с того ни с сего, потом раскачалась из стороны в сторону, потом опять пошла кругом.
— Вот, смотри, смотри! Видишь?! — хозяева развеселились, — это он, знак подаёт! Очень любит кружиться на этой карусели! Сразу полюбил, как только мы её здесь повесили: видимо, решил, что сделали специально для него. Вот так радость свою проявляет.

Я видел это. И не верил. Потому что это в моей голове не укладывалось. Фокус какой-то, шутка! Конечно же, так и есть, как же иначе — ловкая, удачная шутка хозяев!..
...А воздушная карусель на зелёной ниточке непонятно от чего всё кружилась и ходила ходуном...

Все вышли во двор, а я, стараясь быть незамеченным, вернулся.
Карусель продолжала своё непредсказуемое движение.
— Ну ты и шалун, парень! — сказал я невидимому карусельщику с недовольством, — был бы ты человеком... Но ты даже не человек. — на этих словах карусель вдруг приостановилась и замерла: мне показалось, что невидимый собеседник прислушивается к сказанному. И тут возникла мысль: а в самом деле, чего я тут права качаю? Он здесь хозяин, пусть и невидимый, а я — со своими претензиями в чужой огород, свои порядки наводить...
И я сменил тон:
— Ну так давай, приятель, познакомимся при свете дня! Меня Саней зовут. Я — мирный гость. А тебя как величать?
— Федот, — я вздрогнул от неожиданности и резко обернулся, услыхав откуда-то сзади мальчишеский голос, вполне реальный. В дверях стоял хозяйский сынишка:
— Он на Федота откликается. Помириться догадались, дядя Саша — это правильно. С Федотом лучше по-доброму. Он у нас такой... — мальчишка взял мяч и убежал к детворе. А я остался, желая насколько возможно вежливо завершить разговор:
— Ну, спасибо тебе, Федот, за креативное гостеприимство! Удивить ты меня сумел! Будь здоров! Пойду я к своим — к людям, наши человеческие дела делать. А тебе — счастливо оставаться, — и поклонился в пояс. Неподвижная карусель вдруг снова ожила: денежки вспорхнули на миг и повисли, как будто ничего и не было. Я понял, что «разговор окончен».
Солнечная реальность дня растворила все ночные миражи: на расстоянии они казались не страшными, но забавными, "киношными".
А вопрос: как такое может быть на самом деле? — остался.
Дай, думаю, опишу своё приключение — на память.
Рассказы | Просмотров: 484 | Автор: Вика_Смага | Дата: 29/10/20 18:53 | Комментариев: 2

-----------До чего же я не люблю копаться в старых фотографиях!

Некоторые из них подобны машине времени. Запечатлённое на фотобумаге втягивает, подобно мощной воронке, и есть риск из настоящего момента с его заботами и необходимостями, вдруг, ни с того ни с сего, провалиться в прошлое, как Алиса в кроличью нору. Оттуда не выбраться, пока не пройдёшь от начала до конца, до самого выхода, когда нора сама выплюнет тебя в реальность, встрёпанную и несуразную, неадекватную ни прошлому, ни настоящему моменту – одна нога здесь, другая… бог знает, где другая. Где угодно может быть. Собирай потом себя, как раскрученный кубик Рубика, до прежнего – понятного самой себе вида: грань синяя, грань белая, ну и все остальные – ага, все в сборе – можно жить. Однако это не просто – всю выловить себя из закоулочков прежнего-пережитого мира, полного недопережитыми переживаниями.
Вот я и не хожу туда, где подстерегают эти «кроличьи норы». Лежат мои фотоальбомы-билеты в «куда-то назад» не востребовано в самом дальнем углу шкафа... и мстят мне за невнимание, всплывая в памяти вдруг, волоча за собой совсем не кроличьи хвосты…

----------…Начало осени. Я иду из магазина домой по тихой улочке в полутени начавших редеть ясеневых крон. Сумка мне тяжеловата, а для поклажи мала: из неё нахально торчит голова большой мороженой скумбрии – серебристой жирной и, похоже, что свежемороженой – такая хорошая редко приходит на прилавок.
Погода стоит приятная, домой, честно говоря, не хочется. Ясеневые листья – нежно-жёлтые лодочки – плавают в воздухе, плотном и паутинном, никуда не торопясь… Погулять бы… или посидеть на лавке… эх, не люблю на лавке – прямо как старухи!.. А вот на качелях покаталась бы с удовольствием! Мне даже послышалось, что где-то поблизости поскрипывают-раскачиваются качели – настойчивый зов детства...
Но – возраст... Скажут: тётка с ума рехнулась… думаете, не скажут?! Как бы ни так!
Лучше иди, мадам, домой, не то наша красавица-скумбрия растает, а мне она как раз мороженой и крепкой нужна!

----------До дома – минут десять…Путь лежит мимо ограды старого детсада. Старого – потому что старше меня. Однако, облик его с той поры заметно не изменился: та же высокая железная ограда, старые деревья... Под раскидистыми кронами[color=orange] покойно и уютно. Начиниющийся листопад покрывает весёлыми пестринами аккуратные детские площадки...
Выхожу из-за поворота и вижу: с той стороны высокой решётчатой ограды рыдает девчоночка. Со стороны улицы спиной к забору стоит человек в наушниках. Вероятно, это её папа, ожидающий, когда протестующее дитя угомонится. Его невозмутимая поза демонстрировала недюжинную выдержку: было понятно, кто выйдет победителем в этом поединке. Чужая девочка плакала, я шла мимо... Что-то в этом сюжете было до боли знакомое... до тихой навязчивой боли под левой лопаткой... И вдруг...

И вдруг я увидела с той стороны ограды... себя.
...Это были мои «три с половиной», мой папа, мои слёзы... Не вспоминала – ощутила: я здесь играла, папа катал меня на качелях. Мне было хорошо. Но папе это моё «хорошо» надоело – ему хотелось домой.
Когда в очередной раз он не сумел меня уговорить, папа попросту вышел за калитку, сказав: «Ну раз так – оставайся», – и пошёл, и его силуэт скрылся от меня за деревьями и кустами... Я потеряла папу из виду, забоялась, что он вправду меня оставил одну, и с криком: «Папа, папа!..», не найдя калитки, подбежала к забору…
Папа вернулся и... сфотографировал меня с внешней стороны ограды: маленькую узницу ситуации, схватившуюся за железные прутья крохотными ручонками в бесполезном усилии преодолеть препятствие, взъерошенную и сопливую… Потом эта фотография поселилась в альбоме, и я увидела себя-такую снаружи, и запомнила, крепко запомнила...

…Эта девчушка за забором «плакала меня» с той самой фотографии, сквозь время... Безучастно пройти мимо этого дежавю было, как предать себя саму – маленькую и беспомощную. Я зашла в калитку, поставила сумку с продуктами у края дорожки, присела на корточки рядом с малышкой:
– Привет! А как тебя зовут?
– Вуя, – ответила моя новая знакомица, всхлипывая.
– Оля? – переспросила я.
– Вуя! – настаивала девочка,
– Валя?
– Вуя! – девочка уже почти сердилась.
– Ну, Вуя так Вуя, – согласилась я. – А сколько тебе лет?
Вуя уже почти совсем не плакала, сосредоточенно стараясь показать свой возраст на пальчиках.
– А хочешь, пойдём кататься?
Она согласно кивнула, и мы пошли вглубь сада.

Качели весело завели свою скрипучую мелодию, девчушка взлетала всё выше и выше и была довольна.
– Какое право вы имеете подходить к моему ребёнку? Я сейчас полицию вызову! – это наконец всполошился до сей поры отрешенный от отцовских забот папа Вуи.
– А разве это ваш ребёнок?
– А разве не видно?
– По всем признакам это — ничья, забытая на улице кроха, которую обидели, довели до слёз, и ей нужна помощь!
– Ты чего мне выёживаешься, сама забытая сейчас тут останешься, сука!
– Это мне впору полицию вызывать, чтобы вас привлекли к ответу за жестокое обращение с детьми, – я старалась не повышать голоса, но он предательски заскользил вверх, на те нотки, где не было уже никакой взрослой твёрдости, а только одна обида – одна на двоих с Вуей.
– Не твоё собачье дело, б****, – папа Вуи сплюнул под ноги, протянул дочке руку.
– Пошли!
Девчушка притихла, наблюдая за разговором, и потянулась к отцу, признав во мне чужака. Если до сих пор я была ей почти что другом, то сейчас девочка меня опасалась.
Они ушли, а я осталась стоять с бесполезно сжатыми кулаками. Откуда-то из недр моего существа вырвался не то вздох, не то всхлип, и тягучая глубинная боль под левой лопаткой заострилась и окончательно вернула в реальность.

...Большой, бомжеватого вида одноухий кот, стащив из сумки каменно-твёрдое, покрытое инеем тело моей скумбрии, в трёх шагах от меня медитировал над ним, не имея возможности съесть сразу. Кот был недоволен.
– Не торопись, а то простудишься, – я протянула коту кусочек булки, – вот, ешь пока булку.
Кот согласился и приветливо замурчал, поглядывая на меня с одобрением. Разговор с котом как-то смягчил накатившую злобу: мой «внутренний зверь» угомонился, внешний зверёк из вора превратился в собеседника, почти что в друга. Но душевного спокойствия не наступило. Пытаясь заговорить свою боль, я обратилась к ней, как будто к кому-то отдельному от меня, стоящему за спиной: «Ну, с чего ты? Всё нормально! Успокаиваемся… успокаиваемся, моя хорошая… Собственно, ничего важного у нас тут не произошло: так, ерунда, сущая ерунда, и вообще – история не про нас,.. какая-то глупость,.. ошибка,.. давно забыть пора...
– А что про нас-то? – всплыл неизвестно откуда вопрос. – Что ты хочешь, мадам, в этом мире, накатившем из прошлого? Чего взъерепенилась? Какой справедливости взыскуешь от этого приветливого места под лучами ласкового заката?
«Хочу, хочу! – прозвучало в ответ откуда-то изнутри, из-под левой лопатки, – хочу... кататься на качелях!»
– Так что же мешает?! Садись и катайся! Благо, качели способны вместить тебя и такую: подросшую со всех сторон за эти ** лет. За чем дело стало?! Ведь все спешные заботы волшебно решены, и нет причин отказать себе в этой малости… Только вот… что люди скажут?..

…А люди шли по своим делам, и ни один, и ни одна не обратили внимания, что заплаканная и немного взъерошенная женщина раскачивается на скрипучих детских качелях, всё выше и выше…
Рассказы | Просмотров: 527 | Автор: Вика_Смага | Дата: 03/09/20 16:23 | Комментариев: 9

Взобраться на этот отвесный склон ей мечталось давно.

Гордый гранитный «лоб» большого острова дерзко возвышался над водой — величественный, будто огромный корабль, вышедший на стрежень большой реки и окаменевший.
Река, не осилив ни сдвинуть его, ни поглотить, разбивалась надвое и текла, разлучённая сама с собой на дюжину километров, денно и нощно точа в досаде свои зыбкие зубы о прибрежные валуны. Остров оказался зубастее. Стоит века, обрастая признаками цивилизации и легендами, притягивает людей, ищущих места силы.

Плоская макушка скалы дерзко кудлатилась куцей травой, укоренившейся в расщелинах, и диким кустарником, поросшим как попало на каменистой основе, ерошилась на всех ветрах, заявляя миру своё горделиво-безапелляционное: "быть!"
Местность почти всегда безлюдная, отрешённая...

Женька приходила сюда не раз: так же спускалась к подножию каменной стены по еле заметной витой тропинке, смотрела вверх, намеривала силы. Но решимости всякий раз не хватало.

Сегодня — иначе.
Сегодня она готова.
Значит — быть посему.

С этого места открывался не только особенный вид — особенный взгляд на мир. Со всех обозримых сторон по ту сторону реки стоял город, отмечая своё присутствие и отдалённым шумом, и облаками разномастно-ядовитого дыма, изрыгаемого с заводской стороны.
Но отсюда город казался маленьким, игрушечным на фоне огромного неба, отражённого великой рекой.
Нигде больше небо не ощущалось таким всеобъемлющим и таким терпеливым. Оно смотрело на всю эту урбанистическую возню, как великан — на игру лилипутов: мол, забавляйтесь так, раз иначе не умеете, до поры...

Здесь можно стоять и смотреть бесконечно долго, озирая пространство на три стороны света, их текучесть и переменчивость...
Женька внимала великой реке, текущей сквозь весь этот по-летнему душный мир, сквозь зависшие в ней облака, сквозь рыбака, замершего в жёлтой лодочке на самой середине, у больших камней… А вот сквозь саму реку, разрезая воду надвое, устремился неизвестно куда суетливо-шумный катерок, и вода, бурля и волнуясь от этого вторжения, долго ещё не могла обрести цельность, накатывая бурунами на оберегающие берега валуны. Это природное бытие, наполненное движением, питало, утверждало в сознании человека, стоящего на скале: "я есть, я существую" и ещё чем то, не умещающимся в обыденные слова.

Женька прикоснулась ладонями к древним камням. Взобраться на кручу возможно: громадная колонна скалы испещрена трещинами, за которые легко уцепиться руками и опираться мысками. И на вид – не так уж высоко: примерно с трёхэтажный дом.

Вблизи не было ни души.
Тем лучше!
Значит, это приключение — её, и только её.

Женька сняла кеды, приблизилась к скале. Вроде, можно начинать. Но тут же вернулась — небрежно оставленная обувь нарушала её внутреннюю сосредоточенность. Теперь, когда кеды стояли смиренно, стройно и в строго отведённом хозяйкой месте, и даже озорные шнурки не разбегались змейками по сторонам, но были спрятаны внутрь — теперь она почувствовала себя увереннее. Сама для себя Женька называла это "важная неважность". Вроде и без этого можно обойтись, но почему-то, упорядочивая свой маленький, никому кроме неё не видимый мир, она обретала спокойствие.
Спокойная уверенность ей была нужна. Потому что она идёт на риск.
Для чего?
Уж точно, не для выпендрёжа: о большинстве её подвигов никто и не знал. Её влекло оказаться на той грани, где "быть" означало что-то большее, чем просто вставать по будильнику, умываться, завтракать, идти в школу. В обыденном кружении, из которого вроде бы и состояла жизнь, чего-то важного ей не хватало.

Каменная крошка щекотала и покалывала ступни.
Совершать восхождение босиком – так естественнее.
Женьке нравилось всё естественное, простое. Она и одевалась так – неказисто-удобно: майка-шорты-кеды, чтобы не думать об одежде, и порвать не жалко.
«Пацанка ты у меня, — огорчалась мать, – четырнадцатый год пошёл, а – сорванец-сорванцом! Никакой в тебе девичьей повадки!»
Дочь таких разговоров не любила и, молча выслушивая упрёки, оставалась всё такой же диковатой одиночкой, любительницей рисковых затей.

Одной — опасно: даже подстраховать некому, на помощь позвать, если что… Зато и никто не будет охать-ахать, стращать и отговаривать. И... не отказываться же от задумки из-за такой мелочи?!

Решившись сделать попытку, девчонка увлеклась лёгкостью, с которой её энергичное тело совершало подъём, наполняясь озорным, безбашенным весельем. Но, когда пришло время спуститься передохнуть, оказалось, что нашарить ногой опору для спуска не удаётся, и вниз уже просто так не спрыгнуть. С высоты подножие площадки виделось слишком покатым: Женьке почудилось, что, спрыгнув, она непременно оступится, скатится и разобьётся о гряду валунов, топорщащихся у самой воды. Прыгать было опасно. Вперёд и вверх получалось лучше. И не так страшно. Это если не смотреть вниз.
Но щели в камне становились всё у́же: неопытная скалолазка вышла на почти монолитную каменную глыбу. Приходилось вцепляться всей силой, сдирая кожу, ломая ногти. Она устала изрядно.
Обнадёживало, что до плоской площадки наверху оставалось совсем чуть-чуть.

И тут на пути встало препятствие: профиль скалы выше уровня её головы плавно выпячивался. Снизу это не было заметно, и коварная ловушка, оказавшись неучтённой, теперь нависала непреодолимой преградой.
Девочка попробовала как-то сманеврировать вправо, но расщелины оказались слишком узки для хвата рук... Влево путь перекрывала монолитная глыба — ни ступить, ни схватиться...
Солнце тем временем развернулось к полудню, быстро разогревая камень, и полутень сменилась на пекло.
Женька зависла беспомощным четырёхлапым недопаучком на красноватой-серой стене скалы.
Мысль о неотвратимом падении ядовито ужалила сознание.
Девчонка скосила взгляд вниз — земля казалась очень далеко. И никакая не земля — камни с редкими волосками худосочной травы, проросшей из несчастливых семян, упавших туда, где и расти-то по-хорошему было не из чего. Оставленные кеды с высоты казались крохотно-кукольными.
В сознании заколотились мысли: «А что, если...»
Женька ведь никому не сообщила, куда она направилась. Иначе кто бы ей разрешил? Значит, и найдут не скоро. Поэтому и помочь не смогут.

И тут ей стало страшно...
Нет, немного страшно было с самого начала, когда всё затеяла. Но то был страх пополам с азартом. А теперешний морочный страх мглисто налипал на лицо, давил сверху, с самого́ слепящего, почти чёрного в своей ярости солнца. И этот страх заполонял сознание, беззвучно приказывая: «Падай!»
Облако навязчивой мошкары наседало, будто хор-подпевка к тому же мрачно-властному безапелляционному повелению.
Силы в затёкших от напряжения пальцах иссякли. Тело прошила волна предательской дрожи, осевшей холодным потом. Между "быть" и "не быть" трепетал именно тот, воспетый миг "между прошлым и будущим".
Но было совсем не до песен.
Внизу были камни.
Впереди — камни. Всем напрягшимся до предела телом она вцепилась в свою единственную опору — камни, нагретые, как сковородка. Им было всё равно.
Ей захотелось закричать: позвать или попрощаться — да какая теперь разница, но некая безумная сила изнутри безголосо шептала: "Помоги... помоги же..."
И вдруг нежданный порыв ветра пригнул гибкие ветки росшего чуть выше на уступе длинноусого кустика дерезы. Тонкий прут зацепился колючками за футболку, по пути наотмашь оцарапав до крови лицо. Но это не была пощёчина врага — это была протянутая рука помощи.
Женька не раздумывая перехлестнула колючую лозу вокруг запястья, слыша, как лопается кожа, протыкаемая многочисленными шипами. Мелькнула мысль: «Крепко засели, надёжно». Больше мыслей не было: в человеке проснулось звериное, и, впиваясь в голый камень, страхуемая тонким прутиком дерезы, девочка ползла по стене вверх.

...Когда удалось перевалить натруженное тело на горизонтальную терраску, Женька какое-то время так и лежала, уткнувшись лицом в гранитную крошку, мёртвым хватом зажав спасительный прутик, овивший кисть и предплечье наподобие колючей проволоки. И только через некоторое время пришли силы, чтобы приподняться и осмотреться. Проснулась боль — каждый укол саднил и кровоточил. «Ух, какая же ты сильная у меня! Но какая колючая! — благодарно приговаривала девчонка, освобождая руку от окровавленных пут кустарника, — мы теперь с тобой, считай, кровная родня!» — она осторожно отпустила свою спасительницу. Ветка спружинила и, как ни в чём ни бывало, повисла над скалой.
Девочка встряхнулась, вскочила на ноги, радостно потянулась, раскинув руки в разные стороны и, казалось, дотронулась до кончиков облаков! Взрывная мощь наполнила на миг её юное существо: вот каково это — быть!.. Обратив лицо прямо к солнцу, она не страдала от зноя — она пила его яростный огонь, и сама в ответ ему звучала счастьем — простым, равным птичьему клику счастьем жизни. Эхо коротко прокатилось окрест и растворилось в полуденно-знойной тиши.

