Крути педали

Аллеи парка усыпаны сплошь листвой, которая лежит так плотно, что даже не разлетается из-под колёс.
Крепко держу руль двумя руками и кручу педали. Воздух наполняет лёгкие звонким кислородом и тихим восторгом.
Как я люблю эти прогулки с моим напарником - звонкоголосым гоночным велосипедом давно уже неопределённого возраста, цвета и марки.
Достался он мне по наследству от деда. Правда, отца этот мотодруг не интересовал,, так что​ срок службы прерывался на несколько лет балконного запаса.
Вот гляжу я на него и думаю, как же это можно было допустить? Велосипед, это же абсолютно бесплатный кладезь здоровья и положительных эмоций.​ Работаешь ногами, а заряжаются мозги, крутишь педали, а с ними и шарики в голове крутятся. Циолковский меня бы понял.
Я вот, когда мчусь по трассе, вообще про всякие обиды и неурядицы забываю, и хочется сделать что-нибудь великое и доброе.
Эх, а вот скоро зима. Обещали снежную. Так вот уже не погоняешь, хоть и по лужам.
Что ж, дружок мой двухколёсный, смажу я твои шестерёнки-подшипники защитным средством и уложу​ тебя аккуратно на балкончике до первых весенних тропинок.
А там, между делом, может и снегосипед изобрету, ну, мало ли, может и зимнего кислорода глотнуть захочется.

Стакан воды, или О детях и родителях


Если в природе зима – период увядания и завершения, то почему бы метафорически не назвать зимой человеческую старость? Мы увядаем, теряем энергию, становимся всё более беспомощными… Боимся остаться в одиночестве. Быть никому не нужным в старости – один из наибольших наших страхов.
Иногда мне кажется, что многие только поэтому и «заводят» детей. Чтобы было кому подать стакан воды, да. Но часто из-за одного стакана, а точнее, из-за иллюзии о нём, ломается вся жизнь. Это происходит, когда изначальные смыслы деторождения подменяются другими.
Многие женщины в нашей культуре рожают не по собственному желанию, а потому, что часики тикают, у ровесниц уже по двое, бабушки хотят внуков, и по другим причинам, навязанным извне. Часто они оказываются не готовыми к материнству: не хватает ответственности, взрослости. Им дети в тягость.
Их дети страдают от нехватки внимания, любви, уважения. Становятся невротиками или «нарциссами»: травмированными, закомплексованными, с вечным чувством вины или стыда за то, что появились на свет. Последние – отдушина для тех, кто рожал ради стакана воды. Пожизненно виноватые – идеальные должники. Ими можно манипулировать бесконечно.
Некоторых родителей так и хочется спросить: вы действительно рожаете себе рабов? Не для того, чтобы привести в мир новую душу, продолжить род, испытать радость материнства и отцовства, а чтобы обеспечить свою старость? Как-то эгоистично звучит, не находите? Несправедливо. Разве обеспечить своё будущее – не ваша собственная ответственность?
В природе родители выращивают детёнышей, те становятся на ноги, уходят и рождают своих малышей. Те растят новое потомство, и так далее. Энергия идёт вперёд – от предыдущего поколения к следующему. Это естественно и правильно. Если же вместо того, чтобы заниматься детёнышами, какая-нибудь лисичка будет кормить своих родителей, то через какое-то время в лесу станет меньше лис. А если так начнут делать все лисички, они вскоре вымрут как вид.
Так и у людей.
Нет ничего плохого в заботе о родителях. Она важна и нужна. Только не в ущерб детям.
Часто бывает именно в ущерб. С точки зрения современной морали родители – святое. Но с точки зрения рода в целом, когда энергия идёт не вперёд, а в обратную сторону, подпитывая прошлое вместо будущего, род не развивается. А когда развитие буксует, появляются извращённые модели жизни и отношений. Жертвенная, например…
Не у всех, конечно. Есть люди, не отягощённые чувством долга. Помогать отцу с матерью им в радость. Но есть и те, для кого это становится непосильной ношей, потому что родители требуют всё их время, все деньги, все ресурсы. Им нужно гораздо больше, чем стакан воды. Не зря же страдали – вынашивали, недосыпали, жили с нелюбимыми супругами, жертвовали карьерой и мечтами…
Но если младшему поколению не достаётся ничего, то что оно может передать дальше? Ответ очевиден.
Я понимаю современных «чайлдфри». Не хотят – не рожают, имеют право. Это честнее, чем родить без желания и мучить потом невинное существо, вымещая на нём свои неудачи, или эксплуатировать, как раба.
Хочется здорового баланса, взрослого отношения к себе и другим. Кому я буду нужна в старости? Да так же, как сейчас, – самой себе. Моя старость – моя ответственность. Нечестно перебрасывать её на потомков, у них свои задачи.
А страх никомуненужности – ещё не повод обзаводиться детьми. Это повод сходить к психологу ;)

Зима
 
Когда говорят о лете в прошедшем времени, то чаще всего так: пролетело лето. С оттенком грусти. Самый длинный сезон по количеству дней, «длинных» дней, но — «короткое» лето. Осень дарит немало солнца с огненным буйством листвы, с приветливой тёплой погодой. Нудные серые дожди делают осень длиннее лета, цветовая гамма тускнеет, и приходит зима.

Кому нужна зима? Какие прозвучали бы ответы?

Дети: нужна! Лепить снеговика, играть в снежки, кататься на санках, прыгать в сугробы, пытаться разбить лёд, сковавший речку (пруд, озеро, лужу) — это выборочный перечень дел, обязательных и необходимых, без которых обычный, нормальный человек не может считать себя человеком. Лучшее время года для этого — зима. Лучшие годы жизни для этого — детство. Каждый взрослый не раз в продолжение жизни предаётся воспоминаниям о зиме детского возраста. Не думаю, что здесь возникнут дебаты или разногласия.

— Нужна или нет? Непросто ответить без должных исследований, — ответ представителя другой, условно второй, группы. — Хотя какая разница? Температура в кабинете примерно одинакова в любое время года. Главное, не перепутать, что включить: кондиционер или отопление, но для этого есть квалифицированный персонал. Ошибка исключена!

Многих сначала пугает само слово «зима»:
— Что, опять зима? Нет, не нужна! Это время тяжёлых, продолжительных споров с женой о необходимости покупки шубы и сапог. Хотя результат известен заранее: в качестве доказательства любви купить всё-таки придётся. Когда затруднено проведение операции «рыбалка», когда болезненно и нехотя заводится автомобиль, а городском транспорт будто съёживается, становится меньше места из-за возросшего объёма одежды, и сам транспорт, надев белую кепку, насупленный, ходит реже и медленнее.… Эх, конечно, нужна! Я же люблю свою жену — когда ещё ей носить новую шубу и тёплые сапоги. Рыбалка и шашлычок — важные мероприятия, но всё же второстепенные в жизни, а сезонные особенности (Мороз и солнце; день чудесный! (с)) исторически придают новизну впечатлениям.

Теперь давайте видоизменим вопрос: любите ли вы зиму? Любите ли вы зиму так, как люблю её я?

Дети — любим! А мог ли быть другой ответ? Нонсенс, когда дети не любят зиму, а также весну, лето, осень. Смело включаю в этот ряд родителей, бабушку, дедушку, конфеты, мороженое, дождь, ветер — всё то, что (или кто) является естественным.

— Любить или нет зиму — вопрос праздный. Как не любить реальность, данную свыше. Значит, пока зиму не отменили, будем её любить! — не поспоришь с мнением от «вторых».

За себя отвечу так: зима нужна. Как противопоставление лету. Для равновесия в природе. Чтобы остыло то, что поджарилось летом.
В наших краях зима настоящая: если снег — то выше крыши, если вьюжит — то нос из дому неделю не высунешь. Нарисуешь солнце, прижмёшь к себе — теплее. Весь мой дом рисунками увешан. Небольшие речки промерзают «насквозь», будь такая сила, их можно перевернуть вверх дном. Как же за это зиму не любить? Всеми фибрами своей души…

И последнее — сугубо личная ремарка.
Скоро февраль. Правильно народ говорит «лютень» — заслуженное веками звание месяца крепкого мороза. В этом году он для меня особенный. Придёт, посмотрю лютому в глаза и скажу:
— Ну, здравствуй, горбом заработанный отпуск! И кому ты нужен зимой?

Скворец
 
Мне она никогда не нравилась. Особенно рефрен:
"Что за глупый скворец!
Что за глупый скворец!
Что за глупый скворец!".
Хотя, должен сказать, песни "Машины Времени" – это то, что я любил, напевал и знал наизусть. Да и сейчас люблю, помню и напеваю их.
Но я не о песне. И даже не о скворце. Пока не о скворце.
Я о человеке.
 
А человека этого звали Януш Корчак.
О чём он думал, отказавшись от личного спасения и пойдя вместе со своими воспитанниками в газовую камеру Треблинки? О детях. О тех детях, чья жизнь была для него ценнее собственной. О тех, чья смерть была для него – той самой его собственной смертью. И обо всех детях он думал.
С которыми и остался. Навсегда. Остался с ними, чтобы отступил страх, чтобы согреть, дать силу, дать надежду.
Правильно ли он сделал? Кому дано судить об этом? Разве что тем, кто был с ним рядом в последние свои и его минуты жизни. Но их уже не спросишь. Да и к чему спрашивать?
 
А помните другую песню всё той же Машины Времени:
"Тот был умней, кто свой огонь сберег –
он обогреть других уже не мог,
но без потерь дожил до теплых дней.
А ты был не прав, ты все спалил за час,
и через час большой огонь угас,
но в этот час стало всем теплей"?
Наверное, такой костёр, который, сгорая за час, обогревает всех – нужен миру. Нужен людям. Нужен, раз мы помним о Корчаке. Раз мы поём песни "Машины Времени", в том числе и ту самую про скворца, который попросту не обратил внимания на вопрос: "А завтра грянут метели, кому ты будешь нужен зимой?".
 
И какая разница, нравится мне эта песня или нет? Я ведь всё равно знаю её наизусть. Наверное, это и есть самое главное. И, наверное, то, что мне не нравится рефрен этой песни, говорит лишь о том, что я попросту не согласен с тем, что скворец так уж глуп, когда не думает о холоде, который придёт завтра – и поёт, оставаясь с нами до последнего и согревая наши сердца.

О старости

А завтpа гpянут метели,
Кому ты будешь нужен зимой? (с)

О старости, о конце пути, о зимней поре своей жизни люди не очень любят задумываться, наверное, потому, что это очень печальная тема – тема без ответа на вопросы «почему, куда?» Впрочем, не будем обобщать. Кто-то всю жизнь копит на старость, готовит себе уютное гнездышко где-нибудь подальше от шумного мегаполиса на берегу тихой чистой речушки или теплой морской лагуны. А кто-то живет нараспашку сегодняшним днем под лозунгом «здесь и сейчас», словно знает, что старость его не догонит, и он набегу сорвется в пропасть к Аиду в расцвете сил…
Часто можно услышать «так внезапно ушел», «как неожиданно – только неделю назад с ним разговаривала…». Но такой ли неожиданный этот уход для самих уходящих?
Один мой знакомый в самом прекрасном ранне-осеннем возрасте уронил фразу при прощании с женой, отправляясь в полет: «Возьми телефон – там он мне не понадобится…». Его полет окончился трагической катастрофой.
Другой, очень близкий мне человек, небрежно отмахивался от приставаний «подумай о пенсии! о старости!». Он ничего не копил, разве что общение с друзьями и родственниками по всему миру… Он оставил нас за полгода до выхода на пенсию, не обременив никого своей старостью, и оставив много ярких воспоминаний.
За окном разгулялось бабье лето – после дождя мир полон свежих красок, спокойствия и мудрости. Я продолжаю идти по своей осенней, усыпанной разными вестями дороге, время от времени прощаясь навсегда – то с кем-то из родных, то с кем-то из друзей… Кто-то из них не дожил до своей зимы. Кто-то на ее пороге решил свою судьбу одним патроном, не прислушиваясь ни к Богу, ни к звездам. А кто-то достойно прожил долгую суровую зиму, со всеми ее тяготами и испытаниями, не дожив до следующей весны совсем немного... Но все они знали, или чувствовали подсознательно, что скоро уйдут из этого мира… Я это замечала по незначительным штрихам поведения, нечаянно оброненному слову, глубокому прощальному взгляду, пожатию руки, когда за тебя цепляются, словно за последнюю соломинку в океане жизни.
Я любила свою старенькую маму даже больше, чем в зрелости. Именно в старости, оставшись одна, она проявила как никогда и твердость характера, и терпение, и трудолюбие и интерес ко всему новому – во всем старалась разобраться, понять. Старалась быть «в форме», покупала себе «приличные» наряды и делала прическу в парикмахерской. Для меня это был пример, как и после восьмидесяти можно оставаться полноценной и активной.
Вспомнилась подруга Нина, которая шесть лет ухаживала за лежачей мамой. Она моталась между родным Харьковом и Москвой, установила вебкамеру и научила маму пользоваться скайпом. Когда Нина уезжала, и за мамой ухаживали другие, была с мамой на связи и знала, как за ней ухаживают. Я не услышала от подруги за эти годы ни одного слова недовольства этой ситуаций – она просто приняла ее и старалась сделать для мамы все, что могла, жалея ее, понимая ее страдания и стараясь их уменьшить. А мама в свою очередь старалась не расстраивать дочь своими рассказами о болях, и интересовалась делами детей и внуков, делами своей семьи.
Семья – вот та ячейка, в которой растят малых, и помогают старикам, особенно если зима для кого-то выдалась долгой и холодной.
Как-то все идеально-умилительно у меня вышло… Конечно, в моей копилке памяти есть и примеры бессовестного отношения к стариками. Но зачем их вспоминать, да и случаев таких гораздо меньше – в моей копилке так всего два, и в обоих семьи не назовешь благополучными.
А я продолжаю идти дальше по своей осенней дороге и собирать дрова, чтобы обогреться зимой. Значит подсознательно надеюсь, что зима для меня всё-таки настанет и будет длиться... Сколько – пока не важно – важно, какой я войду в ее холодные чертоги. И я коплю дрова и силы, тренирую свое терпение и чищу свои мысли и сердце. «Коль черен сердцем старый человек, какая польза, что он прожил век?» – писал персидский поэт и философ Абдуррахман Нураддин ибн Ахмад Джами шесть веков назад. Его утверждение остается актуальным и по сей день.

Кому ты будешь нужен зимой?