Металлически-зеркальную поверхность реки гладил неторопливый буксир-«утюжок», сюжет о жёлтой лодке с рыбачком дробился в зыбкой амальгаме, над серыми скалами играли чайки...

Но вслед за счастьем накатила волна неодолимой усталости, и Женька, выбравшись на ровное место, сорвала шершавый лист лопуха, обернула кровоточащую руку, опустилась на землю и почти мгновенно уснула, припав щекой к жухлой траве под бедной тенью опалённой зноем растительности.

Проснулась она от ощущения прохлады. Мир изменился. Вечерние сумерки неторопясь выходили из-за кулис, ожидая, покамест величавое солнце отдаст последний поклон прошедшему дню. Широкая зоревая дорога то ли спускалась с небес на водное зеркало, то ли звала прогуляться на небеса — лишь ступи с обрыва — всего шаг... Рыбачок в жёлтой лодочке то ли уплыл восвояси, то ли растворился в безмолвном бушевании красок.

Пора было торопиться домой.
Нетвёрдо опираясь на саднящие стопы, Женька спустилась вниз по тропке, натянула кеды. До остановки — километра три — идти было больно, но терпимо.
Троллейбус, равнодушно дребезжа, лениво причаливал к остановке, и Женька, сцепив зубы, припустила вдогон — транспорт через остров ходил редко, особенно вечером. Вскочив в заднюю дверь, она, озираясь, как дикий зверёк, пристроилась в углу: мелочи на билет не было. Сунув раненую руку в карман, путешественница сделала «наглое лицо» и отвернулась к окну.
Кондуктор, заметив странного вида девочку, принялась бурчать, но машина уже приблизилась к охранной зоне моста, где останавливаться было запрещено, поэтому её не высадили.
Добираться до дому по сумеречному городу — сподручней: не так заметны кровь и царапины. Хорошо, что всё так закончилось.
Мама, конечно, увидит, будет охать, мазать раны йодом, приговаривая, что её доча — не девочка, а дикая коза-дереза, но это даже приятно. А ещё — немножко повизжать-покапризничать, попросить маму подуть на рану — щиплет же от йода, ой как щиплет!!! Приятно растянуться на мягкой кровати — почувствовать себя в уюте и безопасности.

А новое приключение для себя она уже почти что придумала...
------------------------------------------
послесловие

Женька – не выдуманный персонаж.

Конечно, ей уже не тринадцать, и я сама опасаюсь не узнать при встрече героиню своего рассказа: реальная жизнь догнала её, "пережевала", сплюнула в сторону "возраста дожития" и потеряла в городской суете — незаметную на фоне ярких слайдов нового времени.
Вероятно, и вы однажды случайно встретите её где-нибудь.
Возможно, это вон та тётушка в толстом жакете, выбирающая пельмени в супермаркете,.. или вон та бабушка с клюкой, семенящая по пешеходному переходу, совсем не нарочно выбешивая своей нерасторопностью вечно спешащих водителей — кто знает.
Почему так получается, что человек, способный на многое, вдруг погасает душой, становится «как все»?
Я не знаю.
Может быть, вы знаете?
Рассказы | Просмотров: 603 | Автор: Вика_Смага | Дата: 03/09/20 15:47 | Комментариев: 12

Экзистенциальный трагифарс
в одном действии

Написано на этот конкурс: My WebPage
(характеристики действующих лиц, а также они сами заданы условиями конкурса)

Действующие лица:
МИХАЛЫЧ, 48 лет, столяр-самоучка. На левой руке не хватает двух пальцев
САН САНЫЧ, 40 лет, актёр провинциального и погорелого театров.
ДУСЯ, 18 лет, цветочница. Весёлая дурнушка.
ФЕОФАН, человек неопределённого возраста и занятий.

1 действие
сцена 1
В поезде

В купе — МИХАЛЫЧ и САН САНЫЧ, сидят напротив друг друга. За окном проплывают прижелезнодорожные пейзажи.[/i]
Слышится характерное постукивание колёс. Оно то становится совсем тихим, то исчезает, то усиливается.
САН САНЫЧ - худощавый мужчина, одетый неброско, но с некоторым шиком, свойственным театральному сообществу. Мужчина выглядит моложе своих лет.
Он сидит справа в задумчивой позе, опершись правым локтем на столик. У него ухоженные руки. Левой он придерживает стакан с горячим чаем в металлическом подстаканнике. В правой руке — чайная ложечка, которой Сан Саныч тщательно размешивает сахар. Слышен характерный звон ложки о стекло.

МИХАЛЫЧ — плечистый, коренастый,
мужиковатого вида и с такими же манерами, одет просто; он сидит напротив Сан Саныча, обеими руками опершись о столик, сосредоточенно выковыривает грязь из-под ногтя одной руки ногтем другой.

САН САНЫЧ брезгливо смотрит на МИХАЛЫЧА, продолжая помешивать чай.
Они явно раздражают друг друга.

Немая сцена длится некоторое время.
МИХАЛЫЧ (САН САНЫЧУ) — Ну хватит уже звенеть! Весь сахар пятнадцать раз растаял, чего звенишь? Как маленький.
САН САНЫЧ выразительно смотрит на соседа по купе, отводит взгляд в сторону и молчит.
МИХАЛЫЧ — У меня внук вот так-то забавляется, так ему, внуку моему, три года. А тебе сколько?
САН САНЫЧ молчит, продолжая помешивать чай
МИХАЛЫЧ — Ты чего?
МИХАЛЫЧ, после паузы, выразительно, протяжно — Чего ты?
- надвигается на соседа. Кулаки у него выглядят внушительно.
САН САНЫЧ — молчит, смотрит в окно, продолжает размешивать чай.
МИХАЛЫЧ — Ты, ты... Я ж тебе по человечески говорю, по-доброму, вот как внучку́ своему: "НЕ ЗВЕНИ!" Я на работе этого звона наслушался — болгарка — дззззз
циркулярка — джжжж
бензопила — дрдддд,
лобзик — виу-виуууу
(Михалыч изображает, как звучит электроинструмент и жестом имитирует работу)
Но там — по делу. По делу, понимаешь ты?!
По де-лу! Дело люди делают, работу работают. Шумная работа.
А тут — какое у тебя дело??
Какое???
САН САНЫЧ смотрит в окно, вяло звенит ложкой и старается не обращать на Михалыча внимания.
МИХАЛЫЧ — Вот едем мы, тишина...
колёса стучат, а тишина.
Тишина такая хорошая...
Работы — никакой.
Спи-отдыхай, трудяга! Тебя довезут.
А вот ты — непоймикто — звенишь своим стаканом, пёс тебя забери — и уже никакой тишины!
Никакой нет тишины, понимаешь?!
немая пауза зависает на несколько секунд. Во время этой паузы звон ложечки о стекло звучит особенно вызывающе
МИХАЛЫЧ — Тебе что, нравится пожилого человека, трудового, уважаемого...
Я — был бы ударник труда, если бы пораньше родился, и ветерана бы дали, как ни крути, я с сопливого детства, с младых ногтей — в столярке, как Папа Карло, можно сказать.
САН САНЫЧ (себе под нос) — Папа Карло шарманщиком был. Столяр — Джузеппе. Матчасть учи, ударнег.
МИХАЛЫЧ — ладно ты, Джузеппе-столяр...
я, я — столяр-самоучка, (трясёт трёхпалой рукой перед самым носом САН САНЫЧА) инвалид труда, жертва... жертва трудового процесса, понимаешь, ты... ты... кто ты вообще?!
Кто, ответь!
САН САНЫЧ — Я — артист, с Вашего позволения.
МИХАЛЫЧ — Артист с погорелого театра!
САН САНЫЧ — Именно так.
МИХАЛЫЧ — Артист с погорелого — это типа вор, что ли, карманник?
САН САНЫЧ — ну, и такого играть приходилось. К примеру, тёзку моего, Балаганова...
МИХАЛЫЧ, злорадно — У нас такой жил на лестничной клетке.
Посадили, да.
Прозвище у него «Артист» было. Добалаганился...
пауза пару секунд
И ты щас у меня добалаганишься, удод, погремушник хренов...

Звучит третья часть сонаты Аппассионата в аранжировке heavy metal, в разработке превращающаяся в жуткую какофонию.
На сцене в это время САН САНЫЧ сидит и безмолвно вертит ложкой в стакане, а МИХАЛЫЧ кричит, жестикулирует, сквозь музыку слышны обрывки гневной риторики в дворово-прикладном стиле, МИХАЛЫЧ нервно мечется в проходе купе, то размахивая руками, то хватаясь в отчаянии за голову, и вдруг вырывает трёхпалой рукой стакан в подстаканнике из рук Сан Саныча и со словами:

МИХАЛЫЧ— Я тя ща одной левой... — запускает стакан в голову САН САНЫЧУ.
— Вот тебе, за Папу Карло!
Тот падает головой в угол купе и замирает на полке с раскинутыми в стороны руками. (Что там со стаканом — решит лукавый случай.)
Подстаканник цел.
Во внезапно наступившей тишине МИХАЛЫЧ подходит к Сан Санычу, бурчит:

МИХАЛЫЧ — ну, артист... и следом орёт истошно:
— Не верю! — сплёвывает и отворачивается к двери.
САН САНЫЧ не шевелится.

Сцена вторая

Дверь в купе цветочница открывается, Дуся с большой корзиной, полной букетов:

ДУСЯ — Купите букетик, купите для своей... — Видит искажённое гневом лицо Михалыча, испуганно восклицает:
ДУСЯ — АХ!
МИХАЛЫЧподбирает подстаканник и с воплем
— Изыди! отправляет прицельным броском в сторону Дуси. Дуся исчезает.
В двери зияет дыра.

МИХАЛЫЧ подходит, методично рассматривает пробоину:
МИХАЛЫЧ— ну, вот тут заровнять… заплатку — и делов-то...
Тихо звучит флейта — мелодия песни "Прекрасное далёко"
МИХАЛЫЧЗадумчиво
А ведь и правда — шарманщик...
Шарманщик он, а не столяр никакой...
артиииист...
Артист буратину выстрогал...
И чем бы он его строгал?
Шарманкой, что ли?
Шарманкой много не настрогаешь.
Тут инструмент настоящий нужен!
Так... значит, врут всё — не отец он ему, этот Карло!
У него же в каморке — шаром кати!
Из инструментов — один ржавый молоток!
Молотком-то... Кто ж молотком строгает???
А я с детства верил...
Мы ведь ЖИЛИ ЭТИМ!
Что я теперь внуку своему передам?

В это время тихо, будто издалека, доносится песня из фильма про Буратино. Звучание постепенно приближается и усиливается от игривого, приятного до пронзительно-резкого:
музыкальный фрагмент:
Кто доброй сказкой входит в дом?
Кто с детства каждому знаком?
Кто не ученый, не поэт,
А покорил весь белый свет,
Кого повсюду узнают,
Скажите, как его зовут?
Бу! Ра! Ти! Но!
Буратино!


Михалыч подпевает звучанию детского хора
Он то ли танцует, то ли кривляется, и сам жестикуляцией похож на Буратино, только престарелого. Вдруг музыка комкается, как будто запуталась магнитофонная лента, и "нон стоп" превращается в оглушительную какофонию в стиле «техно», сопровождающуюся ослепляющими световыми эффектами, «накрывая» зал.
Внезапно это сумбурное звучание пронзает крик. И всё замолкает. На сцене — полумрак.
В наступившей тишине МИХАЛЫЧ выходит на освещённый синим край сцены и тихим осипшим голосом говорит

МИХАЛЫЧ — Слышите, вы!
Где он взял этого Буратино?
А...
то-то:
история умалчивает!
Но не сам смастерил — факт.
Значит, и всё остальное — враньё.
Враньё, понимаете ли, вы...
Враньё — это вам не сказка.
Оно и есть враньё.
Дети — они же доверчивые! Они же верят!
Ве-рят!
В волшебство, подарки, счастливый конец!
В Папу Карло, доброго, справедливого...
А он, глядь — и не папа вовсе.
Не папа, а непоймикто.
Так, бродяга, трутень безработный, ленивый, как — тьфу!
Ключ!!! Ключ от двери це́лую сказку искали — еле нашли — он вообще не знает, что у него дома есть!
Вся каморка под лестницей, в три шага в длину — и та паутиной заросла!
У меня в мастерской — чище!
Чему он сына научит? Вот так же бомжевать и побираться?
Ходит взад-вперёд по авансцене

МИХАЛЫЧ — И что там за счастье нашли за дверью?
Театр!
Теа-а-атр, шут его побери! За этой паутиной — новый театр, жаль — ещё не погорелый!
Не мастерская, не гора сокровищ, не удивительное что-то, новое, необыкновенное, не что-то полезное для дела, нет!
Э-эх!
Из театра — в театр.
Вот и всё приключение.
Весь мир — театр...
весь мир... — в паутине!
МИХАЛЫЧ пятится назад, удаляется вглубь сцены, совершая движения , как будто снимает руками невидимую паутину с лица.

МИХАЛЫЧ — Вот и я — дура-а-ак старый - верил, и так мне хорошо жилось-работалось, надежда была, а теперь... — не верю...

МИХАЛЫЧ замирает в позе отчаяния у правой кулисы. На сцене постепенно темнеет. Темнота скрывает силуэт Михалыча.

Занавес начинает медленно опускаться.
Звучит протяжный гудок тепловоза (и движение занавеса останавливается), ему отвечает встречный состав, другим "голосом", как будто они поговорили без слов.


Сцена третья

декорация та же, что в первой сцене.

С верхней полки купе слезает Феофан. До сих пор его не было видно. НО ОН ТАМ БЫЛ!
Взъерошенный, худой и длинноносый, одет в красную мятую жилетку на голое тело и просторные шорты, из которых выглядывают худые ноги в кроссовках с не затянутыми шнурками. Костюм, похожий на киношную одежду Буратино. Угловатостью движений Феофан тоже напоминает Буратино.
В руке у него планшет, в ушах наушники,
он бурчит себе под нос:

ФЕОФАН — Бл...дропнул крутой лут... фпс... я моба сагрил... и меня слили... слиф стопудоффф!
Кричит в зал:
— Па-а, ты где? Эй, вы чего там, окуклились?! Игрушки вам, что ли?!
Батарея села! Слышь?! Света нет! Дайте свет! Имею право!
Занавес падает.
Пьесы | Просмотров: 692 | Автор: Вика_Смага | Дата: 27/08/20 09:07 | Комментариев: 9

Она

— Ну вот, наконец-то!
Теперь я могу тебя себе позволить! А надо было — всего-то! — сто лет назад на сто лет вперёд загадать тебя!
И не спрашивай, почему так долго. И не долго вовсе.
Раньше всё равно бы не получилось — ты же знаешь: у меня же стопиццот дел — так, что ли, говорили в мои пятнадцать, сто лет тому назад?!У тебя ТАМ — наверное, не меньше.
Ты — ТАМ, я — здесь.
И... Я всё время чувствовала, что ты- где-то недалеко.
Сознавайся, ведь ты за мной иногда подслеживаешь?!
Я бы и сама подслеживала за тобой, но отсюда ТУДА — возможности не было.
У меня. Не наработала ещё. Тогда.
Сейчас — пара пустяков!
Ну — почти пара: хлопотно, да.
Настроиться на твой канал... Не отвлекаться на помехи...
Эх, эти помехи! Времени вечно не хватает!
Но теперь мы даже можем с тобой договориться: «что, где и когда», условиться, что место встречи изменить нельзя и…
Вот оно, наше время!
Наверное, пора.
Ты так не считаешь?
Что-то я тебя почти не различаю!
Не исчезай, пожалуйста!
Выслушай. Зачем же откладывать?
Давай устремимся навстречу друг другу!
Я уже придумала для тебя всё: и место — смотри, как уютно, — и время — весна, начало сокодвижения в природе.
Как тебе называться — ты выберешь сам.
Хоть Амфибрахием...
Шучу, конечно. Я же немного баловалась стихами.
И вообще — столько всего перепробовала за эти сто лет!
Придёшь — расскажу. Мне есть о чём рассказать тебе!
Обещаю, скучно не будет! Правда, не торопилась я с тобой встретиться вот так, всерьёз и надолго — так ведь лучше быть уверенной во всём, продумать до мелочей, прежде чем бросаться в такое ответственнейшее в жизни дело!
Да, я ответственная.
Что: «Нет»?
Как «Нет»?!
Почему «Нет»????
Нет, не понимаю, ей богу, целых сто лет ждать, чтобы дать отказ?
Ты ведь ждал меня! Этих целых сто лет! И тебе нужна была именно я! Никто другой!
Как «ты уже?..»
Ты уже почти родился? Ах, у НЕЁ?! У неё вас таких — …
Ну, как знаешь...Я, честно, уже привыкла, что мы с тобой — так, на расстоянии... Однако, вспомнишь обо мне, когда у НЕЁ совсем не будет для тебя времени из-за всех других. Вспомнишь, что всё для тебя могло сложиться совершенно иначе...
Ну да, каждому — своё. Впрочем, ты прав.
Ну же, иди уже, рождайся у кого хочешь — не буду мешать.
У меня, собственно, уже новый проект созрел. А там... может, ещё надумаешь — ко мне, ну лет через... сто?
Раньше?.. А какой смысл — раньше? Да и какой смысл менять всё на свете, когда и так — совсем даже неплохо? Одно дело — мечтать о тебе, и совсем другое — все эти хлопоты, пелёнки,.. а так — поговорили безмолвно и...
Ну так и пускай всё идёт, как прежде. Куда спешим? В мире столько всего ещё можно попробовать!
Ну, и не забывай меня насовсем...

Он

— Представляешь, сколько я тебя жду?
Ну нет, это какие-то твои представления.
Это — ТАМ.
А я — здесь.
Зависаю в сети ожидания.
Ты даже думать не хочешь, что такая сеть — это не самое лучшее место для молодого, здорового, пытливого, и вообще...
Мне давно предлагали — и на север, и на восток даже, ну и на дальний — хотя чего я там потерял? Я к тебе хочу. Сил нет, как хочу! За сто лет все силы по сети ожидания размотал — уже и силы хотеть почти не осталось. А ты всё откладываешь.
Когда сил хотеть совсем не останется, я же могу и не смочь...
Так и останусь болтаться — ни тутошный, не тамошний: надо мной уже все смеются — они уже — кто по пятому, кто и по десятому разу за это время обернулись... Ржут, говорят, что меня уже почти нет... Так, тень от тени...
Эх, я бы им врезал... Некоторым тут...
Привратник мне последний жетон ожидания выдал: «Надоел ты мне, — говорит, — хуже горькой редьки! Ну не нужен ты ей, вот уже сто лет не нужен, возьмись за ум, не распыляй последние потенциалы — иди куда зовут!»
Ну вот я и решил. Потому что иначе я никогда к тебе не приду.
Ни-ког-да.
Это тебе не сто лет, и даже не стопиццот.
«Никогда» — это то, что нам с тобой не нужно.
Всё другое — пожалуйста, а этого — нельзя.
Ты же себе потом не простишь. И буду я у тебя где-то в под- или в над-сознании зависшим вирусом...
А я так не хочу.
Я хочу, чтобы по-настоящему. По-человечески. Знаешь, тебя из здешних никто не любит так, как я! Никтошеньки! Ну, это говорить — совсем лишне, но тебя здесь вообще не любят. И во внимание не берут. И даже из каких-то списков исключили. Я в этом мало разбираюсь.
Я же за тобой подсматриваю, почти всё время. Даже когда ты спишь.
Мы же не спим здесь — тут всё иначе.
Я вот себе даже отдельный канал выклянчил, чтобы и ты могла за мной подсматривать. Ну, хоть немного! Но ты редко заходишь.
Имя ты мне какое-то чудное придумала...
Я сначала почти обиделся, а потом запомнил, привык... С именем — как-то надёжнее. За эти сто лет — пусть изредка, вот так посидим, поговорим — и вроде полегче.
И тебе — тоже.
Ведь так, как ты, мало кто может. А скорее всего, что и никто. О тебе говорят, что ты то «звёзды с неба снимаешь», то «дрянь несусветная».
И как они помещаются в тебе, все эти «звёзды», «дряни», твой «темпоритм»?!
За последние сто лет это твой третий заход — ты даже и здесь не задерживалась.
Но меня к тебе не пустили — не положено, видите ли! Спектр твой, видите ли, меня погасит.
А может, и не погасит, может, как раз и наоборот!
Кстати, ты зря откладываешь нашу встречу. Вот увидишь: со мной у тебя всё иначе будет.
Зря боишься!
Я не страшный! И хлопот со мной — намного меньше, чем с твоими "проектами". Я бы тебя и тысячу ваших лет ждал, но — не положено!."Оптимизацию невостребованного материала" придумали. Для таких, как я. Хотя такой «я» — один.

Нет, я не предал тебя, когда согласился родиться у НЕЁ.
Верный я. Безусловно верный. Да и не надолго я отлучусь отсюда!
Это же моя маленькая уловка! Чтобы потом ждать.
Тебя.
Вернусь — мне ещё сто лет выдадут.
Снимай свои звёзды с небес, раз уж тебе это так необходимо.
Ну, может и не сто, может, и поменьше — кто знает, как у них с законотворчеством — вечно что-нибудь сокращают... Сократы небесные...
Но я тебя дождусь! Придумаю что-нибудь этакое и — дождусь!
Именно тебя!
Так и знай!
Как это у вас ТАМ говорят: «Люблю, целую»,

твой Амфибрахий
Проза без рубрики | Просмотров: 541 | Автор: Вика_Смага | Дата: 26/09/19 20:46 | Комментариев: 0

Костя Черняев перепробовал столько профессий, что ни одной трудовой книжкой не объять. Поэтому он умел всё и очень гордился этим.
А ещё он знал за собой особую ценность, даже уникальность по части мужского обаяния. Зря что ли о нём одноклассница Валька четверть века сохнет?! Усохла девка, стала совсем «так себе», а поначалу была даже «очень ничего», но в том то и дело, что ни-че-го, а ему, Косте Черняеву, хочется, чтобы «о-го-го»! Чтобы не просто женщина – Шехеразада. Только такая – по нему, остальные – мезальянс.
Одевался Костя просто, но со вкусом. Вкуса на этот счёт у него было два, как у монеты: орёл и решка. «Решка», понятное дело, одежда рабочая, которую и потереть, и припачкать не жалко, и самое правильное в этом деле – камуфляж х/б, лучше и не ищи.
А вот под «орла» Костя надевал чёрную рубашку, всенепременно чёрную – зря что ли Черняевым родился! Обязательно – прилегающую, чтобы каждый мускул на его бодром теле перекатывался, а пуговки чтобы белые, все на месте – сверху вниз как по ниточке – во всём должна красота присутствовать. И стиль.
В холодное время года под рубашкой могла пригреться тельняшечка: романтику морских приключений никто не отменял.
Ну а «ниже ватерлинии» – джинсы, само собой – в облипку, чтобы показательно.
Так считал Костя, и эта бухгалтерия его на личном фронте никогда не подводила.

Жениться он мог – на раз! Даже щёлкать пальцами не надо: девок в посёлке – как сорок по ветвям! Глазки перед зеркалом обведут и по сторонам – зырк-зырк... Но сколько личико ни рисуй, а Шехеразадой родиться надо. Вот Костя жениться и не спешил. Гулял «для здоровья», но ни к кому ни душой, ни телом не привязывался.
А девки – на то и девки: те же сороки – пырх – и поулетали! Постепенно, год от года рассеялись: кто – учиться, кто замуж, и большинство – в город. Со временем даже в клубе выступать гоголем стало не перед кем – не перед этой же мелкотой, которая только-только из-под мамкиного крылышка?!
Так и получилось, что сошёлся Костя с Танюхой-перезрелкой – так её меж собой за глаза называли. Ещё в школе «перезрела»-вымахала: не девка – гренадёр! Сразу после школы осиротела и пошла работать на железную дорогу. Замуж кто ни звал её – она не пошла. А вот за Костю бы пошла, да он не торопился: полтора года разницы в Танюхину пользу – старушка, он на это пойти не мог. Так, наведаться-переночевать, пирогов со сливками навернуть – это да, Танюха на пироги была майстрячая. И корову держала. Но по хозяйству она как-то и без Кости справлялась. Не баба – лошадь. Из родичей у неё – бабка да тётки, и все в деревне, а в посёлке она жила одна.
На люди Костя с Танюхой не ходил – он, при всех своих достоинствах, был ей чуть выше плеча. Ну вот как-то так, ростом пониже среднего удался, но это ж для мужика – не беда. Главное – чтобы сила в корень. И к чему ему ходить-позориться с «перезрелкой», когда у него всё ещё впереди?! А дома на диване рост ни при чём.

Вот так и жил маленький герой небольшого посёлка в своём-отеческом дому: заработок плюс приработок, плюс мамкина зарплата – особо не тужили.
Но ближе к тридцати годам мать начала докучать: «Когда женишься?» – Костя отмахивался: «Я свою Шехеразаду ещё не встретил!»
«Эх, прождёшь Шехеразаду, и Танюха тебя бросит!» – мать сокрушалась, хотела внуков, но Танюха была упёртая: «Рожать только после ЗАГСа», – сказала – как отрезала. А однажды так ему с порога и заявила: «Или в ЗАГС веди, или я уезжаю в Москву – там на всякую женскую стать мужик отыщется. А на диван больше – ни-ни. Пироги ешь и проваливай – думать».
Вона как! Костя не то чтобы разобиделся, а совершенно разозлился: уж который год ходил, и всё было можно, и привык к «сладкому», а тут – на тебе! Это даже не реформа, это строгие санкции на грани объявление войны! И от кого?! От бабы-«перезрелки»!
Такого поворота Костя за два дня простить не мог. Решил он Танюхе за такое попадалово отомстить: забыть про неё, пока сама не изголодается и прощения не попросит. Ходит он в клуб, на улицу – слоняться, а к Танюхе – ни коим образом. Даже на улицу, где она живёт, не сворачивает. В клубе скучно – бабушки да малолетки. На улице – вообще никакого смысла, только ноги топтать. Так неделю-другую потерпел, покуда самому тошно не стало. В пору бы идти-мириться. Он вот-вот бы уже и пошёл, но тут его дядька позвал на пару недель подкалымить в соседний район. Костя и дёрнул туда с лёгкой душой: поварихи и прочие сопутствующие крали бывают очень даже на вежливую обходительность сговорчивые. Однако и тут, оказалось, «не полоса»: дальний участок лесозаготовок, и в посёлок после работы на «погулять» ни сил, ни транспорта предусмотрено не было, и готовить еду приходилось самим. К тому же вместо пары недель застрял Костя на этой каторге месяц с гаком. Приехал домой – только сумку с плеча в угол кинул, и – через магазин – к Танюхе. Понятное дело: мандаринки-конфетки – примирительный этикет, без этого нельзя. Глядь, а свет ни в одном окошке не горит, и дом её заперт на все замки, и, а на двери мелом написано: «Продаётся». Кинулся к матери: не знает ли, чего там с Танюхой приключилось?
– А в Москву укатила краля твоя. Попрощаться заходила: «Мне, говорит, замуж уже срок-пересрок. Если дома ждать нечего – нечего и сидеть-горевать. Поеду – Москва слезам не верит, так я же к ней — не плакаться... Может быть, получится у меня новая любовь. А вам – счастливо оставаться!»
Вот те и «гудбай, бэби» – остался Костя один, при матери, как не взрослый какой.
Решил работать – богатеть, пока Шехеразаду не встретил. Работал много, получал хорошо, но деньги в руках не держались – то пропьёт, то на штраф нарвётся, то ещё чего.

Тут брат двоюродный надумал в Москву в строительную фирму наняться. Говорит: «Поехали вдвоём: и веселее, и безопаснее. Москва, она такая – простоты не прощает.»
А что ему, Косте думать-собираться – только подпоясаться.
А и правду, почему бы не в Москву?! Там – деньги! А тут, в посёлке – какие деньги?! А будет много – не утекут!

Мать особо не радовалась отпускать сына в столицу, но напоследок напомнила: «Если Танюху встретишь, а вдруг, чем чёрт не шутит, пади в ноги, отведи в ЗАГС и вези домой! Лучше неё никакой Шехеразады не сыщешь.» Костя на эти напутствия промолчал. У него на Москву свои надежды имелись.

И пошла у Кости Черняева новая-московская жизнь-нетужизнь. Работали без выходных два месяца, до самых холодов. Получили расчёт, выходные взяли, чтоб домой наведаться-отдохнуть. Прежде чем идти на вокзал, решили по столице прогуляться, обмыть удачу, на красо́ты столичные полюбоваться. Скинули робы, умылись, прифрантились, в парикмахерскую заскочили, само собой, потратились: столичные мастерицы за сторублёвку не стригут. Но зато – и вид козырный. Теперь можно и по пивку. Идут по улице неторопливой походкой, увидали погребок: у входа на грифельной доске мелом написано: «Живое пиво!»
То, что искали! Спустились по лестнице в приятный мягкий свет. Негромкая, располагающая к отдыху музыка, стены тёмного камня: прямо пещера Али-бабы!
Массивные столы тёмного дерева, мягкие бордовые кресла; у барной стойки – стулья «под старину» – солидно. Приятное место.
Народу в подвальчике немного, но жизнь в виде пива потихоньку от барной стойки по бокалам распространяется в народ.
Брат заторопился было занять первый свободный столик, но Костя решил не спеша исследовать обстановку. В самом дальнем конце зала, который от любопытных глаз заслоняла большая пальма в деревянном вазоне, обнаружился уединённый уголок, где за столиком расположились крохотные девчушки: не поймёшь, то ли школьницы, то ли первокурсницы в белых кофточках: сидят вдвоём, «без охраны», бутылочка газировки на столе и горсть орешков на блюдечке.
Брат к ним ринулся, как бугай, по свойски: «О, какие люди, а паспорт у вас есть?» – шутя, конечно, сказать хотел, что молодо выглядят, комплимент сделать. Но девчонки, похоже, не поняли такого натиска, вздрогнули, насторожились – того и гляди упорхнут.
Костя пнул брата в бок по-хорошему и сам пошёл дело исправлять. Тут ведь нарисовалась картинка, очень во всех отношениях подходящая, а брат своей простотой всю красоту на раз сгваздает – фух – и нет картинки: сбегут девчоночки! Нет, так нельзя!
– «Здравствуйте, девочки! С праздником вас!»
Та, что поближе сидела, пухленькая, ноготочки розовые – в разговор мигом попалась: «Спасибо, конечно, но откуда знаете, что у подруги сегодня день рождения?»
«А я – экстрасенс», – вошёл в роль Костя. Я даже знаю, сколько лет сегодня Вашей подруге исполнилось!
– Так сколько же? – обе девчушки застыли в ожидании.
– Знаю точно, – отрапортовал Костя, – но вслух не скажу из огромного чувства понимания женской натуры. Возраст не оглашается!»
Так и раззнакомились – просто, непринуждённо, к удовольствию обеих сторон.

Костя – он же психолог, само́й жизнью учёный! Он душу женскую на все сто прознал, изучил и понял: девчонки-то поди не московские – приезжие, такие же, как они с братом. От мамки далеко, денег не хватает, где ж их хватит – столица любит шик! Пришли, празднуют – а на столе одна газировка с орешками! Не дело!
Та, которая сидела ближе, пухленькая, пригласила гостей к столу.
Костя толкнул брата в бок: «Пойди, закажи четыре кружки живого пивка, бутербродов, а я тут дальше разрулю».
– Ну, красавицы, мы пришли – теперь, все в сборе. – Костя умел покрасоваться, и сейчас его, что называется, несло по накатанной: красивый флирт и есть красивый флирт, красота – она любой мир спасёт, понимать надо!
Тем временем брат принёс тёмного пива в высоких стеклянных бокалах, хотел что-то вякнуть насчёт цен, но Костя уже «рулил по фарватеру»:
– Чего ещё хотите, девочки?
– Орешков, – сказала именинница негромко, стеснительно накручивая тёмный локон на тонкий пальчик с перламутровым ноготком.
– Орешков, и побольше? Будет, ждите! Гулять так гулять! – и вслед за братом отправился к стойке. Тут не скаредничать надо, а развернуть свою хлебосольную душу, как баян – тогда и дело выгорит. Орешки оказались «кусачими» – в разы дороже, чем на рынке. Но отступать Костя не намеревался – с пакетиком орешков и коробкой шоколада догнал и обошёл брата, несущего не подносе крохотные бутерброды.
Пиво оказалось славное, пусть дорогое, пусть – Костя не был жмотом, никогда не был. Он пил небольшими глотками, ибо что тут большими пить-то, и попутно вёл тонкую культурную беседу. Пухленькая оказалась простой и разговорчивой. Слово за слово – и вроде давно были знакомы, и вроде не страшно, что разница в возрасте – да может они-то, девчоночки, разницы большой и не увидели – он же не выглядит на свои тридцать с копеечками! Сколько лет – и всё в одной поре! Такой он, Костя, уродился – счастливый на этот счёт. А приятная девчоночка попалась, и всё при ней. Прямо очень даже приятная, перспективно...
Видит Костя: брат тоже на пухленькую запал. Дай, думает, я его внимание на именинницу переключу, пусть у него, у Кости, интерес не отбивает! А именинница всё молчит: чуть пиво пригубила и орешки тоненькими пальчиками из скорлупок достаёт, лепестки губок приоткрывает и... так она этот орешек удивительно губками взяла, так язычком «подсадила», что Костя задержался взглядом да и забыл, что придумал раньше. Эта была изящнее подруги, тоньше в кости, держалась скромнее, в тени, но если присмотреться… Костя заценил и абрис фигуры, и нежный овал лица, и тёмный локон, оттеняющий матовую бледность кожи. Пышные ресницы стыдливо приопущены. Да и понятно – девчонка совсем, что она в жизни видела? Всякую женщину раскрыть надо. А чтобы правильно раскрыть – нужно понять...
Именинница тоже, по всему видать, на Костю глаз положила. Но, понятное дело, из скромности смотрела она на него не прямо в лицо, а как-то вскользь, а потом опускала глаза, так, как будто она пересчитывала пуговки на его рубашке, сверху вниз, а после стыдливо отводила глаза, чтобы через время повторить взглядом эту мудрёную траекторию. И взгляд Кости, по началу свободный и наблюдательный, как-будто влип в это действо, прикипел накрепко, и всё его внимание попалось в эту завораживающую игру. Всё его существо будто бы срослось с этим движением. Он ощущал прикосновения её взгляда так, что тело начинало гореть и плавиться под этими белыми пуговками... Костя немного отодвинул кресло, сел ещё более уверенно, раздвинув ноги, напружинив плечи и набычившись. чтобы именинница могла рассмотреть и оценить всю его стать, приосанился, и будто стал значительнее и выше. От всего происходящего у него даже пересохло в горле. Костя одним глотком опустошил свой бокал и уже намеревался послать брата за добавкой, но тут на него накатила усталость.
«Ну да, работал как проклятый, – подумал он про себя, – а тут, поди ж ты: непринуждённая атмосфера, музыка, кресла – разморило пацана с бокала пива! А может, потому, что оно – живое? Надо держаться, а то не дай бог зевота – девочки подумают, что нам с ними скучно... Сейчас, ещё немного – и самое время пригласить её на танец. Только торопиться не надо. Не надо здесь гнать лошадей.»
А именинница тонкими пальчиками с перламутровыми ноготками теребила тёмный локон и продолжала смотреть, уже немного смелее и ниже, как показалось Косте. Он тоже молчал – почему-то стало тяжело говорить, и он, уже не кро́ясь, смотрел на именинницу в упор, который раз сканируя высокий изгиб бровей, продолговатый носик, тонкие лепестки губ, нежную шею за створками белого воротничка, высокую грудь, красиво драпированную белой кофточкой...
Да, вот она и есть, Шехеразада... та самая, которую он искал, и вот, наконец нашёл...так оно и случается, так и должно быть, если по-настоящему: с первого взгляда и – наповал!..

...Очнулся Костя в полицейском участке с несусветной головной болью, без какого бы то ни было понимания нахождения себя в настоящем моменте. Его знобило, хотелось пить. На вопросы сержанта полиции он еле шевелил пересохшими губами, с трудом подбирая в тумане сознания соответствующие слова, но, по большому счёту, это были мелочи, потому что у них с братом пропали не только деньги, но и все документы.

Кое-как добравшись домой в изрядно потрёпанной спецовке, Костя Черняев молчаливо запил. Нет, о потерянной материальной части он, можно сказать, и не переживал. Непереносимая в трезвом виде тоска накатывала оттого, что стоило ему прикрыть глаза, перед внутренним взором, как будто взаправду, вставала его московская «Шехеразада». Тонкими пальчиками она лущила маленький орешек, подносила к приоткрытым губам, и, чуть опустив ресницы, смотрела на Костю, прожигая скользящим взглядом по белым пуговкам на чёрной рубашке сверху вниз, и снова, и снова...
Рассказы | Просмотров: 742 | Автор: Вика_Смага | Дата: 09/02/19 12:38 | Комментариев: 4

– Привет, чемпион! Как будем завтра день рождения справлять? – спросил отец Вовку прямо с порога.
И всё-то отцу надо! Отстал бы лучше с такими вопросами, своими делами занялся!
«Привет, чемпион, привет, чемпион!» Какой из Вовки чемпион?! Отец думает: отдал сына в секцию вольной борьбы – Вовка оттуда чемпионом вышел! Ага, как бы не так! На первом занятии ещё ничего: только устал крепко. А вот на втором случилось то что случилось: когда все эти наклоны-приседы-скрутки на разминке делали, Вовка не утерпел и пукнул.
Вроде тихонечко, да оно и понятно: ведь поел в обед плотно – первое, второе и компот, и потом – грушу – в сумку мама положила – вот и результат. И сдерживался, как мог сдерживался, а все всё равно услышали: кривляться начали, носы закрывать... Он, Вовка, и так особой смелостью и ловкостью не мог похвастаться, а с тех пор совсем оробел: началось такое... Пацаны дразнят, издеваются: то выкинут его брюки в раздевалку к девчонкам, то в сумку ему грязной туалетной бумаги натолкают... Вовка давно уже на занятия в секцию не ходит. Послоняется по городу отведённое время и – домой.
Слоняться последнее время не хочется: погода-дрянь, но отец после ночной смены – дома, сразу спросит: почему не на секции? Мать поздно с работы приходит. Она вечером его школьными уроками интересуется. У них так заведено. Дисциплина. Чтобы из Вовки сделать настоящего мужика. Заведено. Только, видать, «криво вставлено» – так отец шутит, если дело не по-правильному идёт.