Ты этого не прочтёшь… Никогда… Как, впрочем, и многое другое, написанное мной в последнее время. Мне не хватает нашего общения. Не проходит и дня, чтоб я мысленно не разговаривала с тобой - не делилась впечатлениями о прошедшем дне, об обидах и комплиментах, о неудачах и успехах, об обновках и о проделках малышни. Словом, обо всех тех мелочах, из которых складывается жизнь. Мне не хватает твоего участия, твоего одобрения. Мне не хватает тебя…
По вечерам, после работы, я прихожу к тебе, и мы вместе смотрим телевизор. То, что происходит на экране, сегодня для тебя важнее окружающего реального мира. Я стараюсь не мешать — ставлю на стол ужин, даю таблетки. Все это ты проглатываешь, не отводя глаз от очередной мелодрамы.
Если фильм скучный, то играем в карты, в "девятку". Иногда ты на ходу меняешь правила, особенно, когда проигрываешь. Потом я укладываю тебя спать и укрываю, подтыкая одеяло со всех сторон, чтоб не дуло. И неважно, что сейчас жаркое лето… Иногда, в твоём взгляде мелькает огонёк заинтересованности: “Как дома? Как дети?” Но едва дождавшись стандартного ответа, что всё в порядке, ты, зевая, закрываешь глаза.
Я касаюсь губами твоего лба: "Спокойной ночи, мама".
Каждого из нас ждёт своя зима…

Рейс в будущее.

Каждое мгновение жизни незаметно переносит нас из настоящего в будущее. Я в аэропорту, оставив далеко город, в котором я родилась и живу давно. Мои родители построили для меня – не дом, не улицу, а город с школами, больницами, театрами, парками, посвятив этому всю свою жизнь.
Через два часа я перенесусь в будущее, где живут мои дети и внуки, куда они стремились, чтобы осуществить свои мечты.
Пожалуй, нет на свете человека, который перед вылетом не думал бы о своей жизни. Даже те, кто говорит, что входит в самолет, как в маршрутку.
Я вижу свою жизнь очень долгой. Она начинается в том времени, где я знаю своих родных, давно ушедших. И простирается моя жизнь туда, куда стремятся мои внуки. Вместе с ними я перехожу из настоящего в их и мое будущее, о котором мы еще знаем не все и поэтому оно кажется таким загадочным и привлекательным. Мечты – это сильная энергия, которую не может накопить один человек, она приходит из глубины поколений.
В моей сумочке посадочный талон на самолет и фотография прапрадедушки моей старшей внучки. Он был дирижером в военном оркестре. С той поры музыка постоянно живет в нашей семье. Папа привез пианино, открыл самоучитель, подписал ноты на инструменте и сказал мне с сестрой:
– Сам я играть не умею, но вас научу!
Внучка сейчас учится, играет на скрипке, уже выступает с концертами. Это ее настоящее. Стать хорошей скрипачкой – это ее цель. А моя мечта – увидеть ее в этом будущем.
Я помню, с каким душевным трепетом я рассматривала документы моей двоюродной бабушки, – пожелтевшие, рассыпающиеся в руках листочки с церковными печатями. Когда я обратилась к священнику с просьбой посмотреть церковные книги, он ответил, что в 1922 году по высочайшему приказу эти документы сожгли, чтобы уничтожить старую память. А вдруг там дворянские корни! Ведь тогда, кто был ничем, должен был стать всем.
Мои родители сохранили очень старые фотографии начала 19 века, и я могу видеть лица своих далеких предков, находить сходство в наших чертах. Я представляю, как они стояли в церкви, перед иконами, и священник выбирал имя моей бабушке. В этой цепочке поколений есть и мое место, и тогда я была будущим.
Проживая беззаботное детство, прекрасную юность, зрелый возраст и подходя к мудрой старости, понимаешь, что за это время приобретено огромное богатство – память, которую надо передать своим потомкам. Род без памяти о прошлом подобен дереву, у которого отсекли корни.
Красиво сказал Сюнъ-цзы:
– Не поднявшись на высокую гору, не узнаешь высоты неба. Не взглянув в глубокое ущелье в горах, не узнаешь толщины земли. Не услышав заветов предков, не узнаешь величия учености.
Возможно в будущем люди создадут такие технологии, что любой человек сможет проникнуть в память своих предков и посмотреть любую страницу их жизни. И тогда не нужны будут фотографии, дневники, памятные вещи.
Я мечтаю увидеть своих маленьких внуков взрослыми, состоявшимися и счастливыми, хочу принимать участие в их жизни и рядом с ними не стареть. И не отставать от них, чтобы у нас были общие темы для разговора, чтобы внуки не смотрели на меня, как на древность. Я думаю, что у каждого из нас есть в памяти несколько фраз-установок, сказанных друзьями в сложные периоды
нашей жизни и эти слова поддерживают нас всегда. Близкие люди обязаны помочь своим детям и внукам создать такие реперы.
Часто говорят, будь здесь и сейчас. Забудь прошлое, оно несет печали, не думай о будущем, оно несет тревоги, живи настоящим, потому что только так можно быть счастливым.
Это удобная психология бабочки - однодневки, жизнь в кредит. Возьми сейчас свой отрезок света и не думай ни о чем, заплатишь ты или твои дети только завтра, а это так далеко от тебя.
Я говорю своим детям: любите жизнь, цените прошлое, оно учит вас, радуйтесь настоящему, в нем разлита любовь, верьте в будущее, оно принадлежит вам, не дробите себя на дни, не отрицайте целостности бытия, ни запирайте свою душу раненым зверем ни в прошлом, ни в будущем, ни в настоящем. И будь счастливы, потому что счастье не в выбранном фрагменте судьбы, оно, как и красота – в глазах смотрящего.
Рядом с юными внуками я не замечаю течения лет. Многие люди боятся не старости, а одиночества и не востребованности. Человек испытывает горечь, если происходит остановка и дальше поезд жизни не пойдет.
Раньше люди называли периоды жизни – утро, день, вечер и ночь или весна жизни, лето, осень и зима. Как и времена года, жизнь наполнена разными яркими красками. Великолепна зима, так же замечательна может быть и старость. Так пусть же не страшат нас метели, они проходят.
«Вечерние часы жизни могут быть самыми прекрасными, подобно тому, как красивейшие лепестки цветка распускаются последними». Это я прочитала у Сэмюэла Смайлса, и полностью с ним согласна.
Самолет взлетает. Я лечу в свое будущее. В моем чемодане новые ноты для скрипки с оркестром. Я успею на концерт своей внучки и успею купить ей розы.

От скалы — к стене

Самым несчастливым видом визуального искусства в будущем мне видится живопись. По сравнению с графикой, скульптурой или декоративно-прикладным искусством живопись стала наиболее доступным видом деятельности массы людей, при этом теряя в весе – истории создания, замыслу и смыслах. Слишком много вторичного, переписанного, многажды виденного.
В невеселом результате (сдвиге балансов) живопись может соперничать с фотографией, которая сейчас, в большинстве случаев, не зависит никак от создателя. В помощь фотографу все больший набор приложений и технических достижений, легкость в использовании и видимость самостоятельности при получении результата. Псевдоавторство. Но "народная" фотография на много и не претендует. Так, – оставить памятные вешки, зафиксировать момент и присутствие автора в одно время и одном месте с объектом или субъектом.
Другое дело – живопись. Даже художник с профессиональным образованием может быть легко околдован технологиями, позволяющими с помощью программ изменить работу за считанные секунды, перекрасить, придать новый вид без каких- либо усилий с его стороны. Нет, я вижу и плюсы, которые, в моем понимании, относятся к этапу поиска художником идеи или колорита. Ну, правда, зачем в ХХI веке бумагу переводить на кроки, поиски цветовой гаммы. Также речь не веду о дизайне, он широко шагает в ногу со временем.
Я " болею" за живопись в традиционном понимании. Не созданную на планшете с виртуальными кисточками и красками, с заданными параметрами. Где габариты не зависят от экрана: отход от него не требуется; или, как в миниатюрной живописи, напряжения и концентрации. Достаточно пользоваться лупой и масштабом. Ремесло не важно; владение кистью, живописными приемами не требуется. Все решает "машина".
В чем я вижу главную проблему? Из-за массовости и легкодоступности инструментария появляется иллюзия собственного мастерства, ремесленничества, которое не может возникнуть просто от использования компьютерных средств.
Зато "на выходе" расширяется возможность пропиарить среднее, протолкнуть никудышное, пристроить ненужное. Потому что не специалисту сложно определить уровень, значимость живописного произведения. Отсутствует многоступенчатость. А без многослойного письма глубины произведения не возникнет. Речь – не об идейной глубине, а о воздействии на зрителя работы с помощью прозрачности, наложения слоев, и всего того, что сложно объяснить словами и терминами, понимание чего приходит с выучкой и насмотренностью.
Что касается глубины идей, кажется, что после грандиозного ХХ века (от импрессионизма и конструктивизма до поп-арта) ничего не возникнет в живописи принципиально нового. Останется перепев и "перепись" старого.
В писательском ремесле можно легко дилетанта ткнуть в ошибки, показать недостатки и научить, если он обучаем. В живописи сегодня такого нет, каждый может писать, как он видит и может, и слова поперек не скажешь. По массовости охвата она сейчас приближается, наверное, к вышивке. Такому распространению способствуют и различные курсы, психологические, в том числе. Привлекаются в армию любителей "пописа'ть" новые члены. "Дизайнерша", без какого-либо профильного образования, владелица бутика, не сумев отбить вложенные деньги, уходит из модельного бизнеса, чтобы создать новый: "пишет" с помощью компьютерных программ яркие ("вырви глаз") полотна. И заводит собственный сайт с гордым: художник.
Куда потом денется лавина подобных работ? Как-то мне рассказали об очень старенькой женщине, родственники ее разбирали антресоли и кладовку старой квартиры, забитые вещами. Больше всего их поразили большие, аккуратно перевязанные коробки, на которых было написано: "Ненужное! Не выбрасывать!"
Нет вы не подумайте, что я против современного искусства. Я за новые формы, как и за следование традициям. И не веду речь о невозможности или ненужности творчества, вообще, или такого – домашнего – для себя и родных, по типу вышивания крестиком или выжигания по дереву. Пусть пишут кисточки всеми красками в руках у всех страждущих. Я – о перспективах традиционной живописи, которых не вижу.
С приходом новых технологий расширяется возможность знакомства с высшими достижениями человечества и в искусстве. Можно часами виртуально бродить по музеям. Эффект, конечно, не тот, какой можно получить, увидев работы воочию. Но если знать, что никогда не сможешь увидеть, воздействие возрастает.
Длинный путь в искусстве, в тысячелетия, прошли люди, начиная с наскальной живописи и заканчивая нынешним веком. Огромное впечатление производит виртуальное путешествие по пещерам с первобытными наскальными росписями. Во мне объединяются радость от экспрессии подкрашенных охрой рисунков древних умельцев с трепетом перед их создателями. Когда же я вижу современную живопись, часто неумелую, или профессиональную, но глубоко вторичную, или расположенную в неуместных местах, вплоть до туалета элитного заведения, то становится грустно.
Есть ли выход из тупика, или я просто не вижу двери в стене?

Длиною в жизнь

Я включаю «Машину времени». Нет, не ту, что переносит меня на много лет назад, а музыкальную группу. Из динамиков негромко слышится «Никто не шутит с природой...»
Я откидываюсь на спинку кресла и закрываю глаза...

Январское утро я совсем не помню. По рассказам родителей, всё было белым: улицы / крыши домов / мои пелёнки.

Февраль вспоминается дымчато-снежно, как в тумане. Какие-то мелкие эпизоды, совсем незначительные. Вроде манной каши на тарелке с фиолетовыми цветочками, и сломанной игрушки, из-за которой горько плакал.

Зато март открывает много нового и интересного, как окно в неизведанное. В жизнь врываются, сменяя или дополняя друг дружку: цвета / друзья / увлечения / вкусы. Ещё не всё разрешено и всему приходится учиться: набивать шишки / пробовать на зуб / познавать мир, который оказывается просто необъятным.

Апрель несёт не только потепление, но и дождливую влажность. Словно две тучи, столкнувшись, льют холодные слёзы. На пустом месте, из-за ерунды. Злишься, мечешь громы и молнии. Аж до начала мая. Говорят, так и должно быть. Говорят, это пройдёт. Говорят, это нормально. Говорят, это созревание.

Зато в мае становится совсем тепло. Можно нести вздор и бред / на плечах лёгкую куртку / подругу на руках. И, наверное, это самое счастливое время, - думал я. К сожалению, оно быстро закончилось. Весна всегда быстро заканчивается.

Июнь обогатил меня на новые знакомства и дружбу. Пожалуй, это единственное его богатство. Времени ни на что не хватало, а так хотелось побольше успеть: на пляж / в кино / на учёбу / на свидание. А особенно хотелось выспаться.

Июль бросал меня по свету, переносил с одного места на другое, словно случайная попутка, словно западный ветер, несущий подхваченный на лету бумажный самолётик. Но все эти перемещения не помешали мне встретить ту единственную, с которой я был готов пережить осень.

Когда с неба гроздьями падали созревшие августовские звёзды, я успел загадать желание. И случилось чудо. Даже два. Двое детей появились в моём доме, и с тех пор вся моя жизнь крутится по орбите вокруг них.

О том, что наступил сентябрь, я догадался не сразу. Вроде, ещё тепло, ещё хорошо, ещё столько всего несделанного. Но то здесь, то там срываются с деревьев листья, унося с собой жизни близких мне людей.

В октябре на неделю-другую подоспело бабье лето, оживив на какое-то время угасающие чувства, напоив крепким латте в уютном кафе и угостив сладкими ягодами.

И только ноябрь длится слишком долго. День похож на день: работать — спать — работать — спать. Правда теперь, в отличие от лета, на сон хватает всего несколько часов. Нет, конечно, не надо думать, что всё так серо и буднично. Золотые, рыжие, багровые, янтарные цвета, приносимые природой / детьми и внуками, раскрашивают мою жизнь, добавляя новые оттенки, смешивая чувства и эмоции.

И когда зима окрасит белым мои виски и бороду / дорожки в парке / воспоминания, я хочу оставаться хоть кому-нибудь нужным: семье / друзьям / коллегам / собратьям по перу.

Нужное подчеркнуть.

Одинаково ли мы видим?
 
Небольшая операция подтолкнула меня к более близкому знакомству с этой темой. Мне поменяли хрусталики и предупредили: «Теперь Вы будете всё видеть ярче, к тому же может сдвинуться цветовой спектр". И он на самом деле сдвинулся. В приятную ярко-голубую сторону. Теперь я немножечко киборг, с отличающимся от простых смертных зрением.
 
Но как бы по-разному мы ни видели восхитительно раскрашенные пейзажи, на самом деле они….бесцветны. Я понимаю, что сейчас не открываю Америку – особенно для тех, кто не прогуливал биологию – но для бывших лентяев небольшой экскурс в школьный предмет может показаться интересным.
 
Итак, цвет – это всего лишь способность нашего глаза, а конкретней – нервных клеток сетчатки (колбочек), воспринимать отражённый свет в определённом диапазоне. На самом деле человеческие колбочки различают лишь три цвета (синий, красный, зелёный), но наш изощрённый мозг умудряется расширить палитру до семи цветов радуги. А уж эволюция, в свою очередь, добавила нам возможность различать до десяти миллионов оттенков!
 
Представьте себе, что нюансов одного только серого цвета может быть около пятисот. И здесь не опечатка - не пятьдесят, а пять сотен серого ненастья, серого шинельного сукна, серого волка и так далее до последней серой мышки из пятой сотни. Кстати, этим цветом заведуют не колбочки, а палочки - наши выручалочки в сумеречное время.
 
Оказалось, что равноправия между мужчинами и женщинами в области зрения нет. Доказано, и не только британскими учеными, что прекрасный пол более одарён в этом плане природой, чем сильный. Вот такой вот недемократичный факт. Ничего удивительного, что при таком эстетическом неравенстве, среди мужчин дальтоников значительно больше, чем в женской среде (двенадцать на двести двадцать пять). И как апофеоз женского превосходства – известие о том, что некоторые дамы, у которых всего на одну колбочку больше положенного, могут различать уже до ста миллионов оттенков!
 
Компенсацией за эту вопиющую несправедливость мужчинам дана способность дольше задерживать взгляд на объекте и лучше распознавать его в движении. Однако, я подозреваю, что объектом мужского внимания чаще всего является какая-нибудь прекрасная незнакомка.
 
Есть ещё интересный момент, связанный с восприятием окружающего мира творческими людьми. У нормальных граждан, не замороченных на стихах да песнях, облачко, увиденное по-разному левым и правым глазом, проходит в мозгу отбор на определение ведущего изображения. Это называется бинокулярным соревнованием.   А творческие личности, не соревнуясь, сразу объединяют две картинки, да ещё и видят вместо облачка дворец, корабль, башню или ещё какую-нибудь фантазийную грёзу.
 
Но иногда что-то ломается в тонком механизме, дающем человеку половину всей информации об окружающей действительности. И тогда в бой за право каждого наслаждаться зрением вступают врачи-офтальмологи.
Очки, линзы, искусственные хрусталики – это всё уже вчерашний день.  Эскулапы всего мира дружно шагают в завтра.
Я тут опрометчиво причислила себя к киборгам, а настоящие киборги в ближайшем будущем пойдут по нашим улицам, отбросив в стороны трости и не прибегая к помощи собак-поводырей. Уже проведены первые операции по вживлению в сетчатку чипа, который передаёт в мозг информацию от камеры, замаскированной под очки. Специальный преобразователь переводит образ в цифру, и что самое удивительное, мозг понимает сигнал, а слепой человек начинает видеть.
 
Конечно, показывают ему не цветной фильм, а только чёрно-белые контуры предметов.  Но ведь это лишь начало. А то, что невероятное будущее удивительно быстро становится настоящим, мы наблюдаем сегодня на каждом шагу.
 
 
Например, метод 3д печати появился совсем недавно. И разве мы могли себе представить, что можно с его помощью изготовить кусочек роговицы глаза?  Оказалось, можно!  Проверяют пока на животных. Но, я не сомневаюсь, что скоро с помощью искусственного материала врачи помогут больным, для которых пока не хватает доноров. А таких людей, стоящих в очереди на пересадку роговицы, в мире пять миллионов.
 
Есть и более простые, но от этого не менее полезные, приспособления для людей с несовершенным зрением. Взять хотя бы «Умный глаз», который придумали израильские умельцы. Он состоит из видеокамеры, миниатюрного устройства, распознающего текст и динамика, который озвучивает мелкие надписи, если на них указать пальцем. Мало того, загруженные в память лица родных и знакомых, смышленый помощник тоже узнает. В России таких «Умных глаз» пока маловато. Но по-русски они говорят, а значит, завтра станут привычным атрибутом и наших соотечественников.
 
Как оказалось, тема зрения настолько широка и интересна, что небольшое эссе способно лишь чуть прикоснуться к ней. Тем не менее ответ на вопрос «Одинаково ли мы видим?» всё же есть, и он однозначный: «Мы видим по-разному. В зависимости от пола, возраста, индивидуальных особенностей и здоровья».
 
И всё же фантастические возможности современной медицины и ещё более фантастические перспективы будущего дают надежду на то, что любые несовершенства зрения могут быть исправлены.

Выйди из класса

Вера Геннадьевна трепетно относилась к своему предмету. В школе, где она преподавала, было много до неё учителей музыки, относящихся к своим урокам, по её мнению, с преступной халатностью. «Музыка воспитывает душу!» – свято верила она. И поэтому, встречая в учениках непослушание, невнимание и пренебрежение, огорчалась до слёз.
– Ну что ж Вы так серьёзно относитесь к своему уроку? Это же не Математика, не Физика. Это – пение! На этих уроках никогда дисциплины не было и не будет! – говорили ей учителя в учительской, стараясь утешить и поддержать молодую учительницу. Но постепенно, урок за уроком, ей всё же удалось установить тишину в классе, научить слушать классику. Что только ни приходилось придумывать, что бы достичь желаемого! Она работала по своей программе, руководствуясь личным вкусом и интуицией. Руководство относилось к её методам снисходительно. Это же пение! Что с него возьмёшь? И она творила процесс самостоятельно, как понимала.
Результаты были. Вдруг вся школа запела. Вдруг на её уроках наступила такая тишина, что директор школы подходила к двери и прислушивалась: идёт ли урок?
А на уроке в это время слушали Свиридова – «Метель». Или сравнивали «Полёт шмеля» в классическом виде и в современной обработке...
Дети её полюбили. И только с одним классом никак не удавалось найти общий язык. Седьмой «б» не поддавался ни на какие ухищрения и увещевания. Конечно, если до неё из урока в урок они слушали попсу типа «Два кусочика колбаски», о какой классике
могла быть речь! Вера Геннадьевна старалась переформатировать восприятие детей. Но только намечались какие-то подвижки к высокому, как этот невозможный Дацко вытворял очередную пакость, и всё шло насмарку. Этот Дацко был её наказанием. Он категорически не воспринимал Музыку как предмет и, кажется, получал удовольствие, срывая уроки!
– Выйди из класса! – стало в отношении его обычной фразой. А потом, Вера Геннадьевна объясняла директору школы, почему опять Дацко шляется во время её урока по коридорам…
Музыка воспитывает душу… Что из него выйдет? Что из него получится? – сокрушалась Вера Геннадьевна в начале девяностых в маленьком южном городке. Она продолжала жить идеалами и своими представлениями о главном на обломках страны, переставшей существовать … Но что она знала о душе – о том, что и как формирует личность?
Дацко зимой 99-го геройски погибнет в Чечне, прикрывая своих товарищей. Раненый, окружённый бандитами, он, когда кончатся патроны, последней гранатой подорвёт себя и приближающихся к нему боевиков. Ему посмертно присвоят звание Героя России. В её школе повесят памятную доску с его фотографией – «Он учился в нашей школе», и навечно зачислят в списки личного состава части. На Аллее Славы города установят мемориальную плиту и назовут улицу города его именем…
Веру Геннадьевну на его похоронах будут мучить вопросы: что на самом деле воспитывает душу? Кто может знать, что именно делает человека человеком? И так ли нужна для этого её Музыка? И что значит её жизнь по сравнению со смертью этого парня?..

АРИТМИЯ

Не в первый раз объясняю зятю, что такое мерцательная аритмия. Вроде понимает, но проходят дни, и приходится объяснять заново. Наверное, здоровому человеку трудно уложить в уме, как это сердце бьётся столь часто, что пальцы не могут нащупать пульс. Ни на запястье, ни на шее, нигде – нет пульса! А организм живёт себе – смотрит телевизор, пьёт чай, в выходные на дачу поехал, в понедельник на работу пошёл. С кардиологом беседы раз в три месяца, как под копирку: про лекарства, про жизнь. Врача можно понять. Что нового можно посоветовать, если кардиограмму вновь будто сбрендившие черти рисовали? И никакая фармацея этих чертей вразумить не может. Названия всё мудрёнее, цены выше, а положительного результата нет.
Интересно, что «мерцалка» перестала считаться опасной после изобретения варфарина – средства, разжижающего кровь. У больного «мерцалкой» кровь движется медленно, поэтому густеет и может кое-где по течению свернуться в тромб. С варфарином тромбов не будет, значит, не будет тромбоза, жить можно долго и счастливо и умереть одним из множества других способов, но только не от дурацкого инфаркта.
Объясняю зятю, что ежедневный приём кучки разных таблеток вовсе не обременяет, если привыкнуть. Кивает, но по глазам вижу – не очень-то верит. Правильно делает. Привыкнуть можно к тому, что приносит удовольствие – чтению в туалете, семечкам, кефиру на ночь, ежедневному бритью… Но какое удовольствие от глотания пилюль? Верно? Конечно! Но почему, дорогой мой родственник, ты забываешь об этом на следующий день? Внезапно прозреваю – ему это не нужно, и никому не нужно, меня слушают только из уважения и просто, чтобы поговорить. Какая нелепость!
Однако, через неделю зять заглянет снова, спросит: «Как здоровье?» – и я вновь начну свою песню вроде того глупого скворца из «Машины времени». Логично, зять? Согласен – кивает. В следующие выходные уже может наступить зима, нагрянут метели, и среди этих метелей должен прятаться момент, когда неутомимая авторучка кардиографа вдруг выпишет банальный синусовый ритм. Так подсказывает мне интуиция вкупе с надеждой. Однажды это уже происходило, но я тогда был очень-очень маленьким и ещё не родился.
Что же изменится? Как ни странно, практически ничего. Организм утром позавтракает и пойдёт на работу, а вечером усядется щёлкать семечки перед телевизором, в выходные поедет на дачу активно отдыхать, пить пиво с зятем и тараньками. Оказывается, чтобы избежать навязчивых дум о завтрашнем дне, надо много работать и хорошо отдыхать.
А мерцательную аритмию я заработал случайно. Нет, не слишком много думал – принял упаковку таблеток от лишнего веса. Оказалось, они и от жизни неплохо помогают. Надо же. Как вчера было…
P.S. Не спешите жалеть героя данного эссе. Он всё же вылечил аритмию и теперь продолжает страдать только от ревматизма и излишней доверчивости.

Гонорар

«Глубинка превращается в захолустье, которому недолго стать глухоманью» – подумалось мне, когда эпичный город, стоящий всего в трёхстах километрах от столицы встретил меня замком на воротах автовокзала.
– Закрыли, нерентабельно – пояснил прохожий, у которого я поинтересовалась: каким образом транзитные пассажиры ездят теперь.
Заменой добротного советских времён автовокзала — типовая остановка под пластиковым козырьком; на месте продуктового ларька — касса.
На остановке — двое заметно нетрезвых мужчин вяло собачатся с раздражённой житейскими делами кассиршей.
– Скажите, будьте добры, когда будет автобус до N*?
– В восемь вечера пройдёт, но билетов нет.
На часах – полдень. Треть суток провести под пластиковой крышей автопавильона, чтобы дождаться нужного рейса... А могут ещё и не повезти без билета…
– Так возьмите такси! – читает мои мысли кассирша, даёт номер, звоню: цена поездки раз в пятнадцать выше, чем на автобусе, но таковы особенности селяви в глубинке! Диспетчер обещает машину минут через пятнадцать.
Эти минуты мне коротать под навесом в пьяненькой компании. Никуда не деться: «за бортом» густо заморосило. Июль в верховьях Волги – сезон дождей.
Пьянчужкам скучно: они не настолько пьяны, чтобы мирно дремать на лавке, не так злы, чтобы буянить, но в том промежуточном состоянии, когда тянет общаться, общаться и ещё раз... и так – пока не дойдут до следующей фазы.
Один из них, который постарше — внешне профессиональный алкоголик-работяга, тотчас же заводит разговор со мной:
– Я вижу, Вы, мадам, не местная?
– И как же Вы догадались? – в тон беседы отвечаю я.
– А говор у Вас не наш.
– А чем же мой говор – не ваш? – интересуюсь я.
– Да ты что, не видишь – из столицы человек, – вступился за меня младший. Этому на вид – чуть за тридцать, а может, и моложе. Черты лица приятные, но небрежно «размазанные» алкоголем и сопутствующей одутловатостью.
Я – не из столицы, но – кому какое дело? Старший не унимается, намереваясь меня разговорить:
– Куда же Вы путь держите?
Это «путь держите» и позабавило, и удивило: значит, вот как здесь ведут беседу пьяные работяги на остановке! Провинция – страна чудес! И я шутливо отвечаю:
– На не санкционированный съезд Союза писателей без галстуков.
Старший произнёс удивлённо: «Ооо!», а молодой поинтересовался:
– А разве он ещё существует, Союз писателей?
– Союза нет, а Союз писателей — жив-здоров в виде общественной организации.
– Ааа! – протянул молодой, а старший заявил с мягкой категоричностью хозяина:
– Ну, тогда читайте стихи! – и умостился поудобнее, насколько это было возможно на лавке, как будто он – в зрительном зале.
– Хорошо, я почитаю вам, раз уж мы здесь вместе проводим время. Стихи будут серьёзными: не «под пьяную лавочку». Готовы слушать?
Публика моя притихла, и кассирша к прорези окошка синей масочкой прилипла – молчат.
Я читала вполголоса под грустный аккомпанемент дождя. Стихотворение своей музыкой настраивало на нужный тон и меня саму, и всю честну́ю компанию – никто не балагурил.
Старший насупился, перестал пьяно слюнявиться. Взгляд его застыл, словно упёрся в нечто важное, видимое ему одному. Он как будто окаменел.
Молодой тоже изменился лицом — стал похож на знакомого мальчишку из моего детства и вдруг... заплакал. Как ребёнок – слёзы по щекам, трогательно так — из души плачет... У меня самой, глядя на него, что-то к горлу подкатило, — «Да ну вас, – думаю, – скорей бы такси! – Пьяные слёзы недорого стоят, не хватает тут и мне с вами – добрыми молодцами – разреветься по-бабьи…»
Дочитала одно стихотворение, потом – другое…
Тут и машина подъехала.
– Спасибо, – говорит мне молодой.
– Вам спасибо, что слушать умеете, – отвечаю, и – прощаться, а он достаёт из кармана и суёт мне в руку три мятые пятисотрублёвки:
– Это Вам – за стихи.
– Ну что вы придумали ещё, молодой человек?! – у меня даже щёки зарделись от неловкости всей этой ситуации, а он стоит и держит эти деньги в протянутой руке, будто не даёт, а просит…
– Ну что делать, – говорю, нет у меня даже книжки с собой — нечем вас одарить. Может, ещё свидимся. Спасибо твоей широкой душе, – взяла из его протянутой руки одну купюру. – Раз ты так решил, пусть это сегодня будет мой гонорар…
-------------------
…За окном мелькали придорожные заросли огромного борщевика, похожие на полчища лесных чудовищ, вылезших из тёмного леса на большую дорогу в поисках добычи. Сумрачно-плотная туча распласталась мокрым одеялом до самого горизонта – ни проблеска солнца! Суетливые «дворники» сновали по стеклу ритмично, без устали – словно отщёлкивали оставшееся время, и было грустно так, как будто завтра – зима, и едем мы прямиком в эту зиму, и нет этой наступающей зиме ни конца и ни края…
-------------------
И что ты за птица, русская душа?
Что тебя томит?
Отчего живёшь вот так, неприкаянно?
О чём ты плачешь?
Что ждёт тебя завтра?