Вовка устал врать.
А тут ещё этот чёртов день рождения!
Вовке бы честно сказать отцу, почему он секцию бросил, и что ему туда больше ходу нет. Но как скажешь? Не может он такого сказать. Пусть само как-нибудь. Лучше он побродит. Это – «малый сабантуй». Так отец говорит, когда перетерпеть можно.
– Сын, одиннадцать лет – это дата! Это сто́ит со своими спортивными друзьями отметить. Предлагаю устроить в секции после занятий чаепитие вместе с товарищами по команде! Вот я тебе и торт заказал. – Отец открыл дверку холодильника и вынул торт: большой, с завитушками из воздушного крема и блестящей шоколадной цифрой «одиннадцать» посередине.
В другой ситуации Вовка бы обрадовался, прыгал до потолка! У них в семье торты только по праздникам: дисциплина питания – так отец говорит. А тут...
Вовке самое время признаться, он уже и слова приготовил – а, будь что будет! Отец его не бьёт. Зато говорит: «Бить тебя некому!» Но от этого – ещё стыдней.
Но тут отец начал вслух мечтать, планы строить: какой он, Вовка, молодец у него растёт, какое у него спортивное будущее – прямо как в кино! Вовка смотрит на счастливое лицо отца и язык у него не поворачивается на горькую правду.

Назавтра, сразу после школы, натянув на себя «жёлтую майку лидера» и новый, только что подаренный родителями спортивный костюм, Вовка получил из отцовых рук упакованный торт, пакет с одноразовой посудой и сменную обувь положил в сумку и побрёл на секцию.
Он так решил. Ради отца. Ну, мало ли, что больше месяца не ходил! А теперь – будет! Теперь – день рождения, теперь у него торт – на всех... Вовка сел в автобус и вышел на нужной остановке, но тут в его голове с новой силой затрепыхалась мысль: вот они, спортивные друзья называются, ему грязной туалетной бумаги в сумку, а он им – торт... И ведь ничего не переменится – только хуже будет: засмеют ещё сильнее! И какой же он после этого настоящий мужик, если такое прощать за-просто-так станет?!
Так что бросил – и бросил. И возврата нет. Нет возврата.
И Вовка "перерешил" – свернул в безлюдный угол сквера, сел на сырую холодную лавку под голым каштаном, а торт поставил рядом. Что с ним делать, с тортом-то? Выкинуть – жалко, домой нести – так там гости, родственники собрались праздновать... А тут он, именинник, с тортом вернулся – здрасьте-пожалста! И тогда уже перед всеми придётся оправдываться... – не-е-е-т, такого счастья Вовке не надо!
Он распаковал торт, вынул белую пластмассовую ложку из пакета и стал есть. Есть было трудно. Во-первых – холодно, во вторых – много. То, что «во вторых» было ещё хуже, чем то, что «во-первых». Это Вовка понял, когда съел примерно четвертину. Захотелось пить, и лучше бы – горячего чаю, но чаю не было – был один торт. И Вовка продолжил есть так, яростно запихивая куски в рот, с трудом глотая и снова запихивая.
В это время из кустов вышла тощая псина и по-собачьи вежливо попросилась "к столу". Вовка был рад, насколько он мог радоваться в настоящий момент: «Ну, Дружок, опаздываешь! Тут пир горой! Мне сегодня – одиннадцать лет! Я расту настоящим мужиком, и вырасту, так и знай, и пусть они там без меня – герои и чемпионы, обвешенные медальками! Я и без этого, и без них вырасту! Ешь-ешь, угощайся за моё здоровье. Жаль, чаю нет, но тебе и не надо. Бесчайное у нас с тобой, Дружок, чаепитие!»
Собака уплетала бисквит, а Вовка собрал в ладонь дождевых капель с ветки и «по-собачьи» слизал их. Собака ела, а Вовка говорил – он рассказывал всю свою жизнь, свои мечты, но не так, как пишут в школьных сочинениях на тему "как я провёл лето" и "кем я хочу стать", а без прикрас, без желания получить пятёрку, или даже четвёрку. Может, и тройки бы за такие истории не поставили, может, даже выгнали бы из класса – а, ерунда! Зато всё это – чистая правда. Такой он, Вовка, уродился – не киношный, не чемпионистый – ну так что ж! Зато решительный и гордый, из такого может в будущем получиться настоящий мужик.

Собака облизала донышко коробки, по-собачьи прихорошилась, ещё немного послушала – из вежливости, и ушла. А именинник всё ещё выхаживал положенное время по скверу, собирая мокрые каштаны и прицельно швыряя их по металлическим мусорным урнам в виде пингвинов, стараясь попасть по белому «пузу».

Гости были уже в сборе, но виновник торжества с порога сказался усталым, принял подарки, выпил шесть полных чашек чаю кряду и пошёл в свою комнату.
– Ну, укатали мне внука, укатали! – возмутился дед. – Перетренировался, по всему понятно! Где это видано – так вот без сил падать?! Я бы, не откладывая, завтра же к тренеру сходил! Не дело – так пацана гробить. Им только результаты давай! А здоровье?! Здоровье ни за какие медальки не купишь.
Гости поели, негромко поговорили и разошлись.

Вовка ничего этого не слышал. Он спал.

На следующий день отец встретил Вовку, пришедшего из школы, странным долгим взглядом, без привычных свойских шуток:
– Ну, здравствуй, сын. Расскажи-ка мне: как прошло вчерашнее чаепитие?
– А не было чаепития. Не пошёл я. Бросил.
– Бросил – понимаю. Не понимаю, почему от чужих людей узнаю об этом.
Отец помолчал, нервно, до хруста разминая пальцы рук, потом добавил:
– А скажи ты мне, пожалуйста, куда ты торт подевал?
– Съел.
– Один?!
– Сначала – один, а потом собака пришла.
– Ну, если собака – уже лучше. – отец помолчал, подбирая слова, но ничего лучше не надумал, чем спросить: – Ты скажи мне, сын, как дальше-то жить будем?
– Жить будем, – ответил Вовка, – и в настоящего мужика вырасту. Не сомневайся. –
Повернулся и пошёл в свою комнату.
Рассказы | Просмотров: 909 | Автор: Вика_Смага | Дата: 17/12/18 00:07 | Комментариев: 29

Инна Ильинична добралась до автовокзала измочаленная. Сегодняшний день показал ей свой норов, она тоже не осталась в долгу. Так и поквитались.
Дело, ради которого ей пришлось ехать в город, она вы́ходила. Каждое дело нужно вы́ходить – так повелось: она привыкла. С детства подбирала и выхаживала брошенных кутят, а едва успела выйти за школьный порог – выхаживает тяжело захворавшую маму, вот уже четверть века...
Инне Ильиничне хотелось сейчас одного – расслабиться в условно-мягком кресле пригородного автобуса и смотреть в окно сквозь однообразие берёзовых лесополос. Она научилась мерить время дорогой, а вот время ожидания дороги выпадало из этого измерения и тяготило своей бессмысленностью.
До автобуса оставалось чуть больше получаса.

Свободных сидячих мест в зале ожидания не оказалось, и она осталась отрешённо стоять в сторонке – усталая, не броско одетая женщина. Ну что ж, терпеть не так долго. Такое ожидание не сокращает, а скрадывает и убивает время – пусть и полчаса, всего полчаса, а кто знает, сколько всего отрезков «по полчаса» всего отпущено в жизни? Эта мысль появилась в её сознании и проросла досадой и сожалением о своей участи – не самой лучшей на свете.

– Так вот Вы где! А я вас искал! – раздался рядом довольно приятный мужской голос. Она вздрогнула и попыталась всем своим видом показать недовольство, вызванное внезапным вторжением в её мир.
– Нет-нет! Только не уходите! Выслушайте ради всего святого! – Инна отпрянула: только вокзальных ловеласов ей сейчас не хватало! Она готова была ответить резко... очень резко, даже на грани приличия, но ловелас был так старомодно-вежлив, что ни один из готовых вариантов резкого ответа к случаю не подходил, и пока Инна придумывала подходящий, незнакомец продолжал:
– Понимаете, мне осталось быть на воле менее часа. Позвольте Вашему покорному слуге провести хотя бы этот отрезок жизни с пользой!
– Чего Вы от меня-то хотите? – Инна инстинктивно прижала покрепче сумочку, хотя в кошельке осталась одна мелочь.
Чего он добивается от неё, этот немолодой мужчина, чем-то похожий на Антона Павловича Чехова, только без пенсне? А может, он мошенник?
– О, я бы хотел поухаживать за Прекрасной дамой в Вашем лице угостить её, насладиться мгновениями беседы.
– Простите, я не пью – Инна всё ещё продолжала отстаивать свою независимость.
– Простите, я тоже не пью спиртного, Вы ведь это имели в виду? – Инна не нашлась что ответить и молча разглядывала собеседника.
– Видите, как у нас много общего?! – продолжал незнакомец. Инна смутилась — острые и меткие ответы приходили в её голову потом, позже. О, какие это получались умные и правильные ответы! Но событие уже прошло, и все эти драгоценности оставались совершенно невостребованными пылиться в ящике воспоминаний, как старые игрушки. А когда умная мысль по-привычке запаздывала, Инна предпочитала молчать, боясь показаться дурой.
– Так чего Вы желаете, сударыня? Я понимаю, что привокзальный ассортимент угощений далёк от изысканности, но это обстоятельство мы с Вами уже не можем переменить, не так ли?
– Увы – Инна почти сдалась, и тон разговора заметно потеплел.
– Ну так выбирайте: чего желаете?
– Мороженого, – ответила Инна, может, потому что прилавок с мороженым первым попался на глаза,.. а может, это действительно было её тайное желание... Да ладно, какая разница! От этого же ровно никакого вреда!
– Какое мороженое сударыня предпочитает?
– А, на Ваш вкус. – Инна давно забыла, когда последний раз покупала себе мороженое. Да и не еда это – баловство, на которое денег жалко.
– А вот сейчас и узнаем, угадал я Ваш вкус или не угадал! незнакомец протянул ей пакетик с эскимо.
– А Вы сами какое мороженое будете?
– А я сам мороженого не буду, потому что я хочу рассказывать Вам то, что хочу рассказать, а за едой говорить не умею. Так вот воспитали – либо ем, либо говорю.
– А где же мы будем разговаривать? – Инна совершенно не хотела развлекать скучающую мороженщицу, которая уже навострила уши. Объявили очередной рейс, люди двинулись к выходу. В дальнем конце зала освободилась пара отдельно стоящих кресел. Инна, мигом оценив ситуацию, сделала собеседнику направляющий жест, и, с мороженым и сумкой наперевес, устремилась на освободившуюся территорию.

Она присела, поставив между собой и собеседником сумочку. Но он не стал садиться рядом, как она ожидала, а только бросил на кресло свою полупустую спортивную сумку, а сам облокотился на массивную тумбу напротив.
– Вы ешьте, ешьте! Мороженое – субстанция текучая. Знаете, я сделал потрясающее открытие: мороженое – можно использовать в качестве прибора, измеряющего время! Особенно – эскимо. Не пройдёт и пяти минут – ррраз – и оно уже с палочки соскользнуло! Время ушло.
Мужчина умолк, на какое-то мгновение ушёл в себя. Инна раскрыла блестящую упаковку и слизывала шоколадную глазурь, чуть-чуть пачкая губы.
– Да, интересная гипотеза! С сегодняшнего дня будем мерить время в мороженых! – Ей вдруг стало так легко и просто, будто мешок с возрастом и проблемами отстегнулся и потерялся – да и бог с ним, не жалко, и некогда до него, пусть. Вот этот человек – этот собеседник – увиделся вдруг не дяденькой, похожим на Антонпалыча, а мальчишкой, подростком, её ровесником или чуть-чуть постарше. Совсем-совсем чуть-чуть! А сколько ей сейчас? Лет четырнадцать, не больше... Да и не важно! Чуть-чуть растрёпана – так бегали же, играли в мяч, или просто летали по двору – она, помнится, вообще невозможная непоседа была. Только за книжками о приключениях и засиживалась, а так – не ходила – летала! И в школу, и в магазин: за хлебом, за мороженым...
Инна не ела мороженое – она уплетала его по-детски – за обе щеки, с её помолодевшего лица почти что стёрлась горестная складочка у губ, с правой стороны; глаза загорелись озорством, щёки разрумянилась. Новый знакомый заметил это и мысленно радовался: «Как мало надо, чтобы сделать женщину счастливой! Как мало...»
– Как мало надо для счастья! – вдруг произнесла Инна, сама удивляясь неожиданной звонкости своего голоса, – Мороженое – как мера счастья?! – она облизала остатки сладости с губ. – Ну что же Вы молчите? Обещали рассказывать, а только молчите? Уже скоро объявят мой автобус!
– А Вам на самом деле интересно?
– Ну да, конечно, – пытаясь казаться уверенной, пролепетала Инна. – Вы что-то там говорили... – она пыталась вспомнить, о чём же речь шла в начале их знакомства, и вдруг вспомнила:
– О неволе...
В то время как Инна вспоминала, она как бы разматывала клубочек в обратную сторону, в начало разговора, и по мере продвижения «туда» лицо её теряло детскую непосредственность, возвращая возраст и озабоченность. Как будто чьи-то руки закрыли невидимое окошко в счастливый беззаботный мир, а картина вокзальной действительности вернулась. И коварная складочка у губ вернулась тоже.
– Да всё очень просто, мадам, всё до смешного просто: жил так, что всё профукал. И даже чуть-чуть больше, чем всё. Так вот умудрился Ваш покорный слуга. – Он сделал несколько театральный жест. – Вот и весь сказ. Теперь держу путь в... соответствующее учреждение. Там теперь и будет мой дом.
– Но ...зачем же в дом...эээ, Вы ведь никакой не престарелый на вид! И вообще... В деревнях вон пустые дома стоят – какие совсем без хозяев... А где и хозяева есть, но давно в город перебрались... Многие рады будут, если кто поживёт-присмотрит за родительским домом! У меня такая соседка есть – пустит жить в избу в деревне, хоть сейчас! – Инна вдруг жарко и сбивчиво заговорила о своём, наболевшем: о том, что за обыденным люди забыли что-то важное, что всем надо развлечений, а настоящая жизнь — она только и возможна в глубинке, и с чего все уезжают? Уезжают и уезжают, и скоро никого в таком разе и не останется, и мужчины уезжают первые, а прожить-то можно, мооожно! И даже красиво, романтично даже! Чего ещё надо-то человекам... человеку... Вот Вам, например... э-эх... – Инна говорила, говорила, воодушевляясь своими словами, встала с кресла и даже забыла о своей сумочке.
Собеседник как-то сник и слушал, склонив голову набок, как виноватый пёс, потом вдруг встрепенулся: – Извините, объявили мой рейс. Простите, что мороженое оказалось таким коротким. – Он подхватил свой багаж, быстрым шагом направился к выходу.
– Куда же Вы... Инна хотела его догнать, но обернулась, вспомнив о своей сумочке: две дородные цыганки, жующие беляши, уже обустраивались на освободившихся креслах, и сумка Инны скрылась под необъятными юбками.
– Эй, отдайте мою сумочку, чего вы тут! – голос Инны зазвенел от возмущения.
– А и нечего разбрасывать вещи по всему вокзалу! – цыганка брезгливо взяла сумочку Инны двумя сальными пальцами, – Нá, несчастная!
– Сама несчастная! – огрызнулась Инна, схватила сумку и бросилась к выходу.
– Ну, Вы,.. – запыхавшись, окликнула она его, будто выдохнула огонь погони в спину мужчины, – как Вас звать-то?
Он остановился, лицо его уже приняло безразличное выражение прохожего, который вообще ни при чём. Но, увидев взбудораженную Инну, спросил:
– А хотите, пропою Вам песенку на прощание? Правда, я почти не знаю слов, только начало и конец. Услышал однажды и запомнил, как сумел.
– Ну, пойте – решительно ответила Инна
– «Шла по городу Ассоль, а навстречу ей – осёл», – пропел незнакомец на мотив «чижика пыжика», – это – начало. Впечатляет?
– А то! – Инна широко улыбнулась. Ей вдруг снова стало так хорошо, как будто она распечатала заклеенные на зиму окна в лёгкое весеннее тепло и вдохнула солнца...
– А что же дальше-то? – спросила она, доверчиво подаваясь навстречу этому приятному теплу.
– А вот что: «Всё могло быть хорошо, когда б не встретился осёл!» Вот Вам и конец сказки... Мне пора: я не имею привычки опаздывать. Прощайте.

… Инна Ильинична опустилась в просиженное кресло видавшего лучшие времена пригородного автобуса. За окном замелькали домишки окраины города, потом потянулись берёзовые лесополосы. Дорога, дорога. Может, только это время и годится, чтобы подумать, помолчать, освободиться от суеты, отдохнуть, наконец. О-сво-бо-дить-ся... А в чём свобода-то? Сидеть неподвижно в потёртом кресле, ждать, когда тебя довезут – разве в этом – свобода? И почему вдруг – свобода, а не воля? Ведь тот человек на вокзале говорил о воле, а не о свободе. И вообще, где она, что она – эта воля? Какая она? Вспомнилась заколдованная Марья-искусница из фильма, которая на все вопросы отвечала: «Что воля, что неволя – всё равно». И образ неволи Инна представила вдруг похожим на забрызганное грязью автобусное окно, через которое она провожала взглядом убегающие с той стороны придорожные пейзажи. А почувствовать волю можно, когда раскрываешь окно навстречу весне.
Только это ещё не вся воля...
Рассказы | Просмотров: 648 | Автор: Вика_Смага | Дата: 16/12/18 20:21 | Комментариев: 3

3

Мать проснулась от звяканья посуды: сын торопливо доедал остатки вчерашней стряпни.
«Ну вот, проспала» – пожурила она себя, а вслух сказала:
– Ты уже уходишь, Лёша? Знаешь, я, наверное, сегодня поеду. Что отцу передать?
– Да всё нормально. Фамилию его не посрамил – так и скажи: он любит пафос.
– На вот, возьми – отец тебе денег собрал – этого на машину не хватит, но всё же...
– Спасибо – ответил сын, ловко пересчитал банкноты и явно повеселел.– Ну, я побежал, а ты будешь уходить – закрой дверь и отдай ключи вахтёру. Возьмёшь билет на поезд – пришли sms – приду проводить.

Зоя Павловна выглянула в окно, увидела сына, бодро идущего по белёсой от инея дорожке и вдогонку благословила его: «Эх ты, «человек человеку – доллар»!.. Иди с богом. И я скоро пойду.» Она заправила кровати. вымыла посуду, сварила кастрюлю борща – вечером только разогреть – пусть, поест по-домашнему, может, и добрым словом вспомнит...
Пальто, шляпка и шарфик благополучно просохли и красовались на вешалке, будто вчера ничего с ними и не случилось. Зоя Павловна оделась, оглядела себя в зеркале и направилась в университет, в котором учился сын.
Куратор обрадовала: толковый студент, дисциплинированный, замечаний нет: один из лучших на курсе. Матери приятно слышать доброе о сыне со стороны. Пусть учится, раз у него так хорошо складывается. Пусть масштаб свой расширяет. Может быть, он на самом деле лучше знает, что и как. А её место – дома.

На ближайший рейс плацкартных мест не оказалось. Зоя Павловна взяла билет на вечерний, отправила обещанную сыну sms и пошла бродить по городу. Матери хотелось понять, что здесь так приворожило сына, отчего к родному дому ничего, кроме презрения, у него не осталось.
Слегка приморозило, город выглядел опрятнее, но воздух был тяжёл. Люди сновали, каждый сам по себе, но толпа текла рекой. Невольно примеряя толпу «на себя», Зоя Павловна приспосабливалась «не зевать», перенимала ритм и темп, впускала в уши городскую музыку: «читу-читу-дриту», «гоп-гоп-чита-гоп», то и дело звенящую из уличных ларьков – так этого добра уже успели и в глубинку понавезти! Солидные магазины околдовывали блеском и нежными мелодиями, но ценники быстро отрезвляли, вызывали досаду. Желания мышатами заскреблись в глубине сознания, но Зоя Павловна умела их придерживать, усыплять... или убивать?
Что такое наши желания? Может быть, они ведут к чему-то новому, лучшему, и, отказываясь от них, человек убивает своё светлое будущее?... А нужно ли? Убивать? Так ли необходимо жить маленькой жизнью, когда вот она – большая, городская, ненасытная! Ведь всё это великолепие новизны и шика будет кем-то куплено, надето, съедено – по кусочку, по вещичке... Зое Павловне вспомнилось: «Так давайте же выпьем за то, чтобы наши желания совпадали с нашими возможностями», но не с улыбкой вспомнилось – с горечью – «Мученики вы» – так сын оценил их с отцом жизни. Мученики, серые, закомплексованные, несовременные, хотя совсем ещё не старые. Да, что-то не так, что-то надо менять – Зоя Павловна чувствовала себя не в своей тарелке и в мыслях, и в городе: она здесь была, как молодёжь говорит, «не при делах». Вот бомжи у мусорного бака, на котором написано белым по зелёному «Чистый город» – о, эти на своём месте. А она, хоть и приведённая в аккуратный порядок, здесь лишняя, неприкаянная.

До поезда оставалось часа три. Зоя Павловна подумывала о том, что остаток вечера имеет смысл провести на вокзале, в то время как усталые ноги вынесли её к драматическому театру. Она любила театр, и, будучи подростком, в тайне мечтала стать актрисой. Но записной красавицей ей уродиться не довелось, и особо смелой не была, чтобы по-театральному выражать свои чувства на публику.. Зато во время учёбы в городе Зоя часто ходила в театр, когда с подругой, а когда и одна.
С тех пор, как получила распределение в райцентр и вышла замуж, пошла совсем другая жизнь, «колхозно-крепостная», как говаривала её подруга. Муж к театру был настроен недобро, и Зоя научилась без любимого развлечения обходиться. Не сразу и не вдруг, но после рождения сына из записной театралки она очень скоро превратилась в радетельную хозяюшку, копошащуюся всякий день не в доме, так на огороде, отдавая этому бытованию себя всю, оставив девичьи фантазии в прошлом. Но сегодня Зоя Павловна поймала себя на том, что подспудно, незаметно пытается отмахнуться от желания сходить в театр. А почему бы и нет? Почему не позволить себе нечаянную радость вместо того, чтобы придумывать, почему этого нельзя?! И она разрешила себе этот маленький кусочек ожидаемого удовольствия...

Нынче давали «Филумену Мартурано». Денег хватило только на балкон. Зоя Павловна посматривала сверху, как публика стекалась в партер, наполнив его примерно наполовину. Можно было улизнуть туда, на пустые места. Но Зое Павловне не хотелось никуда идти – она уже порядком набродилась по городу. По просьбе голоса из репродуктора она отключила свой сотовый. Свет погас. Начался спектакль.
Высокий, престарелый Думми, приземистая, потерявшая молодой шарм Филуме творили на сцене сюжет борьбы за деньги. Бесконечные споры-«тёрки», как говорит теперешняя молодёжь... Зое Павловне слушать это было скорее неприятно, чем интересно. Ей опротивели всякого рода поединки между супругами: своё, чужое – какая разница! Свара – она и есть свара. Если бы кто подсчитал, сколько сил, молодых и хороших, сколько радужных планов съели из её жизни эти скандалы, склоки, разговоры не по душам, а по ушам... Милые бранятся – только тешатся? Как бы не так. И что за красота в том, чтобы выяснять отношения громко, прилюдно, оскорбительно? И ведь ничего они не выясняют, а только раз от разу всё больше сминают, сморщивают, съёживают и безвозвратно выкрадывают всё тепло, всю радость, подаренную влюблённостью!
И она с мужем внесла свою долю в копилку памяти о семейных неурядицах. И ей доводилось слышать в свой адрес слова, которые происходят совсем не от любви, и она отдавала «в обратную», как умела, а после, когда «погода в доме» стихала, корила себя за несдержанность. Позже Зоя Павловна научилась молчать. Они с мужем оба научились взаимно вымалчивать ссоры, но несостоявшиеся скандалы на самом деле никуда не растворялись – повисали невидимыми кандалами, натирая новые мозоли поверх тех, давних. От этого оба когда-то горячо влюблённых друг в друга человека, давно уже не испытывали достаточно душевного тепла от присутствия друг друга. Жизнь от этого притухла – тлела на излёте, не давая ни ярких желаний, ни ярких впечатлений – даже не чёрно-белое кино, а серо-серое...
Теперь вот Думми и Филумена бросают друг в друга слова-камни, фразы-фугасы, от которых зал взрывался хохотом. Перебранки на сцене вовсе не казались ей смешными или забавными – они всколыхнули какую-то старую боль, сложенную из не прощённых обид, бесплодных безвыходных переживаний; теперь всё это ядовитое зелье, замешенное на дрожжах сценического действия, распаляло так, что Зоя Павловна готова была выйти из зала прямо сейчас, да ещё и нарочито хлопнуть дверью, чтобы слышали даже на сцене, «чтобы знали»... Но, не совершив дела тотчас, в порыве, она опустила его мутный осадок на дно стакана своей души, в котором вот так же, задушенные на взлёте, осели не сказанные слова, не выплаканные слёзы, сдержанные жесты. «Стакан» её души переполнился и не вмещал больше, и хотелось всё это – давнее, давящее, ненужное – выплеснуть, отмыть, но она не знала, каким образом это возможно сделать, и привычно терпела.
Она не знала... Они не знали... Знали-не знали... Кому какое дело...

Зоя Павловна снова «потухла» и сидела, свернувшись клубком в мягком кресле – усталая от всей этой неприветливой жизни немолодая кошка... Она перестала слушать, что происходит на сцене, но глаза её выхватили одну деталь, на которую её женское естество не могло не зацепиться: Филумена украсила свой костюм шарфиком, очень похожим на тот, который был шее Зои Павловны! Это обстоятельство раззадорило: шарфик-близнец молодил престарелую Филумену так же трепетно, как и усталую Зою Павловну не делая различий по табели о рангах, молодил обеих – и врозь, и одновременно! И пусть Зое Павловне не понравилась актриса – увидеть именно «свой» шарфик на сцене было лестно. Это новое внимание к происходящему на сцене тут же было осквернено словом «проститутка». Как она, не важно, артистка в роли Филумены, или же сама героиня, может заявлять так вот запросто: «я – проститутка»? Неужели рассказать больше не о чем, кроме как о переживаниях содержанки, стремящейся пристроить денежки любовника в пользу своих отпрысков, которых она даже не растила? А каково это детям: узнать, что их родная мать – проститутка?! Но нет, им – вроде и ничего... они о другом переживают. Заграница, тудыть её... И что во всех этих переживаниях такого особенного, выдающегося? Так, что-то вроде сплетни. Чем они лучше, достойнее её, Зои Павловны переживаний? Что, у неё переживаний не было? А пьесы о них никто не написал! Только она – Зоя Павловна – никогда не затевала интриг, и крутых поворотов в её жизни не было. А интриги нет – о чём пьеса? Ну так и не о чем говорить.
Она откинулась на кресло и стала думать о сыне. Неужели она так обездолила его тем, что вырастила не в городе? Она думала о том, что, очень может быть, в городской круговерти не смогла бы уследить за своим непоседой, и он стал бы искать романтики в разбойничьих подвигах с такими же сорванцами, каких ей вчера довелось повстречать в трамвае...
Потом пришла мысль, что все сыновние упрёки, так же как и вся драма на сцене, вертятся вокруг денег. Вроде бы вокруг детей – ан нет, вокруг денег!
Человек человеку – доллар!
Была бы возможность у престарелой Филумены собрать семью, если бы не наследство, которое, как магнит, всех притянуло под материнское крыло? Нужен ли был бы ты кому на свете, легкомысленный красавчик Думми, если бы не твои деньги? Кому ты был бы нужен?
А вот у неё, у Зои Павловны, таких магнетических денег нет, так что же теперь – под её кров дети собраться не пожелают? «Детей не покупают» – конечно, так-то оно так, только без денег их попробуй-ка их подыми! Мысли Зои Павловны спуталась, и она, незаметно для себя, задремала.
Пробуждение вызвал яркий свет люстры и объявление антракта. Служительница недовольно торчала в двери, вынужденная «сторожить» её одну, и Зоя Павловна, вздохнув, собралась и вышла. Она заняла пустое место в четвёртом ряду партера, заранее присмотрев его с высоты. Во втором акте с нею что-то произошло. И пусть Филумена уже была одета иначе – этот шарфик-близнец из первого акта невидимо продолжал крепить их душевное родство, несмотря ни на что. Много раз повторенное: «дети есть дети» било, как будто в колокол, и в один прекрасный момент слёзы просто хлынули у из глаз Зои Павловны. Не имея в обычае плакать на людях, она с ужасом обнаружила, что при ней нет даже носового платка, и она решила оставить всё как есть, горделиво приподняв голову: что ж теперь! А слёзы всё текли и текли, пробивая русло по щеке, стекая на трепетный шарфик – такие обильные и горячие, что в глазах стояло марево, а фигурки людей на сцене виднелись пёстрыми пятнами. Она старалась не шевелиться, чтобы не привлекать внимания, но откуда-то сзади услышала шёпот: «Смотри, смотри, она плачет!» – Зоя Павловна отнесла это на свой счёт, она не знала, что замечание могло относиться и к Филумене. Актриса тоже плакала – по сценарию ли, от преизбытка чувств – кто знает, но этими слезами она позволяла и слёзы в зале, и слёзы вообще: слёзы любви и прощения. И Зоя Павловна вдруг почувствовала такую правоту и силу, что слёзы, продолжавшие струиться мощным потоком, прорвали все кордоны и очистили «авгиевы конюшни» её не прощённых миров. Солёные струйки смывали записи, которыми обиды день ото дня, год от года вели нескончаемую адскую бухгалтерию, и стакан её души становился всё чище и прозрачнее – она простила... Всё и всех, потому что так бывает, потому что когда простишь, всё становится просто, занимает свои места, и в этом упорядоченном мире река жизни течёт по своему руслу без помех; и у тебя не возникает сомнений, что всё идёт так, как и должно быть.

В город пришёл снег. Он опускался из тёмной глубины над головой, как будто работник сцены сыпал из корзины хлопья декоративной ваты, театрально подсвеченной разноцветными городскими огнями. Покинув театр, Зоя Павловна не почувствовала окончания спектакля – он продолжался для неё, и женщина, поддавшись своему желанию, кружила по заснеженной площади, отдавая влажное от слёз лицо под волшебный снегопад. Снег, как умелый гримёр, уже изрядно подретушировал лицо города, но ему всё казалось мало: он освежал и освежал пространство, накладывая слой за слоем. Каждый пешеход становился первопроходцем – следы ложились на обновлённый покров и складывались в стопку, слагая нескончаемую книгу для небесной канцелярии. В этой книге пропечаталось и «наследие» Зои Павловны, потому что она решила идти до вокзала пешком. Дышалось легко. Прохожих было немного: молодёжь – стайками или парами, и «собачники» с разодетыми по собачьей моде питомцами, вид которых был по-цирковому забавным. Захотелось шалить, и она прошлась, как девчонка, по высокому заснеженному бордюру, легко балансируя и лихо руша сапожками снежные горки; потом, играючи спрыгнула на тротуар и пошла лёгкой молодой походкой, испытывая почти забытую простую, беспричинную радость. Снег казался игривым небесным котёнком, ластящимся к ногам, трогающим нежными лапками лицо. Зоя Павлова несла в себе семя образа театральной Филумены: она заразилась её жестами, её достоинством, в ней появилась смелость, благодаря которой не надо было кроить жизнь маленькими кусочками и ждать следующей жизни для исполнения желаний, и ей было хорошо.

Едва войдя в здание вокзала, мать столкнулась с сыном, который сходу набросился на неё:
– Мам, ты где была?! Мы тебя уже целый час ищем! И что опять с телефоном? Поезд уже на платформе, до отправления пятнадцать минут осталось!
Неожиданно сын осёкся – в облике матери было что-то такое, что делало его нотации недопустимыми. Он умолк, а Зоя Павловна рассматривала вчерашнюю «Багиру», которая скромно ждала чуть в стороне. Мать приветливо всматривалась в это приятное в естественной молодой свежести лицо. «Багира» ответила взглядом на взгляд. Так они общались молча, тонко пробуя женскую сущность друг друга. Глаза «Багиры» оказались вовсе не чёрными, а светло-серыми, лучистыми. «Багира» тоже нашла Зою Павловну интересной и вполне достойной образа красавца-сына.
– Ну познакомь уже, – кивнув на девушку, попросила Зоя Павловна.
Сын, смутившись, торопливо представил:
– Мама, знакомься – это Лида. Только не надо стишок про хорошую девочку Лиду декламировать, ладно?!
От этой реплики мать рассмеялась так юно и легко, что молодёжь тоже заразилась этим смехом, и они стояли втроём посреди прохода, и смеялись. А вокзальная толпа просто обтекала их крепкую компанию, как вода обтекает остров.
– Ой, – встрепенулась Лида-Багира, – Зоя Павловна, Вы на поезд не опоздаете? – и они втроём бегом рванули в подземный переход. Уже у вагона, когда проводник проверял документы, Зоя Павловна шепнула Лиде: – А ты ведь не чёрная!
– Нет, улыбнулась девушка, это я так – попробовала сменить образ. Только Лёше не понравилось, да и мне самой... Но эта краска не стойкая – скоро сама смоется. Я больше не буду! – по-детски произнесла девушка, и они снова расхохотались. Зоя Павловна обняла сына, затем легонько коснулась руки Лиды:
– Ну, приезжайте к нам на новый год, отец будет рад!
– Приедем! – крикнула Лида вдогонку, за двоих, потом обернулась к Алексею:
– Приедем?!
– Ну и приедем, если такое дело. Ждите!

Поезд тронулся. Мать стояла у окна и смотрела, как на фоне уплывающего в темноту здания вокзала двое красивых молодых людей бежали по заснеженной платформе и махали ей на прощание.
--------------------------------------------------------------
Рассказы | Просмотров: 559 | Автор: Вика_Смага | Дата: 15/12/18 21:23 | Комментариев: 6

2

Продолжение
Ошарашенная внезапной встречей, Зоя Павловна была и несказанно рада увидеть сына, и смущена своим непонятным на первый взгляд положением, и озадачена проблемой:стоит ли говорить сыну о происшедшем; она промямлила: – Вот... пальто...»
Что «пальто»?.. Ну, вечно ты какую-нибудь чуднýю проблему, мать, себе находишь.

Зоя Павловна даже не поняла, о чём это он говорит. Он даже не расспрашивал, что с ней приключилось, как будто знал, что к чему, и уже заранее имел в своём знании историю, которая всё объясняла не в пользу матери. И тут сознание Зои Павловны захлестнуло чувство вины. Она вдруг, именно сейчас, поняла и прочувствовала, вся, от кончиков волос до стоптанных набоек на каблуках, до чего же она неправильно приехала: хотела появиться сюрпризом, доброй феей с подарками – ребёнка порадовать! И что из этого получилось?! И кто из них двоих сейчас больше похож на ребёнка: глупого, неосмотрительного, бедового?! Всё, что сейчас происходило, увиделось ею как «волшебство наоборот», развенчание сказки. Лицо Зои Павловны наново налилось кумачом – ей хотелось как-то оправдаться, но вконец растерявшись, она пролепетала:
– У нас сотовый телефончик сломался, вот и не позвонила, не предупредила. Надо бы починить, а у нас никто не берётся.
– Ладно, потом посмотрим. Ну, и чего стоим, кого ждём? Пошли, раз уж приехала. Пора вам с отцом нормальные трубки прикупить – от времени отстали. Позвонила – я бы встретил.
Сын поднял тяжёлую кошёлку с продуктами:
– Ну вот, навезла... Сейчас в магазине всё есть, мать, понимаешь, всёёёё. Хватит уже лук с картошкой по стране возить – они копейки здесь стоят. Пора поняааать, – и сын быстрым шагом направился в сторону общежития.
Мать с полупустой кошёлкой, в которой осталось с десяток яблок и грязная шляпка, семенила следом, придерживая шарфик , чтобы не соскользнул с головы.

– Кто с тобой?
– Мать.
Вахтёрша сидевшая за окошком проходной в общежитие, при виде Зои Павловны сдвинула вбок чересчур красные губы: такие, как будто она только что выпила свежей крови. «Сугубые губы» – молча скаламбурила Зоя Павловна, в то время как вахтёрша презрительно оглядела вошедшую с ног до головы, задержавшись взглядом на всех сразу и каждом в отдельности признаках непорядка во внешности. Брезгливо двумя пальцами с такими же «сугубо-кровавыми» ногтями взяла паспорт, занесла данные в журнал и молча сунула его в окошечко, не удостоив взглядом.
Мать и сын поднялись на этаж. Там горели яркие люминесцентные лампы, Зоя Павловна, боясь показаться в испачканной одежде, желала побыстрее и незаметно для посторонних, проскользнуть в комнату. Но сын придержал её в холле:
– Понимаешь, мать, предупреждать надо. Я о приезде говорю. Я – взрослый человек. У меня своя жизнь, понимаешь? Подожди здесь.»
Мать осталась стоять под самой яркой лампой, там, где оставил её сын, не смея двинуться, и чувствовала себя, как нашкодившая школьница, которую поставили на позор на самом видном месте, «чтобы знала». Она застыла в одной позе, готовая сжаться в точку, провалиться под землю – подальше от нахлынувшего стыда за себя, за ситуацию, за весь мир, в котором она сегодня оказалась наподобие ненужной детальки в механизме жизни – не человек, а так, мусор, помеха под ногами. Мимо пробежали две студентки в обтягивающих молодые попы глянцевых лосинах и коротких, рекламно блестящих в свете ламп курточках. На шапочках «кошачьими ушками» озорно торчали помпончики. «Девочки-кошки» – мельком подумала Зоя Павловна, но внимание мигом вернулось к собственному положению: – бог ты мой, стою и сына позорю, грязная, как бомжиха подзаборная...» Из комнаты, полоснув её цепким взглядом, выскользнула девица с чёрными распущенными по плечам волосами, вся в чёрном, обтягивающем выразительную фигуру, статью похожая на пантеру Багиру. «Кошки – цветные, чёрные... кругом и снова кошки... Как в песне, которую крутят повсюду: «Наверно в следующей жизни, когда я стану кошкой...на-на-на-на-на». Зоя Павловна почувствовала себя кошкой прямо сейчас, без всякой инкарнации: грязной, облезлой, которой никто не рад, которую не жалко пинать ногами. В дверях появился сын:
Ну вот, мать, проходи, располагайся. Кухня – там, туалет – вот здесь. Можешь музыку включить. Я сейчас занят. Приду попозже.