Место встречи

Этот город...
Он зыбко зеркален и неизменно наш — как будто место встречи совершенно невозможно изменить...
Я нахожу этот город, или он находит меня и выдёргивает из вязкой рутины, похищает в себя — неразменная магнетическая метка-мета́ ? Цель бытия?
Привязанный к пространственному серверу аккаунт?
Как бы там ни было — я снова здесь, совершенно случайно и вдруг, и ни разу не случайно.
Сегодня «похищение» состоялось необычайно чудесно и просто до обыденности: конкурс прозаических миниатюр, картинка-иллюстрация — в качестве темы...
На картинке — наш город!
Теперь он существует и на земле: можно просто купить билет и приехать... и побродить по мокрым от постоянных дождей улочкам, поглазеть на корабли, приходящие в залив и уходящие «за поворот»...
Но — не будем торопиться!
Плоть нашего города — створожившийся сгусток памяти, материализованный след наших посещений.
Мы ВСЕГДА там, но каждый раз проявлены по-разному.
Сегодня нам отведено время сумерек — сине-серых, стремящихся к монохрому, но так его и не достигающих... Синее — основа, опора, незыблемость — тысячи оттенков сине-сине-серого, исключающие вульгарность пестроты... Строгая королевственность единоцветия-единобожия... Невозможность предательски-красного, игриво-зелёного, развлекающих глаз, уводящих от главного...
Мегазеркальность присуща сырой амальгаме асфальта — он, наверное, не знает иной погоды.
Да и зачем ему — всё уже есть там, в его глубинах...
Асфальт прозрачен до самого глубочайшего бездонья: не сравнить ни с морской пучиной, скрытой от самой себя, ни с океаном небес, непо-/недостижимом самим собою.
Пучина иномирья, возможность ходить по воде и всматриваться в необъятность собственного существа, стоящего на грани... Ярусы погружения исчислимы лишь возрастом древа иггдрасиль — тогда мы, стоящие курчавыми липами по обочинам дороги, чувствуем себя его проявленными корнями, берущими впечатления зримого, будто солнце и влагу, питая листву вневременья...
Солнце сочится из многочисленных окон — им позволено, подобно фонарю Диогена, подсвечивать поиск несуетных начал бытия; они тепло оттеняют строгость сдержанной серым синевы...
Да, в этом пространстве сосуществуют миры! Их не счесть — мы своей сосредоточенностью вбираем их, познавая подобие и неповторимость.
Но сегодня... Я ищу нас-сегодняшних на этом всевременном фрагменте пространства.
А вот они — мы! Вот эти, кажущиеся на картинке почти игрушечными, трамвайчики. Трамвайчики-фонарики, снующие по зеркальным рельсам.
Те, кого мы впустили в свою тёплую среду — это наши родные и близкие. Мы заботимся о них, любим, оберегаем от непогоды, от всего, от чего в силах оберечь, ожидаем на остановках.
Но они сами выбирают свой маршрут: заходят, выходят, возвращаются или покидают нас навсегда...
Мы заняты этими — самыми неотложными — делами: от пути невозможно отвлечься.
Но всё же, когда, случайно (или нет в этом никакой случайности?) мы встречаемся на поворотах (где же ещё нам встречаться, если маршруты — совершенно разные?), мы светим друг другу.
Светим по-особенному, потому что безошибочно друг друга узнаём. Мы храним в памяти эти «почти-что встречи».
Они живут в нас и питают надежду: однажды мы встретимся по-настоящему...

Бармен

Приполз домой уставшим и раздражённым событиями рабочего дня. В холодильнике —  шаром покати. Нет, кусок сыра увидел, не смог разгрызть — положил обратно. Кровать не убрана — проспал... Эх, есть минусы в холостяцкой жизни!
Звоню другу:
— Колян, давай по барам прошвырнёмся?
— Не могу — занят, да и Светка не отпустит.
— А с нею?
— Ты что? Она ж твоя первая любовь! Вдруг ваши чувства вернутся — ты парень видный!
— Вместо бара сейчас приеду, морду тебе набью и Светку заберу.
— Но-но-но! Остынь, нечего боксёрским прошлым бахвалиться. Слушай: есть адресок бара, однажды туда случайно попал. Понравилось! Только будь начеку — часто в него не ходи. Пропадёшь!
Переоделся и пошёл. Последние слова друга пропустил мимо ушей — тоже мне пугатель-предсказатель. А зря…

Непривлекательная вывеска у входа в подвальное помещение — Кафе-бар «Волшебный» — вызвала саркастическую улыбку. Вхожу.
— Молодой человек, если вы здесь впервые, то располагайтесь у барной стойки, а когда освоитесь, пересядете за любой столик, не обязательно свободный.
Прислушался к совету. Стал изучать скудный ассортимент напитков. Видимо, выдал оттенок разочарования на моём лице, и бармен поспешил отреагировать:
— Не смотрите на витрину, заказать можно любой известный напиток. Если затрудняетесь, я попробую подобрать что-нибудь из неизвестных вам.
Подивился, но доверился его вкусу. Не без опаски сделал глоточек, но того хватило, чтобы лишиться языка — мямлил и жестикулировал вместо благодарности:
— М-м-м… о-о-о… это…
Бармен опять пришёл на помощь:
— На языке производителя это называется… - и подал наушники, прослушать название: прозвучал куплет песни на незнакомом языке, а язык ли это был? Кивнул, выказывая восторг от напитка.
С шумом в кафе ворвалась группа подростков.
— Привет, Серж! Мы в кабину! Всё как обычно! — парни подошли к автомату, пробежали пальцами по кнопкам — тут же в их руках оказались горшочки и бутылочки. Без сомнений — еда и питьё.
— Серджо, чао! — девчонки пропели дуэтом, обернувшись и помахав руками рядом с нарисованной, как я думал, дверью, за которой и скрылись.
Бармен, улыбнувшись, помахал в ответ.
— Молодость!
— Серж, Серджо, — я непонимающе посмотрел на бармена.
— Моё имя! Буду признателен, если обратитесь его аналогом на неизвестном мне языке.
— Сергей. По-русски, — зачем-то уточнил я, протягивая для пожатия руку. — Давай на ты.
Тёзка засиял, будто получил долгожданную радостную весть. Непринуждённая, но всё же рабочая вежливость, сменилась восторженностью без видимой на то причины.
— Ты не представляешь, как я рад, что ты тоже Сергей! В знак расположения прими шкиль. Это для расчёта, как неразменный пятак — оплачиваешь им покупки или услуги, а он остаётся целым у тебя. Но только на сегодня. Иди, сядь за столик и почитай инструкцию-путеводитель по кафе.
«Какой путеводитель? Слегка благоустроенный подвал, примерно сорок квадратных метров, бар и столики. Да нарисованные на стенах двери», — мелькнуло в голове. Хотел спросить, за что же такая честь — шкиль, да не успел, бодро вошёдший старик, услышав последние слова, попросил:
— Присаживайтесь, пожалуйста, молодой человек, — мне очень нужно переговорить с Сержиньо.
Ничего не оставалось, как идти за стол. Неказистое с виду кресло оказалось очень гостеприимным: объяло, как родного, окружив теплом и лаской стан. Натруженный седалищный нерв заурчал от блаженства.

Инструкция представляла собой электронную книгу с разделами на все случаи жизни:
— не хватает освещения — используй лучики солнца разной длины, ими же можно подогреть поостывшие напитки;
— вспомнил о срочном деле — используй телепорт (или другие средства — сапоги-скороходы и ступу бабы Яги, додумал я);
— влюблённые, скрывайте объятия и поцелуи за цветным облачком (а я гадал, что за розовый туман за соседним столиком?);
— гости из других планет, миров, измерений, получите синхронизатор времени (время где-то летит, а где-то ползёт?) и адаптер роста, чтобы приобрести объём среднестатистического землянина.
Читал и не верил своим глазам. Порывался обратиться за разъяснениями к бармену, но беседа со стариком продолжалась, и тёзка, видя недоумение, утвердительно кивал в мою сторону, мол, да, именно так!
Впал в оторопь (а ведь ещё не добрался до путеводителя). Сбросить её решил с помощью блюза Бесс Харт и Джо Бонамассы — музыка полилась из подплывшего к голове облачка.

Стало намного лучше. Открыл глаза — рядом сидел старичок-бодрячок, оказавшийся хозяином заведения.
— Сергей, я без предисловий: предлагаю работу — так достойно никто не держался в первое посещение. Одна из традиций — бармен должен носить имя Сергей. Сергиуса окрутила красотка из пятого измерения, он уйдёт, когда будет ему замена. Условия: вы не можете отсюда выйти, зарплаты нет. Режим работы: сутки — вы бармен, сутки — посетитель со шкилем. Согласны?
Неожиданно! А кто, ждёт меня за дверью этого кафе? Родственников нет, детдомовец, как Светка и Колян, они — да, родные! Но скоро им будет не до меня — ждут первенца.
Так я стал барменом.

Человек под мостом

На Стивена наступила очередная тяжёлая осень. Наступила, но не раздавила. Он изо всех сил цеплялся за жизнь, несмотря на то, что у него почти ничего не осталось - ни дома, ни семьи, ни работы, ни друзей, ни даже водительских прав, где было бы написано, что он действительно Стивен. Иногда ему казалось, что тот старый Стивен умер, сгорел вместе со своей женой и детьми, а новый Стивен не более, чем призрак, обитающий под мостом.
Слава Богу, зимы в штате была тёплые. Поэтому Стивен мог умереть от чего угодно, только не от переохлаждения. Снег... Стивен никогда вживую не видел снега, не трогал его руками, не играл в снежки, не лепил снеговиков, не пробовал на вкус... От этой мысли ему стало немного грустно. Но во всём есть свои плюсы - он мог спокойно жить под мостом, не боясь приближающейся зимы и точно зная, что снег не станет для него белым саваном. Стивен тут же пожалел бродяг, живущих на улицах в далёкой России, откуда в своё время эмигрировал его прадед.
В желудке у Стивена заурчало, напомнив ему, что сегодня он практически ничего не ел. За четыре года он изрядно похудел. Лишние килограммы судьба тоже забрала. Всё у него забрала и не подавилась. Вырвала счастливые страницы из книги его жизни и бросила их в огонь, чтобы Стивен мог начать с чистого листа. Он и начал. В буквальном смысле. Нашёл на помойке ручки, тетрадки и стал писать роман. Нет, не про серые будни бездомного мужика, а фантастический роман о будущем... Фантазия переносила его в иной мир, который казался ему реальней того, где вынужденно находилось его тело.
Свободного времени у него было завались и часть его он, конечно, тратил на поиски и приготовление пищи. Такой ежедневный квест в реальности под названием "Найди или умри". Однажды, бродя по свалке, он нашёл старую гитару без струн, потом украл в музыкальном магазине струны и теперь играл на оживлённых улицах и зарабатывал этим немного денег, радуясь каждому центу словно маленькому блестящему чуду. А в перерывах между делами насущными, но необходимыми для выживания, Стивен брал в руку шариковую ручку - этот волшебный ключ с чернильной душой внутри - и открывал ей дверь в свой сказочный мир...
Стивен верил, что его книга непременно станет бестселлером. А если не станет, то он напишет вторую, третью... И так пока не достигнет своей цели, пока его книги не начнут ходить по рукам, собирая для него тысячи зеленых бумажек, на которые он купит себе небольшой уютный домик, в котором начнёт новую жизнь. И каждый раз, засыпая в мягкой тёплой постели, он с улыбкой будет вспоминать, как когда-то проживал под мостом на берегу реки, что постоянно шептала ему - "Стивен, нырни в меня и на самом дне ты навсегда обретёшь покой". Но он не нырял. Он брал ручку и писал. Писал, чтобы жить.

Дом, трамвайчик… и любовь

Мы живём в мире, который создали сами. Поэтому нет ничего удивительного в том, как сильно похожи на нас наши творения. Или всё-таки мы на них?
Например, есть люди-дома – приземистые, основательные. Их жизнь – это пространство. Место. Такой если займёт свою территорию, никуда уже не сдвинется – врастёт в землю, выстроит стены, крышу, забор, займется обустройством быта. Обзаведётся хозяйством, будет его расширять и приумножать. И гордо поглядывать на соседей, мол, смотрите, какой я большой и красивый! Всё у меня есть, всего в достатке!
Такие люди довольны своей жизнью и ни в чём особо не нуждаются. С ними бывает тепло и уютно. Они знают, что правильно, а что – нет. И хотя почти всё время проводят на одном месте, не чувствуют себя обделёнными.
А есть люди-трамвайчики, которые всегда куда-то спешат. Постоянно что-то ищут, придумывают, исследуют. Изредка делают остановки, потом снова продолжают бег. Их жизнь – это путь. Им не бывает скучно. Одиноко? Возможно. Иногда они догоняют друг дружку и какое-то время движутся рядом. А порой бегут наперегонки, весело перезваниваясь и задорно подмигивая глазами-фарами.
Но пробегая мимо стоящих домов, трамвайчики немного им завидуют. А те в глубине души завидуют бегущим, хотя не признаются в этом даже себе.
Люди-дома хранят традиции. Люди-трамваи открывают новые горизонты. Часто они друг друга не понимают и даже презирают, но и те, и другие одинаково важны.
***
Когда я выбирала собственный путь, он предложил мне дом.
Предложение шикарное: симпатичный молодой человек из приличной семьи, с перспективной должностью в перспективной компании. Дом – полная чаша, автомобиль и обещание золотых гор в придачу.
Очень льстило, что завидный жених выбрал меня – скромную «серую мышку». И он это всячески подчёркивал.
Теперь я понимаю, что мою самооценку целенаправленно разрушали. А тогда…
Процесс воспитания будущей жены был нелёгким и болезненным. Любовь и обожание сменялись жесткостью и бескомпромиссностью. Страсть и нежность – показным равнодушием.
Он сюсюкал со мной как с ребёнком – я была на четыре года младше. Бросал одну по праздникам – наказывал за непослушание. Диктовал условия и ставил рамки, не брезгуя шантажом. Всё должно быть так, как хочется ему, иначе он уйдёт. Прямо сейчас и навсегда.
Став моим первым мужчиной, он радовался: теперь – т а к а я – я никому не нужна, кроме него.
Мне внушалось, что сейчас я никто и ничто, а когда стану ж е н о й, буду иметь всё.
Я выбрала пойти своим путём.
Он долго цеплялся за меня, но в какой-то момент всё-таки отпустил.
Тогда я не знала, что первый опыт отношений остаётся с нами навсегда. Натыкаясь на те же грабли, совершая те же ошибки, вспоминала его и ненавидела. Злилась и не могла простить. Желала ему одиночества и нелюбви. Создавала себя заново и мечтала когда-нибудь показать ему, чего достигла, как изменилась, насколько ушла вперёд. Это было бы долгожданной местью.
…Сегодня я узнала, что его уже год как нет. Он умер в одиночестве, не оставив семьи, детей... Его дом стоит заброшенный и никому не нужный.
А мой травмвайчик едет дальше.
Долго не могла понять, что же сейчас чувствую. Сначала казалось, что внутри пустота, но потом чувства хлынули потоком. Обида – как будто меня обманули. Немного вины – человека уже нет, а я всё поминаю лихом. И много злости. За всю причинённую мне боль. За все несчастливые годы после. За то, что лишил возможности отомстить так, как мечталось.
А ему уже всё равно.
И теперь мне придётся его отпустить…

Остров

Игоря Петровича Голощапова, пенсионера, в прошлом ведущего инженера НПО "Туман", в заграницу не тянуло. Совсем. В своё время он намотался по командировкам по всей стране, от Петропавловска-Камчатского на востоке до Калининграда на западе, от Байконура на юге до Амдермы на севере – и попросту не видел смысла в загранпоездках. "Чего я там не видел? – спрашивал он сына Вовку, который с завидным упорством регулярно убеждал отца съездить то в Турцию, то в Египет. – Наше море ничем не хуже, а их сервис мне по барабану. Вон у меня сервис – огурчики, помидорчики. Сам растил. Оно и вкуснее и приятнее. А прибраться в комнате да приготовить что – мне не в тягость. Так что, ты Вовка, наливай да закусывай. Моя самогоночка всяко лучше всех этих текил заморских."