Оставшись одна, Зоя Павловна первым делом взялась приводить себя в порядок. Набрала в таз тёплой воды, тщательно умылась, нашла одёжную щётку и стала чистить пальто. Она чистила сосредоточенно, усердно, безо всяких посторонних мыслей и чувств, почти с остервенением, как будто от этого зависело что-то более важное. Женщина сдирала с ворса не только трамвайную грязь, но и неловкость встречи с сыном, и те обидные слова, которые он бросил в её адрес. Она торопилась, будто стирала следы собственных преступлений, и от успешности этого действа зависело будущее: её, сына, мира во всём мире... Закончив работу, присела на табурет, оглядевшись, заметила, что женский дух привычно витает здесь. В комнате царил симпатичный студенческий беспорядок, но не хаос, и даже посуда была сложена аккуратной стопкой – тарелки по росту. Зоя Павловна улыбнулась. Вспомнилось, как они с мужем закладывали первые кирпичики настоящего совместного быта. Теперь это делал сын... Время, время... Ну и чего таиться – привёз бы невесту домой, с родителями познакомил, у отца с матерью благословения спросил... Торопятся всё: быстрее, тайком, сами... сами лучше знают... А лучше ли? А дети пойдут... Зоя Павловна размечталась, представив маленьких внучат. Её сознание утонуло в ласковых грёзах, на некоторое время выключив из действительности, и она сидела так посреди комнаты, около таза с грязной водой, позабыв даже вытереть руки.
Спохватившись, мать прибрала за собой, вынула банки с вареньями-соленьями на стол. Почистила картошечки, сварила. Села ждать. Это такое привычное, женское дело – ждать... Ждала не без дела – плела очередной носок на тонких спицах. Думала-вспоминала: сын в детстве чересчур ласковый был. А она – не очень ласковая мать. Она и к мужу напоказ нежных чувств не выпячивала, а к сыну – тем более. особенно при посторонних. Уверена была: заласкает сына – тот мужиком не вырастет. А теперь он резок – ей больно... Сама виновата! Ей казалось: уедет сын учиться – трудно привыкать будет к городской жизни, потянется к дому... А он, гляди, уже и не нуждается в её присутствии: ни приезду мамы не рад, ни гостинцам. Баба Шура ей говорила: «Держи дитё при себе, жени дома, а то город съест его!» Она не поверила тогда. А город, и вправду, съел... Сын чужой какой-то, отстранённый. И говорить-то с ним не знаешь о чём. Интересно ли ему мамкины россказни слушать? В том-то и дело, что ничего интересного мать уже рассказать не может. Ушёл... А она сидит здесь. Одна. Затем ли приехала?
Сын пришёл поздно, сказался усталым, сходил в душ, вернулся, стал собираться ко сну.
– Ты хоть поешь, Лёша!
Сел нехотя за стол, глаза в сторону – как будто и не соскучился. А мать – на то и мать – наглядеться не может. Возмужал! Сидит в плавках, с махровым полотенцем на плечах – свежий, статный, красивый, как Аполлон. Эх, батя, какого мы с тобой сынка замутили! Повезёт кому-то... Да уж, видать, повезло: кошке этой чёрной... только он не сказывает...
– Ну, про дела свои расскажи, про учёбу, про друзей – прервала молчание мать.
– Да что говорить, всё нормально, по-среднему, даже выше. Стипендию получаю, Подрабатываю – рефераты вот пишу, но денег всё равно не хватает. Грузчиком ходил пару раз, только потом целый день отсыпался – сила или в ум, или в жилы. Мне в ум нужнее. Телефон, видишь, себе хороший купил, – сын стал показывать телефон – громко, увлечённо. Матери это не интересно и непонятно вовсе, но слушает, потому как это лучше молчанки. И картошку с котлетками ему ближе подвигает. Сын постепенно умял и картошку, и котлеты, достал помидорчиков из банки – насытился, подобрел.
– Ну, мать, спасибо, вкусно. Давно так не ел!
– Что ж она, девка твоя, тебя не кормит, не готовит? – не сдержалась мать.
– Мать, не лезь. Это мои проблемы. И вообще, проблем у меня нет. Пошли спать.
– Спать – так спать. Только я тебя и не видела вовсе, и что я отцу дома расскажу? – оправдывалась Зоя Павловна, молча кляня себя за оплошность в разговоре.
– Вам с отцом тоже нормальные телефоны себе купить надо. А то живёте, как в каменном веке. 2003 год на дворе! Скоро всё будет по телефону – и позвонить, документы, и расплатиться, и фотки сделать, и музыку послушать... Давай, мать, я тебе музыку поставлю, хорошую!
Зое Павловне не хотелось никакой музыки. Но ещё больше не хотелось, чтобы он называл её вот так: «мать». У них дома так не принято было. Что значит «мать»? Мама — вот это хорошо, душевно... А «мать»...
– Слушай, Лёша, почему ты меня всё «мать» да «мать», как чужую, а по-старому, как раньше – мамой не называешь?
Сын снова отвёл глаза, потом посмотрел вроде как на неё, но как бы сквозь, не в глаза, а куда-то в свои мысли, и заговорил, резко, не по-домашнему, как будто продолжал какой-то давний, не известный ей, неоконченный, но важный для него разговор:
– Мать, я уже не дитё. Вы с отцом там, в своей глуши, вне жизни сидите, в кустах, сюсьли-мюсли– нежности телячьи у вас в голове, и жизни ни черта не понимаете. Здесь всё по-другому. Здесь – человек человеку – даже не волк, человек человеку – доллар... или пустое место. Пшик. Понимаешь, мать – пшик! Никто! Вот у вас есть машина?!
– А зачем она нам? Трактор есть у отца – он на нём и привезёт, и доедет куда надо. Нам хватает.
– Вот и дело, что вам хватает– привыкли себе во всём отказывать. И то нам не надо, и без этого обойдёмся, и вообще на пустой каше можем – мы такииие, стойкие, гордые, только чем гордые– сами не понимаете. Зачем себе отказывать, когда всё есть? Вокруг столько всего! Надо брааать! Понимаешь, мать, брать надо. Всё. Всё, что хочешь. Ты хочешь чего-нибудь?
Мать молчала, потому что то, чего она хотела, взять не могла – не было рядом прежнего сына, которого она родила и вырастила и, казалось, хорошо знала, а вместо него с нею говорил этот Аполлон, с которым и не поспоришь, потому что он знает сам, знает лучше неё, знает наверняка, и крыть ей нечем.
– Вы – мууученики. – продолжал сын.– И себя, и меня заодно замучили, ограничили. Скривились там, в ограничениях своих, привыкли! И вам даже нравится так жить! То – нельзя, это – непонятно, непонятное – страшно, ну и не надо нам этого нового, боже сохрани! Ни понять не хотите, ни выйти из кустов за рамки своей дикой пещерности. А ограничений нет! Нет, мать, понимаешь?? Ограничения наши – только у нас в голове! И больше нет никаких ограничений! Сказал: «ХОЧУ!» – и это у меня будет! А вы говорите, что вам этого – хорошего, нового и даже необходимого – не надо?! И не будет у вас с отцом ни хрена, потому что это закон.
Человеку много надо! Вот мне – мне надо всё! Понимаешь, мать: всё! А,.. не понимаешь... не масштабные вы люди, понятия у вас нет. Вон ты приехала в город – тебя сходу забрызгали-задрызгали, ходишь, как оплёванная. Я ничего не говорю, конечно, если тебе так нравится жить. Только если бы по-моему – сидела бы ты, мать, дома – дооома – целее была бы. Одно беспокойство за тебя: как ты приедешь, как уедешь... Не колотись. Будет возможность – я сам приеду. Приеду, на нормальной машине, как люди, и вообще... Давай сюда телефон ваш. – сын повертел сотовый, посмотрел, поставил на зарядку, пощёлкал пару минут, и телефон благополучно включился.
– Ну вот, а ты – в ремонт сразу! Головой думай, мать. Не мне же думать за вас, пещерные вы мои жители! Ведь вот жизнь прожили, и даже заработать путём не умеете. Мне вот машина нужна. А где денег взять? Только в кредит – ведь от вас помощи – ну сами знаете – помидоры-огурцы. Я понимаю, потому и не прошу. А мне квартира в городе нужна. Своя. Понимаешь, мать?! И она у меня будет. Только не лезьте. Я сам знаю. Я понял этот мир. Я в нём живу. И к вам, в кусты, возвращаться не собираюсь: там – тина, болото, там жизни нет. И не было ни-ког-да. В этих кустах я всё детство от жизни отставал, а мог бы ещё тогда... ээх... Так что давай спать, мать. Мне с утра – на пары, а потом поговорим, раз уж приехала.

Сын лёг на кровать и повернулся к стене. Зоя Павловна тоже легла, но сон не шёл – за стеной кто-то ходил, на кухне лилась вода, слышались голоса, где-то играла музыка: общага, одним словом. И в сознании её тоже завелась «общага» из шумных и несогласных мыслей: они шумели, сновали туда-сюда, наскакивали, разбиваясь друг о друга, слипались в нескончаемую череду и тянулись липкой резинкой, потом «резинка» лопалась, и тут же «залипала» снова – мучительная бесплодная бессонница. Было далеко за полночь, когда она забылась тяжёлым сном.

окончание следует
Рассказы | Просмотров: 627 | Автор: Вика_Смага | Дата: 15/12/18 17:40 | Комментариев: 0

------------- Наверно, в следующей жизни,
------------- Когда я стану кошкой на-на-на-на-на
------------- из песни Марины Ржевской, 2003год

Из-за поворота вышел трамвай. Остановился, лязгая и дребезжа тяжёлой дверью, впустил в своё нутро Зою Павловну с двумя увесистыми сумками и порцией ноябрьского стылого воздуха. Слякотная каша тянулась по проходу за сапогами пассажиров по всему вагону. Трамвай был похож на стакан, который наполовину полон, наполовину пуст – впереди сидения заняты, а на задней площадке не было никого. Зоя Павловна выбрала сдвоенное сидение, ближе к окну поставила сумки и села рядом. Темнело быстро, и окно постепенно превращалось в зеркало. Зоя Павловна приосанилась, чтобы лучше выглядеть. А что, очень даже и ничего для дамы «за сорок»: строгое серое пальто, шляпка в тон – Зоя Павловна убрала под шляпку выбившуюся прядь седеющих волос. Седина не была заметна в оконном стекле, но знание о седине давало воображению более подробную картинку. Яркий шёлковый шарфик был уже не по погоде и неуютно холодил шею, но зато был к лицу, и весело играл на сером. Женщина поправила шарфик и улыбнулась своему отражению.
Зоя Павловна только что приехала на поезде из района, навестить сына-студента. Мать везла ему яблоки – свои, из сада. Выбирала самые крупные, румяные – сын всегда любил яблоки. В другой сумке ехали тёплые носки для сына и угощения – нехитрые, но по-домашнему сытные.

На одной из остановок в заднюю дверь шумно влетела ватага подростков. Они уселись за спиной Зои Павловны и устроили возню, то и дело толкая передние сидения, упершись в них ногами. «Неугомонные ребятки», – улыбнулась Зоя Павловна, глядя в отражение на непоседливых попутчиков – «пусть, дети есть дети: усядутся – перестанут». Но «ребятки» не перестали – они уперлись ногами в спинку её сидения и стали сильно раскачивать его. «Ребята, пожалуйста опустите ноги, иначе вы мне пальто испачкаете» – обернулась к ним Зоя Павловна. «Не стоит беспокойства, мэм» – странно ответил подросток сзади, жуя жвачку и глядя прямо в глаза Зои Павловны каким-то стеклянным, немигающим взглядом, при этом продолжая усиленно пинать сидение. Зоя Павловна не ожидала такого оборота, но продолжала разговор ровным голосом, не желая ссоры: «Вы же взрослые – ведите себя...», но увещевания породили новый шквал нездорового веселья. Она встала. Ребята тоже поднялись со своих мест и стали махать ногами, стараясь ботинками оставить след на её одежде. Зоя Павловна, пытаясь увернуться, почти закричала: «Прекратите, а то я милицию вызову» – этот возглас вызвал только ещё больший азарт, хохот и новые пинки. Водитель и пассажиры с передней площадки благополучно продолжали путь – никто даже не обернулся. Зоя Павловна попыталась взять свой багаж, чтобы пройти подальше от нападавших, но один из «ребяток» толкнул сидение так, что крайняя сумка перевернулась, и яблоки покатились по вагону, пачкаясь в подножную жижу. За это время трамвай проехал всего пару остановок, но для Зои Павловны время в какой-то миг расслоилось надвое – в одной временно́й линии она, раскрасневшаяся и растрёпанная, стояла посреди вагона с растопыренными в оборонительной позе руками. А в другой...

...Это было в её детстве: Зое подарили котёнка. Точнее, она его выпросила Он был от обычной дворовой кошки, но очень редкой масти: нежной, светло-кремовой, за то и назван был Персиком. Маленький пушистик полюбил хозяйку и бегал за ней «хвостиком», куда бы Зоя ни пошла. Однажды она вышла за калитку, и Персик следом. Она вернулась во двор, а котёнок заигрался снаружи. Вдруг откуда-то набежала целая свора разновеликих полу-бродячих собак. Они заполнили всю улицу и кружили в своей собачьей озабоченности. Персик, окружённым собаками со всех сторон, встал на дыбы, выпустил коготки и зашипел, как поступил бы на его месте всякий уважающий себя кот. Когда Зоя обернулась на шум, он ещё стоял так – маленький одинокий герой в кольце неприятельской своры.
Зоя с криком выскочила из калитки, потеряв всякий страх и рассудительность. Собаки метнулись от этого крика и побежали вдоль улицы прочь. Но Персика на месте не было. Ни живого, ни мёртвого. Зоя долго звала, искала, спрашивала соседей – не забегал ли, но котёнок пропал бесследно. Ни крови, ни клочка шерсти, как будто Персик был моментально перенесён в те миры, куда попадают отважные герои, пусть даже и котовой породы.
Возможно, если бы Персик был найден, пусть и не живым, ему бы нашлось место в рыхлой землице под кустом сирени, и вся это история завершилась бы, как завершаются большинство историй, связанных с потерей. Но в том то и дело, что котёнок исчез бесследно, необъяснимо, и впечатление не легло в сундук памяти как давнее и ушедшее, а осталось, зависло, как незакрытая вкладка в браузере, которая вдруг, в самый неожиданный момент вдруг включается...

...Трамвай остановился, хулиганистые попутчики Зои Павловны направились на выход к задней двери. Вдруг один из «ребяток» сорвал с головы Зои Павловны шляпку и вытер ею свой ботинок, под общий хохот покидающей вагон ватаги. Зоя Павловна последовала за ними к двери. На улице «ребяток» поджидала другая группа сверстников, и выходящие по-свойски гомонели, приветственно кривляясь. Последним спустился к выходу тот, в чьих руках оказалась шляпка. Перед самым выходом из вагона он театрально обернулся и под возглас: «Ап!» шляпка полетела в угол под сидения. Следующим жестом был плевок сквозь зубы, в лицо Зои Павловны, находившейся в тот момент на две ступени выше. Но в лицо плевок не попал – прилепился на шарфике, почти у самого уха. И тут Зоя Павловна, неожиданно для себя, ударила обидчику носком сапога в челюсть так, что последовал щелчок от резко клацнувших зубов, и парнишка полетел спиной в темноту, задрав ноги. Ватага засуетилась над пострадавшим – Зоя Павловна видела это мельком – двери закрылись, трамвай тронулся.
Пассажиры на передней площадке сидели по-прежнему безучастно, водитель объявил конечную.

Зоя Павловна вытащила из-под сидения изуродованную шляпку, собрала пожитки и торопливо вышла, опасаясь погони. Отойдя на безопасное расстояние, остановилась, натянула тонкий шарфик на голову, но он не дал тепла, трепыхясь на ветру, как парус, и недружественно хлопая хозяйку по разгорячённой щеке. Зоя Павловна торопливо прошла в сквер, в полумрак, подальше от фонарей и прохожих, сняла пальто, накинула его на ровно остриженный кустарник и принялась чистить самые заметные пятна носовым платком и скудным снегом, сохранившимся на газоне. Лицо её ещё полыхало от переживания недавней стычки, но руки, а следом и всё тело быстро зябли на ветру, бесцеремонно пробиравшемся под платье. Пробегавшая мимо бродячая кошка остановилась у сумки, почуяв пищу, и просительно вытянула мордочку в ожидании подачки. Зоя Павловна вздохнула, невольно осознавая себя такой же потрёпанной и неказистой. «Сейчас, подожди, оденусь и дам тебе кусочек!» Меру наведённой чистоты в потёмках определить было трудно, женщина успокаивала себя тем, что ночью все кошки серые, и как-нибудь теперь надо перетерпеть.
И тут она услышала:
– Мать, это ты, что ли?! Ты откуда здесь?

продолжение следует
Рассказы | Просмотров: 481 | Автор: Вика_Смага | Дата: 15/12/18 17:30 | Комментариев: 0

Мир — хижинам и никому — войны.
Но снова мир в немирное насуплен:
мирами противопоставлены,
рабы — не мы?

Тут, если нет врага и без борьбы —
не совершить геройского поступка...
Мир сторожит войны больная сука —
немы рабы.

Война и мир — как будто тень и свет,
и если нет войны, то мира нет.