Однако такое отношение к поездкам возникло у Игоря Петровича не сразу, как он вышел на пенсию. Тем более, что случилась она ранней – северный стаж был не маленьким. Напротив, сначала Петрович даже ждал, когда можно будет попутешествовать. Но поначалу мешала первая форма, с которой бывший инженер сроднился ещё с семидесятых, и связанный с ней десятилетний запрет на выезд, а за эту десятилетку он втянулся в дачные заботы – и желание куда-то ехать совершенно пропало. А уж когда умерла Зина, жена, так он и вообще переселился на дачу, возвращаясь в город только на зиму. Однако с появлением Интернета возникла у Петровича привычка путешествовать по городам и странам виртуально. Вовка ехал в Прагу – а отец в это время там гулял на экране монитора. Вовка в Лондон – и Петрович в Лондон. Вовка приезжал, делился впечатлениями, рассказывал о красотах – а отец его выслушивал, да ещё и дополнял. И посмеивался. "Бать, ну там красиво. Сказка!" – говорил сын. "Сказка в душе, сынок, – слышал сын в ответ. – А ты не про сказку говоришь, а про виды, про картинки. А картинки – вот они, смотри, – и отец показывал фотографии, выкачанные из Интернета. Моя же сказка вон – за окном." Сын пытался возражать, но отца было не переубедить.

В этот день, как говорится, "ничего не предвещало". Вовка приехал к вечеру, привёз отцу чешского пива. Поговорили о погоде, о здоровье, об учёбе внуков Игоря Петровича. Затопили баньку. Разговор снова коснулся сказок, но сначала как-то вскользь. А потом Петрович сказал: "Вот, кстати, смотри, Вовка – сказка". И показал на фотографию, украшающую рабочий стол экрана монитора. На рисунке был вечер, вдоль мокрой от дождя улицы стояли красивые, действительно сказочные, домики, по улице двигалась пара старинных, похожих на игрушки, трамвайчиков, а впереди виднелись море, кораблики, острова и горы. "Видишь, – сказал Петрович, – художник с душой рисовал. И это чувствуется. И ехать никуда не надо – всё здесь, всё по-доброму". Сын внимательно посмотрел на экран, потом перевёл задумчивый взгляд на отца и сказал:
– Это не картина, пап. Это фотография.
– Да какая это фотография? Трамваи без проводов. Так не бывает.
– Бывает, пап. Это Сан-Франциско. Канатные трамваи. Туристы на них катаются и фотографируют. Но не в этом суть. Вон, видишь остров впереди. Это Алькатрас. Там была тюрьма. Она и сейчас есть, но там уже никого не держат, но раньше… страшная это тюрьма была и очень известная. Так что в твоей сказке есть островок несвободы. Как и в любой волшебной сказке, впрочем…

Наутро сын уехал. Игорь Петрович проводил его, вернулся в дом, включил компьютер и минут десять разглядывал фотографию на рабочем столе. Потом снова вышел на улицу, оглядел огород, забор вокруг него, калитку, посмотрел на небо и на лес на горизонте. "Тюрьма, говоришь? Остров?" – спросил он в пустоту и опять вернулся в дом, где сел за компьютер и набрал запрос в Гугле "туры в Норвегию". "Там вроде как даже тюрьмы сказочные", – подумал он. В тюрьму Петровичу не хотелось…

Обыкновенный как жизнь

Вы часто задумываетесь над тем, как живёте?
Я... живу самой простой жизнью. Как обычно, проснулся сегодня рано. Потянулся, пораскачивался, немного вибрируя в пространстве между рекой и небом. Около шести, как по часам, по мне пробежала, звонко шлёпая, босоногая пара – муж с женой. Они каждое утро, плечом к плечу, бегут по траве у кромки тропинки, заскакивают на мой выгнутый остов, бодро стучат по нему пятками и в конце ловко и в унисон спрыгивают на дорожку, поворачивающую налево за раскинувшийся багряный клён.

Сейчас я весел и спокоен. Ночь прошла тихо, дав по-настоящему отдохнуть, а затем достойно провести очередной трудовой день на многолетней службе. Несмотря на преклонные годы я до сих пор нахожусь в прекрасной форме. А ведь когда-то ни здесь, ни где-то ни было ещё, меня не было. Предшественника разобрали на части прямо на моих глазах, пока недалеко от реки я ждал своей участи. Длинные, скрипучие, потрескавшиеся доски медленно пронесли мимо моих глаз куда-то в конец парка старые рабочие. Проволокли подгнившие, позеленевшие деревянные сваи, за которыми тянулись по дорожке прерывистые рытвины и колеи. Протащили мешки с какой-то щепой. Наконец, принялись и за меня. Подошла новая рабочая смена, в форменных комбинезонах с зелёными логотипами, и стала растаскивать и нести меня частями к реке. Не помню, что было дальше. Погрузился в состояние близкое к обмороку. Река, облака, деревья, люди – все как в тумане. И при этом еще бешено вертелся калейдоскоп цветных линий, пятен и отрывистых звуков.

Очнулся как после наркоза, не понимая, кто я и где. Потихоньку полностью пришёл в себя. Внизу что-то приколачивали к моей деревянной плоти, наверху проверяли пригнанные одна к другой доски, по обоим бокам заканчивали устанавливать последние балясины, больше похожие на вычурные шахматные фигуры. Я посмотрел на небо, опустил глаза на гору, потом перевёл взгляд на тоненький клён и опять забылся. Когда очнулся, мой пахнущий свежестью и лаком настил заканчивал подметать жёсткой щетиной какой-то безусый юнец. По обеим сторонам реки собирался любопытный народец. Прибыла группа важных лиц, самому из них важному на подушечке преподнесли серебрянные, по старинке выкованные ножницы. Он, как пуповину, разрезал палевую атласную ленту, и началась моя нескучная жизнь в этом красивейшем месте.

Дни тут мелькают почти также быстро, как проносятся надо мной птицы. Из года в год по мне пробегают, проходят, прошаркивают тысячи ног. Стучат ходунки младенцев, цокают каблучки дам, постукивают палки стариков. Я провожаю взглядом каждого идущего, сужу о настроении и самочувствии людей даже по их походкам. Иногда мне самому тоже нездоровится. Это бывает после бессонно проведенной ночи, когда парк не закрывается для посетителей, жаждущих полюбоваться при луне цветением сакуры. Они бессмысленно топчутся на месте, опираясь на мои толстые перила. Вздыхают и охают от восхищения, ловя пролетающие в белесом свете розоватые лепестки. Умиляются цветочными перьями, опустившимися на воду и по воздействию на тонкие души соперничающие с лунными перьями, в ясную погоду покачивающимися на мягких волнах.

Вас может удивить моя богатая лексика и грамотная речь. Мне уже говорили об этом облака и ветер, река и сосед-клён. Иногда я разговариваю сам с собой, и эта привычка с возрастом усугубляется. Для вас, людей, это ничем не примечательные скрипы, стуки или скрежет. Но пролетающей каждый день надо мной стайке воробьёв эти звуки расскажут о многом. Впрочем, воробьям не до меня, спешат по своим делам. Да и я не очень-то разрешаю к себе приближаться птицам, одна морока от них и грязь. Лучший мой собеседник – приятель клён. Мы понимаем друг друга с полуслова. Только он протянет ко мне свою толстую нижнюю ветку, а я уже знаю, о чём он думает. Ну вот, приревновал к вам, бросил мне почти в лицо охапку свежих бордовых листьев... Вы только что засмеялись. Надо мной? Думаете, я всё преувеличиваю, а сам силы никакой не имею? Не принуждайте показать её! Вот с предшественником кто-то не посчитался, а потом оказался в реке с оторвавшейся доской в руках. А ещё, если захочу, мне всегда поможет ветер: налетит, да сдунет вас в воду, ни одна балясина удержаться не поможет. Ну, ладно, это я просто шучу. Хотя когда приближается сильнейший тайфун, вход запирают от посетителей, и лучше вам не знать, что здесь начинает твориться.

Забыл представиться: я мост, самый обыкновенный, безымянный мост, один из многих в огромном национальном парке. Сегодня уже поздно, парк закрывается. Приходите ко мне завтра, поговорим!

Перемещение

Любите ли вы приморские города? С их праздной курортной атмосферой, аккуратными отельчиками, цветочными горшками с азалиями, зелёными скверами и бесконечной набережной, по которой прогуливаются загорелые «афродиты» в полупрозрачных одеждах. С узкими улочками на холмах, бесконечными лестницами, извилистыми тропинками между сосен и скал... Города, в которых все дороги ведут к морю.
Только зимой это совсем другие города – с мокрым асфальтом, в который смотрятся полупустые трамваи, с промозглым ветром, заползающим под куртку, и пустыми вечерними улицами.
Вот на такой мокрой пустынной улице, сбегающей к морю, я и оказалась совершенно парадоксальным образом, и теперь не могу понять, почему я здесь, а не в горах!
Расскажу все по порядку – может и у самой мозги встанут на место.
Вчера пришла к однокурснику поделиться своей «трагедией» – каникулы проходят, хочу в горы на лыжах покататься, денег на проживание наскребла, жильё забронировала, а на дорогу не хватает. Васёк, понятно, не Рокфеллер, но я и не за деньгами пришла, а так, поплакаться. Он у нас парень чудаковатый – всякие креативные идеи выдает на раз. Вот так – раз!.. Не сработало… Два!!!
На «два» Васёк выдал:
– Знаешь, Дашка, я могу тебе помочь. Только ты должна согласиться на эксперимент. Понимаешь, у меня готова машина мгновенного перемещения в пространстве, но еще не обкатана.
– Ракета, что ли?
Наверное, на моем лице было написано удивление, потому что Васёк стал тут же оправдываться:
– Я всё просчитал, в разных программах проверил, даже промоделировал. Хочешь, покажу? Гарантирую, что все будет в порядке – переместишься на свой курорт, только сумку покрепче прижимай. Снаряжение сразу на себя надевай, чтобы не растерять в пространстве и… Время оставим константой.
– А назад? – спросила я автоматом, ничего не понимая.
– Дам подробные инструкции. Будем с тобой постоянно на мобильной связи – наверняка на курорте она хорошая.
Креативщик! Умеет не то, что удивить – ошарашить!
Вариантов у меня два: сиди здесь все каникулы, вдыхай выхлопные газы, или рискуй и «пей шампанское».
Я выбрала второе:
– Мне завтра надо к вечеру, чтобы еще на ночлег устроиться.
– Отлично! – энергично потёр ладони Васёк. – Буду ждать в семь. Это будет что-то! Дашка, ты молодчина!
Васёк был настолько обрадован моим ответом, что готов был расцеловать своего кота, а я пошла переспать с мыслью об участии в необычном эксперименте.
Что было сегодня? Собиралась, одевалась, под вечер пришла к Ваську. Он завел меня в комнату, напиханную мигающими приборами, и начал «колдовать». Я так волновалась, что ничего в деталях не помню, только вспышку… И вот я здесь –в горнолыжном костюме и шлеме смотрю на улицу, убегающую вниз к море, рядом дома с горящими окнами.
Мобильник оказался дебильником. Связи с Васьком никакой и спросить у него, куда он меня закинул, нет никакой возможности. Придется выкручиваться самой. Спросить, что ли, что это за город, для оценки масштаба моей финансовой катастрофы:
– Женщина, не подскажите, что это за город?
– Ты что, с Луны свалилась?
– Не из такой отдаленной провинции, но всё же свалилась, – это я про себя подумала, а вступать в диалог в подобном случае бесполезно.
Вот подростка спрошу – дети умнее и добрее взрослых:
– Мальчик, скажи, как этот город называется?
– А как называется эта планета, вас не интересует?
Я немного опешила – может я в другую галактику попала! А что – от Васька чего угодно можно ожидать! Но нет же! По-русски ведь говорят! Значит, развод… Мальчику 1:0, с таким можно и побеседовать!
– Планета? А что, русские уже заселили Марс? – начинаю я издалека.
– На Марсе вы сидели бы под колпаком или в скафандре, а иначе уже бы задохнулись. Так что радуйтесь – на этой планете атмосфера еще пригодна для жизни! – отпарировал мальчик.
– Я радуюсь – и атмосфере, и погоде, и улице этого прекрасного приморского города под красивым названием… – попыталась я схитрить.
– Приморского города? Тётенька, а вы ничего не путаете? Вы где-то увидели здесь море?
С этими словами парнишка показательно окинул взглядом окрестности, обернулся назад и... расхохотался. Гляжу на него и не могу понять, в чем дело.
Наконец, вытирая слёзы, хохотун поведал мне разгадку своего веселья:
– Это же… Ой, не могу, умора! Это же рекламный щит от турагенства! А вы что подумали? У вас со зрением порядок? Тут туристов много – после лыж их агитируют сразу на море отправляться. А Вы хотели сразу на море? В горнолыжном шлеме любите плавать?
– Да нет, – выдавила я, чувствуя полное смятение.
– Так да или нет? – не мог угомониться развеселившийся мальчишка. – Пока добро пожаловать в горнолыжный N…вель! Дождь, правда, весь день, но зато ночью обещают снегопад, может по пояс снега навалить – в марте здесь такое бывает. Покатаем!
– Вам сумку помочь нести? Вам в какой отель? У вас место забронировано? – забросал меня вопросами пацан, словно инопланетянку.
И как я могла принять рекламный щит за реальный вид города?! Респект художнику! И Васёк тоже молодец!
Ну, здравствуйте, горы! Это я…
Пошли, спаситель!