Непрочно равновесие весов:
качнёт — и всё...
Гражданская поэзия | Просмотров: 556 | Автор: Вика_Смага | Дата: 26/09/18 13:56 | Комментариев: 2

Закончился самый обычный день. Ничего особенного – рутина, даже воспоминанию не за что зацепиться – ни уму, ни сердцу. А день прошёл. И после него осталась телесная усталость, вызвавшая такое же не оригинальное желание лечь и закрыть глаза. И забыть этот день, потому что он не стоил ничего, кроме полного стирания из памяти. Я лёг на диван с этой мыслью и тотчас же уснул – как будто провалился...
...А потом так же внезапно вынырнул из глубины сна – в таких случаях сам не до конца понимаешь, проснулся или нет...
...И вот я уже не торопясь перехожу через проезжую часть. Ощущаю под тонкими подошвами туфель мелкие камушки видавшей виды дороги. Передо мной – особняк: старинный, по самые окна утопленный в землю. Он стоит на углу улицы... Постепенно приходит осознание: это в городе К., только на противоположной стороне узкой улочки ****, зеркально... Это ещё одна примета сна. Я чувствую его зыбкую грань, но нахожусь там, за гранью, наблюдая и сопоставляя явления сна и реальности, движимый не столько собственным любопытством, сколько невидимым, непонятно откуда взявшимся потоком. Этот поток ощущается кожей, он – подобие ветра, но более плотен, он обволакивает и ведёт меня.
Откуда-то знаю, что этот дом на углу – мой. Прежде чем войти в не запертые двустворчатые деревянные двери, поглаживаю поверхность, когда-то крашеную зелёным, ощущая рукой тёплую, обветренную, чем-то родную шершавость, стряхиваю прилипшие к коже ошурки облупившейся краски. Не торопясь опускаюсь по широкой деревянной лестнице. В прихожей пусто и гулко. Объём помещения проявляется не сразу, постепенно открывая взгляду новые детали. Вхожу в большую залу, погружённую в полумрак. Проявление неизвестного мне пространства следует за моим вниманием к нему. Вот ещё одни двери: они предстают передо мной раскрытыми. За ними открываются другие комнаты. Дом впускает, втягивает меня в себя, ведёт вглубь, в своё сумеречное таинственное нутро. Я не имею цели, во мне нет страха и сопротивления - только подвластность потоку.
Я не подозревал, что этот дом так просторен. Приходит мысль, что это крыло дома было снесено в действительности. Разум цепляется за известное, но поток увлекает, не давая времени проснуться.
За следующей дверью – комната поменьше. Из ряда окон в комнату поступает слабый свет, цвета приглушены, как будто в режиме sepia.
У стены – пуф с витыми ножками. Успела промелькнуть "плотная" мысль (о, эти штампы и клише!) – "стулья из дворца," но «поток» смывает приходящие мысли-пиявки, и я вдруг замечаю, что на этом пуфе сижу... я. "В чём-то белом без причуд" тоже мелькает, сгорая в лихорадочном возбуждении узнавания. Тот "я" тоже меня узнал, но он спокоен: он как-будто ждал моего прихода. Я присаживаюсь на похожий пуф напротив, рассматривая того "себя". Тот "я" молча смотрит на меня, приветливо и строго одновременно. Его спокойствие передаётся мне: двойник-визави «пьёт» меня и «поит» посредством этого взгляда, «включая» моё существо в неведомое прежде свечение.
Созерцание себя в этой комнате, попытки осознания обоих "я" исподволь наполняют меня чувством, которое я не умею описать словами. Единственное слово, которое хоть как-то подходит – слово "любовь". Это большая любовь, я не могу вместить её всю, она больше меня, она окружает меня, растекается, заполняя всё вокруг, я дышу ею,.. я начинаю плакать. Это слёзы от переполненности. Они неудержимыми ручьями растекаются по моим щекам, и щёки начинает пощипывать от соли, и я просыпаюсь на своей постели от собственных рыданий, ощущая своей реальной щекой влажный след на подушке. Немного успокоившись, закрываю глаза, пытаясь вернуться в сон – мне непременно надо туда... по-настоящему досадую на себя, что так глупо "вылетел", не в меру расчувствовавшись, из только начавшего разворачиваться сюжета. Пока я копошусь в размышлениях, момент возможности вернуться в сон оказывается упущен: проход в неведомое пространство постепенно, но необратимо скрывается за почти невидимой шторой, и всё это необычное почти невидимое виде́ние с каждым мигом тает. Но я не готов с этим смириться, во мне утвердилось знание, что там, за шторой, есть то, что мне нужно, стоит лишь... Протягиваю руку и ...я чувствую рукой эту невесомую, но осязаемую ткань! Приподнимаясь на локте, бережно отодвигаю её справа-налево – она поддаётся... Я подаюсь всем телом вперёд и вижу себя в только что покинутой комнате таинственного дома – наяву, с открытыми, ещё заплаканными глазами. От слёз, задержавшихся на густых ресницах, всё видится зыбко. Нечёткое изображение «плывёт» и мерцает – от непроизвольного движения век? Я привстаю, устремляясь вперёд, навстречу видению. Пространство расширяется, впускает в себя... вот я уже вошёл (сквозь окно? сквозь стену?), вот я уже в комнате... Меня охватывает неописуемый восторг от снова нахлынувшей волны любви, я раскрываю объятия навстречу этому чувству, всё моё существо отдаётся его власти...

...И вдруг поток непонятно откуда ворвавшегося ледяного ветра наотмашь бьёт меня в грудь, проникает в ноздри, пронзая холодом лоб. Я, задыхаясь, с маху падаю спиной на подушку, и в приступе удушья не кричу – рычу от боли, страха и чего-то ещё, чему названия в моём словаре не находится... и проваливаюсь в беспамятство.

Из беспамятства меня вынимает муха, беспардонно хозяйничающая на моём лице, прогуливаясь, как пресловутая собака по роялю, по моим ресницам будто по клавишам — взад-вперёд. Кажется, что из этой прогулки получается какая-то неуловимая мелодия, я пытаюсь запомнить, но мелодия всё время меняет направление, темп, ритм... наконец муха заканчивает озорную импровизацию торжественным аккордом, больно укусив меня за веко...
Я легко бы мог прихлопнуть бесцеремонную игрунью, что и сделал бы ещё вчера, не раздумывая, но сейчас творю всего лишь лёгкий мысленный посыл — и муха исчезает. Просыпаюсь быстро и окончательно и осознаю, что я — здесь! Это мой мир, мой родной и знакомый с детства цветной мир! Я вижу оттенки цвета как-то по-особенному ярко, как будто кто-то протёр влажной салфеткой многослойно налипшую на мой «3D-экран» пыль. Радуюсь этой новине, радуюсь зелёной мухе, клочку синего неба между алыми соцветиями герани, радужным каплям света, зависшим в воздухе на крохотных пылинках... Я уже забыл, когда я так радовался встрече нового дня! Это бытие в радости так хорошо, что хочется продлить его, а продлить нельзя, законсервировав, запомнив. Нет, не то!
Я вскакиваю на ноги, мои движения непривычно порывисты – я как будто забыл, как пользоваться своим телом: меня «сносит» то в одну, то в другую сторону, я вдруг, как мальчишка, подпрыгиваю на одной ноге, потом кружусь – и всё видимое кружится вокруг меня, подобно стёклышкам калейдоскопа. Меня куда-то несёт, я вдруг начинаю хохотать, приводя домашних в недоумение: с чего бы он, то есть я, обычно собранно-скованный, отчасти угрюмый и объективно не молодой "человек в себе", вдруг веду себя... как сумасшедший? Как мальчишка?! А во мне будто распустились два крыла невидимой зелёной бабочки... именно во-, а не на-, и я вижу их трепет краем глаза, чувствую бодрящее прохладное тепло (сам мысленно удивляюсь: как тепло может быть прохладным?!), и, переполненный движением новообретённых крыльев, бегу босиком, не ощущая твёрдости покрытия пола... Может, я научился летать?!
Почему-то вслед за этими мыслями тело начинает обретать вес, движения – обыденный автоматизм, покрытие пола холодит мои ступни, и я тотчас ищу ногами привычной мягкости тапок.
По обычаю чищу зубы и размышляю, что моей радостью обязан прикосновению к тайне удивительного дома.

Наскоро умывшись, спешу погуглить новости города К. Листаю картинки: что изменилось за прошедшие... и сколько же лет я там не был? Картинка на экране заставила остановиться: проезжая часть знакомой улочки расширена так, что "моего" дома на углу и след простыл. Чуть поотдаль - синий магазин с велопарковкой...
Города со временем меняют свой облик! Для тех, кто давно отсутствовал, перемены кажутся резкими, внезапными.
Это даже не пластическая операция на лице города – это... другое лицо.
Его можно и не узнать.

Но как может быть, что дома уже давно нет, а я видел его, вот только сейчас? Был в нём, вот только что?.. Значит, он где-то есть, и это "где-то" – не далеко, оно тоже здесь, сто́ит только протянуть руку и отодвинуть еле видимую штору...

Дома на углу нет. Уже несколько лет.
А я – есть.
Я – всё тот же...
И я есть в этом доме... которого нет...
Я узнал себя! И там, и здесь – сейчас, глядя в стекло монитора...
Я не могу спутать себя ни с кем!
А может, я – вечный?..
Проза без рубрики | Просмотров: 990 | Автор: Вика_Смага | Дата: 25/09/18 11:24 | Комментариев: 12

- Здравствуйте, Татьяна Петровна! - продавщица радушно приветствовала вошедшую по имени. Эта посетительница отличалась от местной провинциальной публики: по виду, и по разговору заметно, что человек она значительный, не местная, и не сельского пошиба.Всего-то раз она заходила в магазинчик, а запомнилась. Интересная! Да и скукота - поговорить продавщице сегодня было охота.
Татьяне Петровне польстило, что её запомнили, и, тем не менее, не хотелось заводить панибратства - болтать по-свойски с кем попало. Не в её правилах. Хотя... надо, надо здесь осваиваться, пора.

Большую часть жизни отработав «на северах», Татьяна Петровна устала от вечной чемоданно-самолётной неприкаянности. Вышла на пенсию, прикупила домик на окраине крохотного посёлка, почти что в деревне. Решила «осесть на земле». Какая-то тоска по простому деревенскому бытию притянула её сюда: мечта походить босиком по разнотравью, послушать соловья, сидя на завалинке, вдоволь поесть черешни прямо с ветки, как в детстве, у бабушки. А уж как рад деревенскому житью-бытью их пудель! Столько простора! Носится по своей выкошенной лужайке — красота! Осмелел, пытается исследовать соседние пустыри — только и гляди, чтобы репьёв в роскошные кудряшки не наловил! А тут ещё комары, охочие до лёгкой наживы, так и снуют вокруг его гладко-стриженных боков.
Они - на пуделя охотятся, а он — на них! Ловит — щёлкает зубами, вертится волчком - забавно, хоть кино снимай!
Да тут и развлечений - кино по телевизору, пудель да огород... Вроде такого спокойствия и хотела Татьяна Петровна, а всё привыкнуть не может. Всё как будто некуда себя деть. Пока работала, таких вопросов не возникало. Выспаться иной раз не получалось. И телефон трезвонил то и дело — всем нужна! Теперь не то: тишина и свобода... А покоя нет! И спешит она каким-то делом себя занять. Ну хотя бы огород. А так - зачем он ей нужен, про большому счёту? Всё купить можно. Так нет же, взялась «целину поднимать»!

- Ну как Ваш сад-огород? Всё получается? - продавщица явно хотела завязать разговор

- Огород мой понемногу растёт-подрастает, только капуста не взошла.
- Я могу подобрать Вам семена, у меня большой опыт по капусте, - продавщица положила перед Татьяной Петровной с десяток цветных и чёрно-белых пакетиков с семенами. - Вот эта — ранняя, эта — на засолку. У Вас хороший погреб?
Татьяна Петровна утвердительно кивнула,
- Мне бы сорт для длительного хранения.
- Вот эта лежит — не поверите — до следующего урожая, если погреб хороший. Только знаете... Лежать-то она лежит, но... невкусная она, как деревянная. И не едим мы её. Вот весной с рассадой вожусь, летом поливаю без конца. Знаете, какая у нас засуха каждое лето?! Осенью в погреб таскаю, а весной — из погреба вытаскиваю. И ведь не пару десятков - намного больше! Единственная польза — курам скармливаю. Вот и весь прок от неё. Приду у кур убираться и, с досады, как хулиган какой, бросаю кочан о землю, чтобы растреснул, - и продавщица жестом показала, как она бросает опостылевший вилок, - как бы зло сгоняю. А куры рады! Этим что ни дай — всё склюют!
Зато обычную капусточку - ту квасим, и весь бак до весны уходит. Вот и спрашиваю себя: зачем я эту, лёжкую-то, сажаю? Зачем делаю то, что мне без пользы? И ведь вот уже который год — опять и снова — те же грабли — только в профиль! - продавщица переиначила известную шутку, опасаясь показаться грубой.
Татьяна Петровна, не готовая к такому философскому повороту разговора, слушала чуть склонив голову набок, и в ответ на вопрос только пожала плечами.
- А Вы знаете, - продолжала продавщица, - это как бы не я, это моя «внутренняя баба» делает. Все вокруг покупают — и себе надо приобрести. Хотя на самом деле и не надо вовсе, но все же берут! Так и с капустой этой: мысль приходит про «чёрный день», то да сё, пусть, думается, вырастим, положим, она есть не просит, пусть лежит. А то у соседки есть, а я что, хуже?! И ведь лет десять уже сажаю, выкидываю и зарекаюсь сажать. И снова-здорово — посадила!

Тут подошли другие покупатели, Татьяна Петровна попрощалась и отправилась домой. Всю дорогу размышления о «внутренней бабе», заставляющей творить нечто помимо своей воли, занимали её воображение.
Она искала признаки этого чудовища в своей жизни, и находила: так она получила совсем не нужный ей второй диплом, потому что у большинства из её круга таковой был; а сколько бессонных ночей, нервов с этим дипломом... И от третьего ребёнка отказалась — не модно было «многодетностью страдать»; и её руководящая должность — похоже, что в «интересах» этой «внутренней бабы», если строго разобраться. Ей привычно было отдавать распоряжения другим и на работе, и дома, и... нравилось, когда получалось по-её, что кривить душой, нравилось! А кто отдаёт распоряжения в её голове? Не эта ли неуёмная, вездесущая «внутренняя баба»?
Вот и теперешняя суета вокруг огорода...

Муж, заметив, необычную задумчивость супруги, спросил, что случилось.
- Знаешь, у меня сегодня разговор был. Совершенно простая женщина говорила со мной о капусте и вышла на тему «внутренней бабы» - это что-то вроде "общественного тела" в сознании, которое против нашей воли за нас решает, что нам делать, а что нет. Как ты думаешь, много во мне этой «внутренней бабы»?
- Не знаю как «внутренней бабы», а вот «внутреннего мужика» в тебе — с лихвой, - ответил муж.
Рассказы | Просмотров: 667 | Автор: Вика_Смага | Дата: 10/06/18 23:49 | Комментариев: 0

– Скорей, бросай всё, поехали! Сейчас дождь хлынет! – на пороге комнаты возникла Марина с вытаращенными глазами.
– Утро перестаёт быть томным? – поинтересовался её муж, не оборачиваясь: в это время всё его внимание занимал сложный узелок на рыбацкой снасти.
– Ты тут шутки шутишь, а у нас матрас на даче во дворе с выходных проветривается – забыли мы его! Намокнет – и всё...
Какое-то из сказанных слов сработало подобно спусковому механизму, и через несколько минут машина уже неслась в сторону дачи со скоростью неотложки, только без сирены.
Но первые капли дождя уже гвоздили, прибивая придорожную пыль. Скоро асфальт засверкал, как лист металлопроката, потому что солнце никуда не пропало – светило в полнеба, в лоб наступающей курчавой туче. Эти двое как будто спорили за место над землёй: каждый упирался, стоял на своём, а под ними на границе спорной территории мчалась железная букашка, чихая от напряжения.
Наконец Марину подбросило вверх, потом центробежно прижало к двери, потом «самолётно» вдавило в кресло, потом, по инерции, сильно качнуло вперёд.
– Приехали, моё сокровище, – отрапортовал муж.
– Ну, ты, охотник за привидениями! С тобой ехать страшно!
– Не пугайся, милая, я же по твоему приказу в местные тартарары доставил Твоё Высочество самым срочным порядком – спасать матрас. Или приказ уже отменён, а рулевой, как всегда, узнаёт новости последним?
– Так всё равно опоздали. Намок он.
– Кто знает, кто знает... Смотри, дождя-то уже и нет!

А дождь был нужен.
Придорожная трава, жадно впитывала небесное питьё после полумесячной засухи и радовалась любой малости.

Забытый матрас, тоже вполне довольный маленьким хулиганством погоды, возлежал на солнышке, глянцево поблёскивая сырым тиком.
На этом клочке земной поверхности солнце всё-таки одержало победу, но было видно, как там, вдалеке, шёл щедрый, добрый ливень. Его тёмная водяная завеса зримо отделяла счастливых землепользователей от тех бедолаг, которым небесной воды не досталось.
– И куда ты теперь убежал?! Иди к нам, вернись, ну пожалуйста! – заклинала Марина ушедший дождь, ещё несколько минут назад казавшийся совершенно неизбежным.
- Амба. Не вернётся.
- С чего ты взял?
- Ты его напугала.
– Ты сейчас вообще о чём?! - взвилась Марина, готовая обижаться на всё.
– Видишь ли, дорогая моя, дождь – стихия тонкая. Он ещё только собирался, окончательно свой маршрут в небесной канцелярии не утвердил. А тут ты во весь голос: «Матрац, намокнет-растает-умрёт-пропадёт-бегемот», – тыр-пыр-хвать – поехали! Даже я испугался!
– Да ладно!
– А то! Ты как выскочила, как выпрыгнула, прямо как сказочная лисица! Того и гляди – пойдут клочки по закоулочкам! Ты же знаешь меня: перед тобой мужчина степенный, рассудительный, характер нордический, стойкий. И то, как под гипнозом, в чём был – скок в машину, и – ну погонять! Однако, матрас в смертельной опасности, дааа...
– Я, по-твоему, такая страшная, что и ты, и дождь – все меня испугались? – Марина была готова разреветься.
– Страшная – это слишком общо, понимаешь ли. Тут другое! Ты бы себя видела! Глаза, как фары,.. нет, как два солнца! Пассионарность – сто двадцать процентов. Тебе полк поднимать в рукопашную! А дождь, видишь ли, птица пугливая...
- А ты с чего взял, что дождь – птица? Может он – рыба?!
- А может, и слон — он от нас солнце заслонить пытался!
- А мне сегодняшняя тучка похожей на пуделя показалась.
– А мне – на пугливую овцу.
– И вообще, дождь – явление природы, и ни от каких моих глазищ не зависит.
– Ещё как зависит! От ваших женских глаз, пожалуй, всё на свете и зависит! Не зря же классик изрёк: «Ищите женщину!»
– Ну, и... нашёл ты женщину?!
– А то! Вот она! – И муж обнял разгорячённую двойным огорчением Марину.
Нежность притянула её к мужниному плечу, и она расплакалась.
– Ты не грусти, родная! Пойдём-ка, друг, наполним наши лейки и хоть чем-то оправдаем наше здесь внеплановое появление.

...И когда эти двое, мило болтая, так увлеклись своими грядками, что перестали смотреть на небо, дождь окончательно осмелел и вернулся.
Рассказы | Просмотров: 697 | Автор: Вика_Смага | Дата: 09/06/18 14:51 | Комментариев: 4

***

А хлопья – будто оригами
летят, кружась.
Троплю неверными шагами:
под снегом – грязь,

но шита-крыта – всё сровнялось,
как на беду!
Под безупречным одеялом –
ловушки луж.

Что там под ретушью сокрыто?
силён маляр!
Выходит дедмороз небритый
в апрель-ноябрь,

прильнул к забору, охнул-крякнул,
продрог-устал...
Нет, нынче всё не по порядку,
не по местам.