Странные сны

Опять этот странный сон. Странный не тем, что я оказываюсь в одном и том же месте – такое бывало и раньше – а тем, что там, во сне, я живу совсем другой жизнью. У меня другой муж, дети, город, работа. Всё!
Всякий раз, просыпаясь, я с ужасом думаю, что схожу с ума. Шизофрения! Раздвоение личности! Мне страшно рассказать кому-либо об этом, потому что такого у нормального человека не бывает. Уже почти целый год я варюсь в своём собственном котле безысходности.
Каждый сон – это отдельный эпизод из жизни моего второго я.  Иногда я просто стою у окна и смотрю на закатное небо, на зябкий дождик, на лужицы с дрожащим  отражением жёлтых вечерних фонарей, на тёплый свет от окон домов и слушаю звонки пробегающих мимо забавных трамвайчиков.
Боже мой! Я никогда в жизни не видела таких маленьких, словно из прошлого, ретро-трамвайчиков. Откуда они появляются в моих снах?
Прошлый раз я сама ехала в нём, сидя на открытой платформе, как на веранде. Трамвайчик натужно пыхтел, взбираясь вверх по крутой дороге, под полом у него что-то поскрипывало, но всё это вторую меня ни капли не удивляло, а было привычно как ежедневный атрибут обычной жизни.
И дети. Их там у меня двое. Маленькая кудрявая девочка, ласкуша, не желающая расставаться со мной ни на минуту,   и сын – подросток, со всеми, присущими этому возрасту, всплесками добра и зла. Но мы с мужем как-то справляемся с этим.
Муж… Любимый. Кстати, внешне я почти не запоминаю его. Проснувшись, я не могу представить, как он выглядит.  Только ощущение защищённости, доверия и спокойствия невидимой аурой окружают меня в той странной реальности.
Мне там было хорошо. До некоторых пор. Но неделю назад случилось что-то плохое. В мои безмятежные сны просочилась тревога.
Не так весело звенели трамвайчики, почти не показывалось солнце, а себя я видела в незнакомом, пугающем месте, плутающей в поисках выхода.
Я растерялась. Если раньше странные сны беспокоили меня только своей необычностью, то теперь они как будто требовали от меня каких-то действий. Тревога перетекала в  реальную жизнь.

А что, если такой город и такая улица существуют на самом деле?
Я ухватилась за эту мысль, как за спасательный круг. Интернет. Поиск. Ретро-трамваи. Город.
И нашла! Точно такой трамвайчик. Филадельфия. Очень, очень похоже.
Откуда-то пришло осознание, что я должна побывать там. Пусть это бред шизофреника, но, если я не увижу город моих снов, случится что-то непоправимое.
Дальше моя реальная жизнь стала похожей на стремительно раскручивающуюся пружину. Я сумела выпросить отпуск у совершенно неуговариваемого начальника, фантастически быстро оформила визу, талантливо сочинила правдоподный повод срочного  посещения Америки и улетела в город, где провела год виртуальной жизни.
Прямо из аэропорта я поехала в тот район, где бегают знаменитые канатные трамваи. Сон превращался в явь. Трамвайчик натужно пыхтел, взбираясь вверх по крутой дороге, под полом у него что-то поскрипывало, а я сидела на скамейке, как на открытой веранде, и узнавала никогда не виденные дома и улицы.
Вот и моя остановка. Я вышла и сомнамбулически двинулась к двухэтажному дому, сохранившему, как и окружающие его здания, старинный фасад.
Консьержка кивнула мне, как хорошо знакомой:
- Привет, Хелен! А Ваши уже дома.
Я поднялась по узкой крутой лестнице и нажала на кнопку звонка.
Открылась дверь.  В её проёме я увидела себя.
Мы стояли, онемевшие от неожиданности.
Но это продолжалось ровно секунду. Потом моё второе я кинулось мне на шею и закричало, обращаясь к кому-то, кто был в глубине квартиры:
- Она приехала! Она жива!
Из квартирных глубин на её крик выбежали кудрявая девочка, мальчик-подросток и мужчина, внешний вид которого я не могла вспомнить.
После объятий, бестолковых возгласов и слёз рассеялся туман моих странных сновидений. Всё оказалось просто до тривиальности. Мы – сёстры - близняшки, разлучённые в младенчестве. Наша родная мать умерла при родах.

Хелен удочерила и увезла бездетная семья из Филадельфии, а меня, слабую до такой степени, что никто и не надеялся на возможность выживания, оставили в России, где потом и взяли в дочки добрые русские люди.  По сей день я считала их своими кровными родителями.
Говорят, что близнецы соединены друг с другом некими телепатическими связями. Иногда они слабее, иногда сильнее, но наш случай оказался абсолютно уникальным. По крайней мере, так сказали психиатры, которым я, наконец-то, рассказала о своей аномалии.
И самое главное – Хелен действительно нуждалась во мне. У неё обнаружили лейкоз. Болезнь плохо поддавалась лечению, потому что врачи никак не могли подобрать нужного донора костного мозга.
Стоит ли говорить о том, что я идеально подошла ей по всем медицинским параметрам?  Хелен пошла на поправку.
И я очень надеюсь, что наступившая ремиссия станет началом полного выздоровления моей сестры.

Дорога к морю

Есть что-то завораживающее в бесконечной ленте дороги, которая​ устремляется вниз. Невесомость незаметно подхватывает тебя, и ты как будто летишь, а когда мир вот так прозрачно-тих,​ это ощущение ещё сильнее.
Сегодня был дождь. Холодные потоки воды стекали по голому асфальту,​ унося прочь последние воспоминания о лете.
"Тирли-тирли" -​ звенит мой дом на колёсах и несёт меня то ли навстречу, то ли всё дальше от моря. Асфальтовая лента весело поблёскивает лакированой гладью.
"Тирли-тирли..."
И ты живёшь в таком же​ стремительном ритме. У нас не нашлось ни одного часа на общую остановку,​ все дни расписаны по минутам. Вот так и​ пролетело лето.
Осень, она добрее, но у неё меньше возможностей. Наверное, потому, что дни становятся короче, а разлука длиннее и сильнее. И она побеждает. Даже параллели трамвайных путей могут пересечься.​ А наши дороги - уже никогда. И нужно всё​ начинать заново, как эта осень начинается с чистого асфальта.
"Тирли,тирли..."
Проехали мы мимо​ того дома с тёплыми уютными окнами, который мечтали построить вместе.
Путь от одного моря к другому был долог, но всё когда-нибудь кончается. Наши воспоминания тоже тускнеют с каждым дождём.​ Правда, есть такие глубокие следы, что... Но я никак не пойму, радоваться этому, или нет.
Все дороги ведут к морю. А море?

Желтые розы

Ярким солнечным днем дачный дворик собрал все краски лета, но наступил теплый вечер и небо затянуло плотными темными тучами, накрапывал дождь. Андрей закончил запланированные на сегодня дела и засобирался домой. Напоследок он зашел в розарий, чтобы еще раз полюбоваться новыми розами. Это были необычные желтые розы с красиво вырезанными лепестками. Розы издавали нежный, глубокий и насыщенный запах. Выглянула соседка с участка, расположенного рядом.
– Первые розы нельзя дарить, - предупредила она, – Нужно поставить их в вазу и любоваться. Желтая роза означает радость и веселье. Это символ жизни, света и солнца.
Андрей молча выслушал советы. Не задумываясь над смыслом сказанного, он срезал несколько высоких желтых роз, поместил их в высокий пакет и направился к остановке. Ехать ему нужно было до самого конца маршрута, дорога проходила вдоль моря. Вскоре подъехал трамвай. Андрей выбрал местечко в уголке, у окна, чтобы по пути видеть море, горы, причал с кораблями. Он замечал, что у моря, как у живого существа, всегда разное настроение. Сегодня, даже серое и невзрачное, оно настраивало на лирический светлый минор, на мысли о вечности и незыблемости. Начался дождь, дорога стала зеркальной. Пассажиры постепенно вышли, и он ехал в вагоне один. Внезапно Андрей услышал, что водитель, молодая девушка, заговорила по телефону по громкой связи. Пассажира она не заметила.
- Ну, что ты меня уговариваешь! Любовь святое, пусть идет к ней! Да, я ее видела. Бледная моль, все время смотрит на него преданно, как собака, и хвалит, как лиса ворона. А ему только это и надо.
Андрей слышал, что девушке кто-то отвечает, но невнятно.
- Да что не расстраивайся! Он не хочет возвращаться домой, ветер в его парусах поменял направление, ему нужна перемена партнерш, сексуальные и психологические встряски. И зачем я только связалась с этим музыкантом!
- Я не расстраиваюсь, мне больно! У меня такое чувство, что меня предали и я никому не нужна!
Голос девушки перешел на крик:
- Да что ты понимаешь! У нас с ним было все: я помню до сих пор мгновенье, когда между нами вспыхнула искра, первое касание его руки, волнительную дрожь, незабываемый поцелуй, прогулки при луне, горячие бессонные ночи. В нашем городе не осталось сквера, кинотеатра, где бы мы не целовались, улицы, где бы мы не проходили, держась за руки. И как это всё забыть!
- Как отпустить человека, которого любишь? Все напоминает о нем: чашка с его фото, вышитый его матерью плед, такой же терпкий запах туалетной воды проходящего мимо блондина, весь город. Как заставить себя не думать о нем?
Андрей понимал, что оказался невольным свидетелем личной драмы. Если бы девушка его заметила, возможно она бы не говорила так откровенно. Трамвай подъезжал к конечной остановке, дальше было депо, Андрею нужно было выходить. Но неожиданно водитель остановила трамвай и вышла что-то осмотреть. Андрей подошел к кабинке водителя, положил розы на пульт и осторожно вышел через другую дверь. Ему хотелось сказать этой девушке, которая взорвала его спокойный размеренный день, что не тот человек самый важный в ее жизни, а она сама! Ему хотелось взять ее за плечи и утешить:
- Полюби себя! Ты прекрасна! Ты уникальна! Ты счастлива, просто ты еще не знаешь этого!
Через минуту девушка вернулась на свое водительское место. Она увидела розы, посмотрела вокруг, никого не увидела, отложила их в сторону, опустила руки на пульт и разрыдалась. Андрей не уходил. Какая-то неведомая сила удерживала его здесь, у этого трамвая, на котором он каждую неделю приезжал домой. Андрей спрятался в тени деревьев и смотрел на девушку. Она плакала так сильно, что ее плечи содрогались, но постепенно умолкла, выпрямилась, вытерла лицо платком. Девушка взяла розы, поднесла их к лицу, утонула в них и снова заплакала, но теперь уже тихо, так плачет небо после бури. Прижимая к себе цветы, девушка почувствовала на себе взгляд и увидела Андрея. На мгновение их глаза встретились. Она смотрела раскрытыми, доверчивыми глазами раненого существа, которое уже не в силах справиться со своей невыносимой болью, словно хотела вручить себя тому, кто ее пожалел в эту минуту. У Андрея сжалось сердце. Волнение переполняло его. В голове промелькнула известная фраза: «Хорошие девушки на дороге не валяются, их надо отбивать у дебилов, которые их не ценят!»
Дождь прекратился, наполнив город свежестью и чистотой. Теплый вечер овладел приморским городом, пахнущим морем, водорослями и кипарисами. В наступивших сумерках сквозь кроны деревьев в переливах огней был виден порт. Свет фонарей рисовал на водной глади пересекающиеся лунные дорожки. Окна домов засветились золотыми глазами, их огоньки отражались в зеркальной поверхности тротуаров. Дома казались игрушечными, а жизнь вокруг волшебной, полной добра и счастья. Умытый дождем город незримо подчинялся
непостижимой, таинственной силе жизни, уверенно и неотвратимо управляющей судьбами. Трамвай медленно набрал скорость и поехал в сторону депо.
- У меня еще столько роз в саду, - подумал Андрей.

Копите, господа!

Мне требовался отдых. Я просто физически ощущала, что мне необходим отдых. И не в ближайшем будущем, а здесь и сейчас. Мой организм взбунтовался и не хотел, вернее, не мог дальше выдерживать навязанный ему темп, он требовал передышки, хотя бы на три дня. Пообщавшись с Гуглом, я поняла, что на ближайшую неделю в гостиницах практически не осталось мест, кроме непомерно дорогих. Можно было без проблем найти относительно дешёвые, но с заездом через два-три месяца. Пока я размышляла, как совместить финансовые возможности с душевными потребностями, пальцы практически самостоятельно отыскали на сайте единственный, оставшийся свободным, номер и нажали на призывно горящий квадратик "Оплатить".
Послезавтра мы с мужем, который с удовольствием подчинился неизбежности, уже ехали в отпуск. В просторном, заполненном солнцем и позолотой холле, звучала негромкая музыка, витал аромат трав, и меня сразу же "накрыло" — ещё не само счастье, но его осязаемое предвкушение. Никуда не надо спешить, ни о ком не надо заботиться, ни о чём не надо волноваться – здесь всё продумано за меня и для меня. Зацепившись взглядом за витрины, ослеплённая роскошью и магическим словом "скидки", я хаотично перемещалась от драгоценностей к кремам и обратно, в расслабленном состоянии амёбы. Не знаю, сколько времени ещё я бы находилась под этим гипнозом, но позвонил муж и встревоженным голосом сообщил: "Представляешь, нам дали люкс, может, по ошибке?" Ещё бы, я не представляла... Придя в себя, я спешно поднялась на последний этаж — убедиться своими глазами, соответствует ли заплаченная сумма моим ожиданиям.
Номер был размером с небольшой бассейн, который просматривался с нашего балкона, но до балкона ещё надо было дойти. По пути к нему мне раскрыл объятия огромный диван с соблазнительными подушками, а под ногами мешались всевозможные пуфы. Благополучно преодолев диванную засаду, я увидала Кровать. Да, это была Кровать с большой буквы — она манила к себе, как распахнутая непрочитанная книга, призывно мерцая всякими кнопочками на панели управления и многочисленными ночниками. Она была “необходимой” — за время отдыха я получила рекордное количество синяков, пытаясь обойти это трапецеидальное чудо современного дизайна. Два телевизора и прочая мелочь меня не соблазняли, и я с малыми потерями прорвалась на балкон. О-о, он заслуживает отдельного описания: два топчана с небольшими столиками и плетёными стульями, лёгкий шезлонг с карманчиками для бутылок (а у нас с собой было!) и внушительных размеров кресло-качалка, напоминающее катапульту. Мне захотелось запустить какую-нибудь стрелу с яркой длинной лентой на конце в купол неба, натянутый между двумя высокими холмами, но подходящих предметов поблизости не наблюдалось. Пришлось просто исполнить ритуальный танец восторга. При всем мебельном изобилии, на балконе
оставалось достаточно места для танцев. Причём, вращать животом и прочими частями тела, можно было в голом виде, потому что от соседских взглядов нас ограждало стилизованное под деревянный забор ограждение. Правда, была вероятность, что у кого-нибудь из живущих на холмах есть подзорная труба, для разглядывания съехавших с катушек туристов. В таком случае, мы просто обязаны доставить человеку удовольствие — не зря же он потратился. В состоянии, близком к эйфории, я рухнула в шезлонг, предвкушая три дня полнейшего расслабона, а поскольку ни книги, ни телефона в руках не было, то, налюбовавшись видом, принялась читать стилизованные под граффити "заборные" надписи, призванные вселять в постояльцев оптимизм и заглушать чувство вины за непропорциональные траты. "Сегодняшние моменты — завтрашние воспоминания!" — гласила одна из них, полностью примирив меня с собой и окружающим миром.
Копите моменты, господа!

Там, на неведомых дорожках

Настюше месяц назад, в сентябре, исполнилось 6 лет, и она считала себя вполне взрослой. Не взрослой дамой, конечно, как бабушка Тая, но уже и не маленьким ребёнком, каким была в прошлом году. И как взрослой, Настюше полагалось иметь своё мнение.

Вот сейчас она стояла у окна, глядя на так быстро пожелтевший Пушкинский парк, и размышляла:

«Хорошо, что сейчас осень. Можно, когда пойдём с бабушкой гулять, набрать полный пакет каштанов или красивых листьев, а дома придумать что-то интересное: из каштанов, спичек и листика можно сделать человечка с зонтиком, из желудя с крышечкой - смешную собачью мордочку... .А ещё хорошо, что стало рано темнеть. Это значит, что бабушка будет дольше читать про Лукоморье. Что там потом случилось?..»

В дверь Настюшиной комнаты постучали, и на пороге появилась мама, а за ней - седой мужчина, который показался девочке знакомым.

- Настенька, - сказала мама, - это дядя Витя, коллега с моей работы. Мне надо убегать — я уже опаздываю. А у дяди Вити сегодня выходной, и он посидит с тобой.

- А как же бабушка? - Спросила девочка.

- Бабушка приболела и не придёт сегодня. А дядя Витя сходит с тобой погулять. Покажешь ему наш парк?

Настя очень расстроилась. Как же это так?! С бабушкой всегда интересно гулять. Бабушка рассказывает про Лукоморье, про русалку и говорящего кота. А дядя Витя — что? Старый человек. Наверное, и ходит еле-еле. Но, как взрослая девочка, решила не показывать маме своего огорчения.

Мужчина и девочка не спеша шли по парковым дорожкам, усыпанными разноцветными листьями. Настя смотрела себе под ноги. Паказывать парк дяде Вите у неё не было настроения. Мамин коллега шёл за Настей.

- Водишь меня, как по неведомым дорожкам, - вздруг сказал он, остановившись.

Настя насторожилась. Про неведомые дорожки она слышала от бабушки.

- А может, поищем следы невиданных зверей? - продолжил дядя Витя, подмигнув девочке.

Теперь уже он шагал впереди, шаркая ногами и разбрасывая в разные стороны листья, а Настенька внимательно следила за ним. Они дошли до деревянного моста, соединяющего две части парка.

- Если мы перейдём этот мостик, то выйдем прямо к волшебному дубу, - прошептал дядя Витя, наклонившись к самому Настиному ушку, словно рассказывал ей страшную тайну, которую никому больше нельзя знать. - Ты же никому не скажешь, что мы туда ходили?

Настенька готова была поклясться всем на свете, даже любимой куклой Машей, что никому и ни за что не проговорится. Дядя Витя взял её за руку, и они медленно, словно проверяя каждую досточку на прочность, перешли мостик.

- Посмотри вон туда.

Настенька повернула голову влево и застыла с открытым ртом. На старом дубе, который почему-то единственный во всём парке остался зелёным, висела цепь. Большая, отливающая золотом под солнечным светом. А под деревом, развалившись на мху и цветных листьях, возлежал здоровенный упитанный кот.

- Дядя Витя, - проговорила девочка, потянув маминого коллегу за руку, - а когда он будет сказки рассказывать?

- А вот как только по цепи начнёт ходить, так сразу и расскажет, и споёт. А сейчас у него обеденный перерыв. Наверное.

Настенька хотела подойти поближе, но тут услышала какой-то странный звук в сторонке. Обернувшись, она увидела белку, сидящую у небольшого полупрозрачного домика. Не отвлекаясь на Настю, белка щёлкала орехи, но не ела их, а аккуратно складывала в стоющую тут же корзинку.

- Видишь, - прошептал дядя Витя, - изумрудные орешки. Это камни такие драгоценные.

- А разве такие орешки бывают? - Настенька с удивлением посмотрела на своего провожатого.

- А ты ещё не читала об этом? - удивился в ответ дядя Витя.

Настя только покачала головой.

- Нет, мы с бабушкой только про Лукоморье начали читать.

- Ну тогда пойдём домой. - Предложил дядя Витя. - Я тебе прочитаю.

Они повернули к мостику. Девочка крепко держала дядю Витю за руку. Однако, перед тем, как ступить на мост, Настя обернулась посмотреть ещё раз на зелёное дерево. Жирный кот шёл справа налево и, слегка растягивая слова, мяукал: «Жил старик со своею старухой у самого синего моря»...

 Друг мой Кеша

1.

Никто не пришел под клены, пуст был мост...

2.

Думаю, куда повесить картину. Самому не нужна была – мне подарил. Тревожный красный мост с кленами по обе стороны. Кто вообще такое пишет, фотографирует... набирает на компе? Столько замечательного вокруг – нет, нужно красный тревожный мост человеку подарить. Эх... Вот тут, между диваном и полками. Или в коридор отнести? В торце поставить, типа коридор переходит в мост, в перспективу, – большой, длинный такой коридор. С пьяных глаз да при слабом свете и правда можно за продолжение коридора принять. Пойдет кто-нибудь (из гостей) по коридору и в стенку воткнется. Все-таки с головой у друга моего непорядок...

3.

Кеша стоял, переминаясь, все еще на что-то надеялся. Рассматривал досочки, столбики ограждений, осенние листья. Какое-то все ненастоящее.
– Настоящее, – сказал ему внутренний голос, – другого не держим.
Странный какой внутренний голос, подумал Кеша и обернулся: мостик пропал, перед носом был объектив камеры, а за ним – никого...
– Удивлен? – спросил внутренний голос.
– Не то слово. А где этот... фотограф?
– Фотограф тебе не нужен, достаточно объектива. Так и будешь стоять, переминаясь, или позвонишь ей уже наконец? Она не пришла – может что-то случилось, а ты объектив рассматриваешь.
И правда, объектив рассматриваю... Кеша набрал номер: в конце моста зазвонил телефон. Но мост был пуст. Объектив без фотографа, звонок без хозяйки?.. Кеша пошел на звук телефона.
– Которого нет, – подсказал внутренний голос.
– Которого нет, – подтвердил Кеша.
И мост не заканчивался, и звонок не приближался. Кеша шел – будто по беговой дорожке тренажера, то есть на месте. Все ненастоящее.
– Все настоящее. Ты ненастоящий.
Только тут Кеша подумал, что не мост это никакой, а такая лестница. Или все-таки мост?..
– Почему ненастоящий?
– Взгляд не бывает человеком. Не может рассуждать как человек, не может думать как человек, видеть как человек. А ты рассуждаешь, думаешь, видишь... Ненастоящий.
– Видеть может.
– Пожалуй, да, может, но – необязательно как человек. И что это за имя такое? Попугаев так называют: Кеша. Интересно, был бы ты взглядом попугая – каким бы ты видел этот мост? А может, таким ты его и видишь?
– Вижу его примерно таким, как жирафа недавно видел: настоящий Skittles – яркий, цветастый, ненастоящий.
–  Skittles настоящий, это взгляд ненастоящий. Настоящий, но не человеческий – попугайский.

Да где же она? – Кеша смотрел и смотрел на мост... Вдруг две ладони прикрыли ему глаза.
– Ты пришла, – выдохнул Кеша. И умер от счастья.
Не по-настоящему умер, а не по-настоящему.
– Вот ты дурак, Кеша, – выскочила перед ним Кеша, – охота тебе язык коверкать! Давно стоишь?
– Только подошел.
– Врешь ведь.
– Вру.
– Ну, пойдем? побежали? – родители уже заждались...
– По мосту не пройдем, он ненастоящий.
– Сам ты ненастоящий, смотри!..
Кеша схватила Кешу за руку и увлекла его за собой.
Кешин клюв воткнулся, проткнул холстину...

4.

– Будете брать или только смотрите? Вы уже час перед ней стоите.
Морок спал, фантазии улетучились:
– Просто смотрю... Но, буду брать, да, возьму. Другу на новоселье, в подарок. Ему понравится.

МЕЖДУ ВЧЕРА И ЗАВТРА

Барные стулья однозначно относили себя к высшей расе. Ещё бы! Сиденье у них располагалось там, где у всех прочих была макушка. Всех прочих в заведении было гораздо больше, и они, конечно, тихо ненавидели жалкую кучку выскочек-переростков, но вынужденно смотрели на них снизу вверх и ничего не могли с этим поделать.
Барные так и обращались друг к другу: барин, барыня; а ещё они дали друг другу имена, какие смогли придумать. К сожалению, словарный запас оставлял желать лучшего – взяться ему было неоткуда, кроме как из пьяной людской болтовни.
Понятное дело, общаться они могли только в отсутствие людей. Иначе люди сошли бы с ума, а стулья их жалели. Люди после пары-тройки бокалов «мохито» были такие прикольные.
– Барин Трындец, как у вас прошёл вечер?
– Прекрасно, барыня Букашка!
– Завидую. А на мне всё время какой-то хмырь вертелся и ни слова – только пил.
– Завидовать надо Цугундеру, он у кассы прохлаждается. Эй, барин Цугундер! Не устал сегодня? По-моему на тебя до закрытия никто даже не присел.
– Завидуйте молча, друзья. Вам в серёдке стоять-не перестоять, а меня, непросиженного, того и гляди взамен Тумбы поставят.
– Да-с… к самому танцполу… Сказочное место.
– Что-то он молчит сегодня. Барин Тумба!
– Бормочет чего-то, не разобрать. Букашка, ты ближе к нему стоишь. Что он говорит?
– Я тоже не разберу, но догадываюсь, в чём дело, хи-хи… Он до сих пор в себя прийти не может. Сама видела: только отзвучали буги-вуги, хлопнулась на него мадам – так вот взлетела и накрыла юбкой. А трусов-то на ней нет! А мадам ещё и как…
– Хи-хи-хи…
– Как не стыдно, барин Трындец! Это ж ужас!
– Вот-вот, Тумба даже крикнул в унисон. Хорошо, кроме меня никто не услышал. Теперь переживает, бедный.
– Барыня Шишка и барин Свинота, хватит секретничать! А вы что об этом думаете?
– Я лично ничего, и Шишка тоже. Случаи бывают и похлеще. Если из-за каждого пука так сокрушаться, можно и до списания не дожить.
– Интересно, как на подобное реагируют массы?
Реплика была брошена в зал явно с издевательской целью. Массы это немедленно поняли и ответили мрачным гудением.
– Фу, плебеи…
– И язык у них какой-то тарабарский.
– Будь у меня дети, не разрешила бы им общаться со всякими недомерками.
– От кого дети, Шишка? Неужели от Свиноты? Ха-ха! Из какого места ты их рожать собралась, подружка?
– Барыни, не ссорьтесь! Не опускайтесь ниже своего сиденья! Лучше скажите: вы не чувствуете ничего особенного – грядущих перемен, скажем?
–Барин Свинота, ты всегда был философом и провидцем. Видно, люди тебе такие попадались – налакаются и начинают пророчить. Ничего я не чувствую кроме вечного недовольства масс, чёрной зависти и злобы ко всем барным. Ну, обделил создатель ростом. Примите, как должное! В природе всё закономерно: патриций – плебей, начальник – дурак.
– Согласен. Люди, между прочим, тоже бывают разные. Правда, барин Цугундер?
– Да. Но в смысле взаимоотношений у них полный бардак. Буквально вчера на мне сидел очень высокий человек, а рядом, на Шишке, другой – ростом чуть не в два раза ниже. Не поверите: маленький большого отчитывал, просто кричал, а большой плакал. А потом они обнялись по-дружески, облобызались и так, обнявшись, и ушли.
– Парадокс!
– Тем не менее… Мир не так-то прост. Да, барыня Букашка?
– Странные создания, и ведь существуют! Были вчера и будут завтра. Трындец, ты у нас самый умный, ответь: завтра будет лучше, чем вчера?
– Отвечу! Чем жалеть о вчера и уповать на завтра, лучше жить сегодняшним днём, черпать радость и удовольствие из текущего, так сказать, момента. Тогда всем будет счастье. Это даже табуретки понимают.
– А кто такие табуретки?
– Как тебе объяснить, Букашечка?.. Они такие… В общем… Да, ну их! На ночь лучше не рассказывать.
Барные ещё немного поболтали, подразнили массы и вскоре успокоились. Волноваться было не о чем. Завтра обязательно должно было наступить. Они это хорошо знали – как-никак, высшая раса.