Всё несуразно, в чём причина?
В глазах рябит,
как будто время соскочило-
сошло с орбит;

И поиск линии движений
не так-то прост:
предательски в туман рассеян
мираж-мороз.

Затёрто небо фотошопом –
ни мрак, ни свет,
и даже пятнышка от солнца
в помине нет.

Из морока всплывают фары
со всех сторон:
Где ты, японский строгий парень-
городовой?!

Тут - сколько к шуткам не готовься...
Хитёр, лукав,
смеётся обнуливший солнце
в туман-рукав,

а я нешуточно зверею –
доволен, враг?!

...сегодня, Первое Апреля,
День Дурака.
Белиберда | Просмотров: 859 | Автор: Вика_Смага | Дата: 20/12/17 14:03 | Комментариев: 0

Я сижу и жду.
Вроде бы – спокойно так, равнодушно. С виду.
Однако на душе совсем иначе, потому как это самое противное – сидеть и ждать. Кто вот так вот сидел и ждал – знает, каково – зависеть от ожидания, зависать на ожидании, за-...
Заняться чем-то существенным – не время, потому что самое существенное сейчас – ждать.
И, дождавшись – отреагировать.
Правильно.
Соответственно.
В тему.
Это главное.
Сейчас.
Потом – будет что-то другое «главное», а сейчас – это: ждать.
И дождаться.
Но время идёт. И ждать надоедает.
Это похоже на растянутую резинку – тянется, тянется, тянется – и вроде как ничего нового, а в один прекрасный момент – неожиданно – порвётся и ка-а-ак хлопнет!
Надо снять напряжение.
Чтобы не «каааакхлопнуло».
А то «кааакхлопнет», а в этот момент (так всегда и бывает) то, чего жду, тут же появится, и всё – в одном флаконе – тыдынц!
И тогда уж точно не сообразишь, как надо отреагировать, чтобы
правильно,
соответственно,
в тему.
– Ну, значит, – обращаюсь я к себе, – ставим промежуточную задачу: снять напряжение.
– А что напряглось-то – это дополнительный вопрос от меня ко мне.
– А бог знает что, но что-то напряглось точно – отвечаю я себе. – А так – вроде и ничего не напряглось.
Парадоксально, но разговор этот, совершенно несуразный для постороннего наблюдателя...
– А был ли посторонний наблюдатель этого разговора? – возникает дополнительная линия размышления.
– Вроде, нет.
– Нет? – Уточняю у себя. – А нет – то и славненько: нам тут, при нашем ожидании, напряжении и «разных прочих шведах» посторонние наблюдатели ни к чему.
Вот так – слово за слово – и славно поговорили, и что-то прояснилось, наверное, потому что (зачем-то) беру гелевую ручку и начинаю корябать на огрызке-обрезке-обрывке бумаги, непонятно от чего отгрызенно-отрезанно-оторванной.
Рука корябает – я смотрю.
Ручка в руке как бы сама танцует-приплясывает, и всё на одном месте: скрык - скрык - скрык.
Глядь: зачернила почти весь уголок он стал мокрый, мятый, драный, грязный, истерзанный какой-то.
Жалко его стало, уголок бумаги этой, и без того не целой.
Перешла на серединку.
Тут у ручки другой танец случился — витиеватый, узорный.
Стала я в этом танце красоту какую-то различать. Выделять её, обводить, прихорашивать.
Нарисовался вензель, и таким он после дорисовки содержательным увиделся, что отложила я ручку в сторону и смотрю на него – оторваться не могу.
Хороший вензель!
Взгляд скользит по его витиеватостям – туда-сюда – и всё что-то новое находит, наскользиться не может: фигурное катание с зависанием во взгляде! И вроде бы вся сущность моя зависла в пределах вензеля с превеликим удовольствием!

А тут и ожидаемое пришло.
Пришло, как «ё-моё» – в самый неподходящий момент, ожидаемое это.
Пришлось оторваться от вензеля и встречать его:
правильно,
соответственно,
в тему –
куда же деваться...

Но это уже совсем другая история.
Галиматья | Просмотров: 1612 | Автор: Вика_Смага | Дата: 21/07/17 14:06 | Комментариев: 31

Под раскидистой яблоней даже в жаркую погоду таинственно и уютно. А ещё здесь стоит большая железная бочка с водой. Вода кажется тёмной, густой, как чернила, а бочка – глубокой-глубокой. По воде плавают упавшие листья, бегают водомерки, сюда прилетают на водопой мелкие пичуги и с шумом взлетают, стоит человеку приблизиться. И чего боятся? Юрасик вот – человек, но птичку ловить не станет, посмотрит только... а, всё равно улетели...
Мальчонка взбирается на пенёк – иначе ему до воды не достать, опускает в её тёмную плотность пустую лейку и тянет полную. Полная лейка тяжёлая и если разжать руку – она утонет.
Тогда придётся звать бабушку:
– Ба, я лейку утопил, достань!
Бабушка начнёт бурчать, но поможет.
Бабушка всегда помогает Юрасику, а он помогает бабушке. Вот и сейчас – наберёт воды и поможет – польёт редиску. Помогать – это добро.
«Бог-Помощь» – так бабушка говорит.

Нет, топить лейку сегодня Юрасик не намеревался. Это когда он маленьким был – лейку топил, и не всегда нарочно – бывало, что она сама вырывалась из руки и тонула.
А вот если полной лейкой поводить туда-сюда на глубине, то где-то там, внутри этой неподвижной равнодушной воды, зародится волна и пойдёт по всей бочке: огромная, как будто морская, дойдёт до железного края и разобьётся, или даже выскочит наружу, окрашивая тёмным жёлтые от ржавчины бочкины бока. И ходит волна туда-сюда, бьётся то в один край, то в другой, пока не успокоится.

Вдруг, как пуля, из светлого прогала меж ветвей влетел в заповедную тень большущий шмель. Влетел резко, так же резко завис над краем, присел, наклонился внутрь бочки собрать капельки воды. Вот тут-то и пришла возвратная волна, захлестнула шмеля и утащила от спасительного края на глубину. Шмель жужжит – возмущается, а что толку? Вода качается и несёт, и нет шмелю никакой опоры. Попытался шмель выбраться на плывущую рядом веточку, но она оказалась мала и неустойчива – только хуже намок.
Юрасик боится шмеля. Хоть ему скоро пять лет – а вот боится. Шмель грозный, укусить может... может – а не кусал ведь никогда...
Мальчонке жалко шмеля. Шмель уже и не жужжит – еле-еле барахтается в воде. Юрасик знает как страшно барахтаться в воде, когда потеряешь опору.
Вот так: и шмеля боязно, и за шмеля страшно. Да и как его спасёшь, когда его уже на самую середину унесло – не достать... Можно было бы сачком, только сачок дома, а времени нет – вся меховая шуба шмеля намокла, отяжелела, тянет ко дну. Быстрее думать надо!
И Юрасик догадался – снял с головы сетчатую кепку, потянулся к шмелю... нет, коротки руки – не достать... В ту же минуту пришло решение – мальчишка опустил свободную руку вглубь и стал гнать волну в бочке, но не куда попало, а осторожненько, на себя, приговаривая: «Ну, иди сюда, иди, иди...» И вода послушно принесла еле живого шмеля прямо в кепку.
Юрасик вынул кепку со шмелём из воды с опаской – как бы не укусил, а шмель замер и едва-едва лапкой подёргивает.
– Ах ты, бедолага, – совсем по-бабушкиному запричитал мальчик, спрыгнул с пенька и вытряхнул спасённого из кепки на траву, на самое солнечное место поблизости.
– Ты лежи, лежи, отдыхай-подсыхай. А мне работать надо. Я сейчас! Только полью редиску и приду. Ты смотри мне, не помирай!
Юрасику было очень важно, чтобы спасённый жил. Торопливо выполнив работу, он вернулся. Шмель всё так же лежал на траве, но уже пожужживал, кое-как поворачиваясь с боку на бок.
– Как же тебе помочь? А давай вместе, давай же, маши крыльями, давай, жужжи – и Юрасик сам стал жужжать, махать руками-крыльями и отряхиваться, будто он – шмель.
– Ах ты, анчутка, взялся под ноги наливать – и в калошах увязнешь! – бабушка появилась со своей большой лейкой.
– Ба, я шмеля спас, он тонул, а я его – в кепку: он сам не мог...
– А кабы шмель тебя укусил, озорника?
– Ба, он же бы без меня утонул, умер... а так – и не умер! Потому что я его спас. Вот, смотри!
Шмеля на траве уже не было. Видимо, он за это время успел набраться сил и удалился по своим шмелиным делам.
Вдруг радостная догадка пронзила сознание мальчика:
– Ба, а я теперь – Бог? Бог-Помощь?
– Ах ты, что надумал! – выдохнула бабушка, а Юрасик уже бежал вприпрыжку по дорожке, радостно напевая:
– Бог-Помощь, Бог-Помощь...
Рассказы | Просмотров: 1212 | Автор: Вика_Смага | Дата: 21/07/17 12:23 | Комментариев: 4

Случилось мне в глухой степи
брести, себя превозмогая,
пунктиры долгого пути
тропить истёртыми ногами.

Так нестерпимо зной палил,
что в пепел выгорала сила...
Вдруг материнственность земли
журчащим ключиком раскрылась,

как будто только для меня...
Ведь ничего не предвещало!
– Откуда ты, родник-родня?!
Дай, поцелуемся сначала!

И ощущаю наяву
преображение такое:
я бахоточу*, я живу,
купаясь в пране родниковой;

усталости в помине нет –
воспряло тело, просит танца,
и чувствую – исходит свет
от родником омытых пальцев!..

Теперь и я – почти родник,
он бьёт во мне – исконный, вольный!
И горло испускает клик,
и небо вторит колокольно,

и тоньше чувствую теперь:
птенцом из скорлупы рождаясь,
в хрустальной этой правоте
я совершенство отражаю.

*Бах, Bach(нем.) – ручей, источник;  
"бахоточить" – здесь: звучать, источать музыку.
Поэзия без рубрики | Просмотров: 1391 | Автор: Вика_Смага | Дата: 13/06/17 22:19 | Комментариев: 10

Я, друзья, бесконечно устал -
ни спокойно поесть, ни поспать,
силы нет, чтобы всё наверстать:
я хвостат, я тотально хвостат!

Сколько б я о делах не радел -
донимает в делах хвостодел.

Документов коснись — тут как тут -
мастер бюрократических пут -
стулотёр-хвостокрут-тягомот
долговремя протянет, и вот
что со мной происходит потом:
обрастаю я новым хвостом.

По секрету хочу вам сказать:
на хвостах прорастают глаза,
по сознанию нервно шуршат
и сканируют каждый мой шаг!
По-шерлочьи за мною следит
долго-хвост - ипотечный кредит.

Осерчал я — не долго в разнос —
я теперь хвосторог-хвостонос-
хвостоух-хвостоглаз-хвосторот:
до макушки хвостами оброс
и припутан вперёд - лет до ста -
к беспросветно-хвостовным местам,

и мозги мои круто кипят:
под хвостом я хвостами распят!

...Поразмыслил чуток, поостыл
и у многих заметил...хвосты:
кто павлиньим, кто лисьим паршив,
кто змеиным под платьем шуршит.
Слышу вместо душевных бесед -
хвостостёб, хвостобрёх, хвостобред.

Ну зачем мне, дружище, скажи,
хвостотраченная хвостожизнь???

Снился нынче мне сон на заре —
приобрёл я во сне хвосторез...
Иронические стихи | Просмотров: 661 | Автор: Вика_Смага | Дата: 15/04/17 15:03 | Комментариев: 0

Сила памяти
(в основе сюжета - притча Хорхе Букай "Слон на цепи"
Но впервые мною этот сюжет был услышан на вебинаре Константина Довлатова, без ссылки на первоисточник)

Однажды дикого слонёнка привезли в цирк и привязали за ногу верёвкой.
Чем больше пленник метался, тем больнее верёвка впивалась в тело. Прошло время — он забыл прежнюю жизнь и смирился. Слон вырос и теперь мог порвать любую верёвку, но не пытался сделать этого. Не верёвка держит слона — память о боли.

В тени Льва

Жил-был важный Лев-Учредитель Литературного журнала, и решил он, по-родственному, назначить главредом своего журнала Кота. До того времени Кот слыл уличным бардом-любителем бегать за кошечками. Вызвал Лев Кота, по-родственному поучил... С тех пор зауважала пишущая братия Кота — все несут с поклоном в одной руке — рукопись, в другой — "барашка в бумажке". А от поэтичных кошечек Коту прохода не стало. А было бы так, кабы за Котом Лев не стоял?

Про осла и не только
(по мотивам Архиплутовых преумностей)

Однажды осёл вышел гулять и видит: лежит в луже свинья. Осёл лягнул её и пошёл дальше.
Свинья разгневалась и ну его догонять, осёл обернулся — глядь: всё та же свинья - лягнул её ещё раз. Старый цепной пёс, знавший обычай, спрятался в конуру и подумал: «Если осёл тебя лягнул — не отвечай ему тем же.»

Попугай ИО

Жил был Попугай на должности ИО Орла.
Прилетела муха и давай права качать. Что делать? ИО - в инструкцию, а там: «Aguila non captat muscas»*.
Муха прознала волю: братву мушиную зазвала — зудят, хозяйничают.
Тут вернулся Орёл. Мух как ветром сдуло.
А что же наш ИО-Попугай?
А нет больше Попугая: Орёл не ловит мух.

*Орёл не ловит мух

Венец творения

Жил-был Вирус. Он работал агентом, поэтому чтобы прокормить себя, ему приходилось всё время внедряться в какую-нибудь систему. Системы заболевали, структуры рушились, зато вирус был сыт и доволен. Со временем Вирус окончательно осознал себя венцом творения. И при чём здесь бесструктурное управление?

О бдительности

Однажды Щегол бросил щеголять и стал проповедовать. Во время проповеди он так увлекся, что не заметил, как публика разлетелась, погода сменилась, а политические веяния поменяли вектор. Тут подкрался сорванец и сшиб Щегла из рогатки, прямо во время проповеди о тотальной бдительности.

Прозрачность сути


Одна гусеница-рецедивистка стала неуловимой благодаря своей прозрачности. Её присутствия никто не замечал, зато она поедала всё, что росло в округе, окукливалась и превращалась в прекрасную бабочку, рождение которой оголодавшие жители ежегодно праздновали, свято веря, что красота спасёт мир.

Линять, линять линять

Оранжевый Линь стеснялся своей врождённой броскости и большую часть светлого времени сидел на дне, зарывшись в ил. Когда соплеменники спрашивали, чего он там, Линь ссылался на очередную линьку. Однажды рыбак его словил и замешкался, глядя: что за чудо-юдо оранжевое? За то время Линь успел выскользнуть и слинял.

Жуковое

Жил был Жук-жуководитель, и так он жёстко жуководил: кого обжулит, кого прижучит, кому в уши такой страсти нажужжит — все на него по жизни обижались, но вслух - ни жу-жу: жутко. А про себя думали: «ну и жук»!

Жабье


Одна перевывороченная флюоресцентная Жаба поступила на службу и стала всё под свою натуру передёргивать, мутить, яду напускать, щёки раздувать — будто никого вокруг важнее нет! Никому от неё житья не было, покуда один шутник её куда надо не уколол — тут она неловко вывернулась, сдулась и погасла.

Два ворона

Однажды два ворона поспорили: кто из них старше и главнее. Да так громко, что весь лес на дыбы подняли: кто за первого ворона, кто за второго; дело уже до драки дошло: а то! Ведь всяк радеет за справедливость!
А вороны покаркали-покаркали, да вместе и улетели: ясно дело, ворон ворону глаз не выклюет.

Поцелованный


Встретились однажды Козёл на "Газели" да Баран на "Ниве" на перекрёстке и "поцеловались". Козёл вышел - быкует. Тут из-за угла - Мартышка с "Волги", сигналит - но поздно: Козлик уже копыта откинул. Остались от Козлика дымящаяся козья ножка да помятая "Газель"... А ведь всё могло закончиться поцелуем!

Движитель эволюции

Однажды Мартышка подала на Ивана Андреевича Крылова в суд за оскорбление чести и достоинства. И выиграла дело. Потом потянулись дела Осла, Козла, Косолапого... Вот так Мартышка и преобразовалась в юриста. А вы как думали?

La vie en rose


Однажды Мартышка таки сообразила, как ещё можно надеть очки, и увидела жизнь в мутно-розовом цвете.

Квартет

Мартышка к старости выучила басню Крылова "Квартет" и начинала ею каждый концерт лесного ДК.
С этой поры Ослу, Козлу и Косолапому музицировать приходилось исключительно стоя.

Нетленка

Голубая тля в силу тотальной голубизны перестала размножаться, вследствие чего процесс тления признан современными учёными тёмным историческим прошлым, а всё написанное с сегодняшнего дня причисляется к нетленному наследию.
Писатель, думай что пишешь! Ибо нетленно!
Миниатюры | Просмотров: 874 | Автор: Вика_Смага | Дата: 15/04/17 14:25 | Комментариев: 10

(блиц 11 апреля)

То ли тёплые снежинки,
то ли хвостики зайчат -
сквозь подтаявшие льдинки
возле озера торчат:

к серой ветке прицепились,
заползли на самый верх,
чтобы солнышко лучилось-
грело их сквозь нежный мех.

Бело-серые комочки
набухают и растут,
и тычинки многоточат,
как веснушки на носу.

Прутик вербы

На проталине - первоцветы —
синий пролесок, жёлтый лук.
Но в овраге не видно вербы -
там ещё снеговой тулуп

не растаял — слежался плотно -
не пускает её на свет.
Одиноким смешным котёнком
прутик вербы пробился вверх:

греет бок и мурчит, и дышит -
влажный, ласковый, меховой.
Облачка на прогулку вышли,
так похожие на него!
----------------------------
Пейзажная поэзия | Просмотров: 702 | Автор: Вика_Смага | Дата: 13/04/17 12:03 | Комментариев: 2

Порой привяжется мотив,
что всё не так, как ни крути,
и, чтобы не пенять на жизнь,
я сочиняю свой Париж.

- Paris, Париж,
ноктюрн перелётных крыш,
так ветрено закружишь -
в душе пожар...
Сори, сори
чем хочешь, на раз-два-три!
Ты сердце моё открыл -
бери, не жаль...

Когда сжимает мыслей круг,
надежда теплится: а вдруг,..
а вдруг... влетит Экзюпери,
махнёт крылом:
- Айда в Париж!

- Paris, Париж,
привык — по ночам не спишь,
заветной мечтой паришь
за облака...
Мы - короли
волшебного Тюильри,
как будто небесный приз
в моих руках...

Но кто-то скажет: "с’est la vie,
не настоящий твой Париж,
ищи надёжнее места -
он не такой, забудь, оставь!"

- Paris, Париж,
ты песни мои услышь!
Побудем с тобой, Париж,
наедине...
Лети, пари,
но не улетай — вернись
воробышком на карниз
ко мне, ко мне...
Авторские песни | Просмотров: 788 | Автор: Вика_Смага | Дата: 29/03/17 16:13 | Комментариев: 0
1-50 51-65