Сказка, рассказанная кошкой

Я люблю до поздна бродить по городу. Вечером он похож на сказку, только уже рассказанную и почти забытую. Такой же холодный и пустой. Леденцовые домики с мансардами и покатыми крышами, еще зеленые деревья, с редкой золотой проседью в кронах, мягкий сумеречный свет. Дождь накрапывает, но совсем не мешает. Он пахнет морем и ранней осенью. Я хожу вдоль трамвайных путей и смотрю по сторонам.
Одни люди, гуляя, любуются машинами, другие — палисадниками, домами, старыми платанами. Третьи — лодками в порту. Кто-то с любопытством вглядывается в лица случайных прохожих, гадая о судьбах этих незнакомцев. А я обожаю наблюдать за кошками. Днем почти незаметные, к вечеру они вылезают из всех щелей, покидают теплые лежанки и оглашают воздух почти детским плачем, пением, топотом мягких лапок. Они потягиваются и чистят шубки, готовясь к ночной охоте. Приветствуют друг друга или угрожающе ворчат, распушая длинные хвосты. Ночью город принадлежит им.
Я так долго изучал кошек, что начал понимать их язык. Не позы и не подергивания хвоста, а картинки, мысли, образы.
Миную перекресток и замечаю большую тигровую мурлыку. Она растянулась на парапете и моет шершавым языком лапку. Вид у нее довольный и сытый, а шубка блестит от влаги.
- Добрый вечер, госпожа кошка, - здороваюсь почтительно.
Тигра презрительно щурит зеленые глаза.
- Не «выкай» мне, - говорит. - Ненавижу церемонии. Присаживайся лучше. Поболтаем.
Польщенный, я опускаюсь рядом с ней на парапет.
- Ты чья? - спрашиваю.
- Ничья, - вздыхает она и хвастливо, как мне кажется, добавляет. - Я — кошка-баюн.
Улыбаюсь, вспоминая русские сказки.
- Я думал, баюн — это кот.
- Бывает и кот, - легко соглашается тигра. - А я кошка. В нашем роду все баюны. Мы посылаем людям сны — кому какие нужны.
- Да? Расскажи, - прошу, неожиданно заинтересовавшись.
По рельсам, сверкнув желтым глазом, проносится трамвай. Безлюдный в этот поздний час, но полный изнутри теплым золотым сиянием. Мы оба провожаем его взглядами.
- Видишь этот дом? - спрашивает кошка-баюн и кончиком хвоста кивает на огромное строение с двумя блекло-желтыми фонарями у входа. Оно темное и тихое, словно окутанное осенней грустью. - Его хозяйку зовут Хельга. Одинокая вдова. Раньше она была известным врачом — чинила людям сердца. Вообще-то, мы, кошки, занимаемся тем же самым, верно?
- Да, - соглашаюсь я, - вы это умеете.
Закончив вылизывать лапу, тигра принимается за вторую. Быстрыми движениями моет уши и мордочку. На меня она как будто не обращает внимания, но при этом продолжает рассказывать.
- Хельга сидит в темноте, потому что терпеть не может осень. Много лет назад, таким же сентябрьским дождливым вечером, она потеряла нерожденного сына. Побежала за трамваем и поскользнулась на мокром асфальте.
- Какая беда! - восклицаю. - Но ведь потом у нее были дети?
- Нет, - чуть заметно качает головой кошка. - Но тот, кого любили, не может совсем исчезнуть, и сын остался у нее в подсознании. Там он рос, из младенца превратился в хрупкого мальчика с волосами, как солнце. Потом в красивого парня, в молодого мужчину. Хельга видела его мимолетно, как бы на краю зрения. И никак не могла как следует разглядеть, потому что он исчезал вместе со взмахом ресниц.
- Как знакомо, - тихо вздыхаю я, и мы долго смотрим вслед второму трамваю.
Последний, отмечаю про себя. Наверное, тот, на который так и не успела несчастная Хельга.
- Сейчас ей снится сон. Ее сын в образе семилетнего мальчика — именно таким Хельге нравилось его представлять. В моем сне они впервые встретились — глаза в глаза. «Мама, - говорит мальчик, - завтра я приду к тебе». - «Но как? - удивляется она. - Я не могу родить». - «Я буду выглядеть по-другому, но ты меня узнаешь. Твое сердце узнает».
- А завтра? - спрашиваю, затаив дыхание.
Завтра порог ее дома переступит маленький рыжий котенок. И Хельга примет его, как родного.
Несколько минут я ошеломленно молчу.
- Но это, - наконец выдавливаю из себя, - нехорошо.
- Хорошо, - возражает кошка. - Он крохотный, и ему нужна забота человека, еда и крыша над головой.
- Но ты обманула Хельгу!
- А кто сказал, что я обманула? Сны — не ложь и не правда, это просто сны. Котенок из нашего племени баюнов, он заговорит ее боль. В дом вернется радость. И после долгих лет темноты в окнах вспыхнет свет, потому что в душе воцарится любовь.
Закончив свой вечерний туалет, она спрыгивает с парапета и начинает тереться о мои ноги.
Я решаюсь.
- Кошка-баюн, - прошу, - нашепчи мне сон — такой, чтобы захотелось жить. Чтобы прошлое стало настоящим, а осень расцвела весенними красками.
- Мурр, - кокетливо мурлычет кошка. - А что я получу взамен?
Благодарно глажу ее темную спинку, а тигра пытается лизнуть мою руку. Ее узкие глаза мерцают во мраке таинственным изумрудным светом.
- Мой дом станет твоим домом. В нем есть мягкий диван, а в холодильнике — вкусное мясо. После ужина я задремлю у телевизора, а ты — у меня на коленях. Нас ждут уютные вечера, тепло и ласка. А по ночам — голова к голове — мы будем вместе смотреть счастливые сны. -
- Мурр... Договорились!

Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ, ЖИЗНЬ

Анна странно и противоречиво любила осень. Раньше, в молодости, она относилась к ней просто как к смене времени года: прекрасное увядание, неизбежное похолодание перед зимой – и всё. Теперь в её отношении к осени появились совсем другие нотки – какая-то щемящая нежность сродни дочерней жалости к увядающей природе соседствовали с восхищением. Эта безумная красочность и яркость воспринималась Анной как вызов неизбежному, отчаянный выплеск последних эмоций. А период осенних дождей – как время генеральной уборки, когда старое, отжившее смывается водой с лица земли, а ветрами сносится то, что прочно въелось и не хочет само уходить.
Сегодня была прекрасная погода. Октябрь цвёл всеми красками. Было по-осеннему тепло и солнечно. Анна гуляла по городскому парку и слушала голоса. Два голоса – тайные, звучащие в ней, оценивали осень её жизни. Они то спорили друг с другом, то умолкали, то приходили к единому мнению.
Первый голос утверждал:
– Да, ты уже не молода. Ты уже для природы бесполезна – свою главную функцию – продление рода – уже утратила. Для мужчин не представляешь интереса, как ни гримируйся, ни наряжайся. Отгуляла, отплясала. Время твоё вышло, и тебе осталось влачить жалкое существование, доживая срок до последней черты.
А второй возражал ему:
– Зато теперь у тебя появилось время посмотреть по сторонам, увидеть эту красоту, понять, что всё в этой жизни имеет свой смысл, не отвлекаясь на мелкое, преходящее. Ты выполнила свою роль матери. И в этом качестве отдала дань природе. Но ведь человек – это не только тело. И животные участвуют в продлении рода.
Теперь у тебя открылись другие горизонты. Ты можешь спокойно мыслись, мечтать, творить добро, помогать другим.
– Да, возражал первый, – но тело-то с его потребностями не отменишь. Оно изношено, требует повышенного внимания, болит, отказывается служить как прежде…
– Вот и наступил момент проверить свою духовную силу, понять, кто ты есть на самом деле. Сможешь ли, пройдя через эти испытания, обрести знания высшего порядка. В конечном итоге тело, отжив своё, умрёт, и с чем ты останешься? Что ты с собой возьмёшь в дорогу, перейдя черту? Какой урок вынесешь?
– А ты уверена, что за чертой что-то есть ещё? Что это не абсолютный конец?
– Существует непреложный закон: конец одного – начало другого. Так же, как в физическом мире. Осень в природе предшествует зимнему покою и весеннему возрождению. И в духовном мире – душа, оставив временный приют, твоё тело, продолжит жизнь в ином измерении, чтобы снова когда-нибудь возродиться, возвратившись на землю.
–– Блажен, кто верует…
– По вере и воздастся…
Анна слушала эти спорящие голоса и смиряла их своим осознанием счастья – радостью просто жить, истиной: не встретились бы однажды её родители - её могло вообще не существовать на этом свете – такой, какая она есть. Не было бы и всего того, что с ней случалось на долгом пути перехода от рождения до сегодняшнего дня. И всё, что прожито – хорошее и плохое, удачное и не очень, что случалось в её жизни, что составляет её сущность, её – сегодняшнюю, вообще могло не быть ни-ког-да!
Анна шла по парку, собирала букет из опавших листьев. И он, как собранный из мгновений её судьбы, был в тот момент главным смыслом её жизни. Тихая радость наполняла Анну, и благодарная улыбка освещала её черты. «Спасибо за всё! Я люблю тебя, жизнь!»

Воздушная карусель

На праздничные выходные мы компанией приехали отдохнуть в деревню. Пока взрослые наводили порядок в доме, наши дети гурьбой носились по саду, напоминая выпущенных из клетки обезьянок. К ужину все устали – и от работы, и от игры. Ребятню даже не пришлось уговаривать укладываться спать. Взобравшись широкую кровать, уместились все вшестером, и стали возиться, как котята.
В этой поездке я был с трёхлетней дочкой. Не успел я улечься – Анечка с рёвом бежит ко мне – обидели! Она начала хныкать-жаловаться. Пришлось успокаивать – в городской жизни это обычно делала мама, так что мне было непросто. Я увлёкся педагогикой, всё говорил-говорил ей что-то шёпотом, сам не заметил, что она уже крепко спит. Прислушавшись, понял: в доме заснули все.
Видимо, существует естественный момент подсознательного спонтанного человеческого перехода ко сну. Вроде как у цветов: они коллективно закрывают свои чашечки и остаются в «спящем режиме» до первых солнечных лучей.
А я за собственной болтовнёй пропустил этот волшебно-незаметный момент, и теперь – попробуй засни!
Никогда не подозревал, что это бывает так трудно.
И вот я таращу глаза в полумрак и слушаю тишину.
А знаете, какая тишина в деревне?! Тишина такая, что непонятные звуки, как большие рыбы, выныривают из ниоткуда, становятся огромными и совершенно не дают уснуть. Вот этот звук – «дззииик-дззииик» – и раз, и другой…
А эти трели: «тирли-тирли-тртртрллль» – прямо соловей подпольный! Неужели так разговаривают мыши? А красиво, ничего не скажешь!
Искусство!
Праздник там у них, мышиная свадьба, что ли? А то ещё хором грянут?! Перебудят народ!
Да нет, наших пушками теперь не разбудишь. Вот мне бы умудриться уснуть!..
Я уже сто раз пожалел, что приехал сюда – вот тебе и хвалёный отдых на природе – одно мучение!
Вдруг стало светло – в окно выкатилась жёлтая слепоглазая луна с лицом пророчицы Ванги. Какой тут сон?!
– Ну привет, космическая ведунья! Расскажи, усну ли я сегодня?
Или коротать мне бессонную ночь под звуки подпольной филармонии, с тобою тэт-а-тэт ? Все нормальные люди утром встанут отдохнувшие и бодрые, а я…
Луна, видимо, не найдя во мне достойного собеседника, укатилась прочь, и стало совсем неуютно. Нахлынули странные ощущения, чем не экранизация Гоголя – шорохи, бормотание чьё-то, как-будто радио… Но нет же никакого радио… По стене метнулась странная тень, отчего-то завертелась самодельная игрушка, привешенная к потолку. Такая штука, наподобие китайской «музыки ветра», только эта была беззвучной: на кольце вместо звонких трубочек на ниточках привязаны денежные купюры, скорей всего не настоящие. С чего эта воздушная карусель вертится и качается в разные стороны, как будто её кто-то специально дёргает? В доме – никакого сквозняка, и форточки закрыты? И тут весь дом заходил ходуном, как сказочная избушка на курьих ножках – поворачивается к лесу то задом, то передом, то вприсядку выплясывает.
Мне стало жутко. Захотелось заорать, перебудить всех – ну что за ёлки-палки, я же не псих, не псих я, что происходит?!
Если бы не дочка – наверное, и заорал бы вслух. А так – орал беззвучно. Кому? Наверное, режиссёру этого мракобесия:
– Да дайте же уснуть наконец! Прекратите этот концерт! Пожааалуйстааааа!!!
И тут пришёл кот.
Умостился так, что я его не видел. Только чувствую: почти невесомой лапкой перебирает мои волосы, как это делала бабушка, особенно когда я-маленький хворал. Вот так же тихо сядет в
изголовье, приглаживает мои вихры и укладывает их рядком, как в песне: «волос к волосу кладёт», шепчет что-то еле слышно. И я крепко засыпал до самого утра, и выздоравливал. Бабушка мурлыкала колыбельную, то ли кот нашёптывал заговор мне на здоровье, но где-то на ласковой ноте мой смятенный разум незаметно успокоился.
Проснулся я утром бодрым и радостным, совсем как в детстве. И даже не сразу понял, проснувшись, где я, потому что вынырнул в реальность из самого доброго детского сновидения.
Решил полюбопытствовать у хозяев дома о вчерашних ночных диковинках: что это за подпольная филармония? Неужели так мыши по ночам поют?
Ну, думаю, посмеются – так сведу к шутке, но мне наперебой стали рассказывать, что в ночном оркестре на скрипке солировал сверчок, а искусная певунья – это жаба: она живёт под полом, по ночам выходит погулять, и песни её нежные похожи на птичьи.
– А потом ко мне пришёл кот – продолжил я.
Хозяева переглянулись: оказывается, в доме уже несколько лет котов не держали.
– Это, наверное, наш домовуша тебя баюкал. – Он очень любит, когда мы здесь собираемся – скучает без людей. А тут – столько народу сразу – он радуется, выходит поиграть-пообщаться… Ну, и страху напустить может, если кто ему не по нраву…
Тут вдруг воздушная карусель, которая вчера так перепугала меня, завертелась ни с того ни с сего, потом раскачалась из стороны в сторону, потом опять пошла кругом, каждый раз по-новому.
– Ну вот, видишь! – хозяева развеселились, – видишь, знак подаёт! Он очень любит кружиться на этой карусели. Сразу полюбил, как только мы её здесь повесили: видимо, решил, что сделали специально для него. Вот так радость свою проявляет, показывает нам представление.
Я видел. И не верил. Потому что это в моей голове не укладывается.
А воздушная карусель не останавливаясь, то кружилась, то ходила ходуном, как и вчера…

YESTODAY

За дверью жила мелодия. Волшебная. Будоражившая кровь всем молодым 60-х. «Yesterday». Биттлз.
С минуту слушаю и жму на звонок. Щёлкает один замок, другой и в приоткрытую дверь, насколько это позволяет цепочка, показывается сверхупитанное лицо моего одноклассника Веньки Петлякова.
- Привет, Петля, разговор есть. Выйдешь?
- Щас, музон выключу.
На лавочке у дома я начал без обиняков:
- Короче, тебе 15 рэ, мне - твой пласт с битлами. Идёт?
Веня медленно дожевал бутерброд и проведя пухлой ладонью по таким же пухлым губам, спросил:
- А ты хоть знаешь, сколько берут за такой диск в Москве? Двести рэ! Почти как за джинсы.
- Да ладно, Вень, не жмись – позарез надо! Отец твой не двести же платил.
Все знали, что Венькин папа работает шофёром во внешторге и порой привозил из Европы что нибудь и для сына.
- Короче, всё! – Петляков хлопнул себя по девичьим коленям, - слушай маму и Хиля! И засмеялся своей, как ему показалось, очень удачной шутке.
Но я не отступал:
Ну, хорошо, я ещё пятерик постараюсь добыть. Идёт?
Венька с минуту поразмышлял и вдруг спросил:
- Помню, у тебя бинокль был. Такой здоровенный, настоящий. Вот, если на двадцатку его положишь, то битлы твои!
- Да ты… Ты, Петля, знаешь, кто? Барыга ты, вот кто! Этот бинокль мне дядя родной подарил. Он его ещё с войны берёг, а я его тебе за кусок пластмассы?
- Ну, тогда как хочешь… Или, постой! А давай так – ты мне на месяц бинокль даёшь, а я тебе на это время – пластинку. А то мы на днях все в отпуск едем. На море. И бинокль бы мне там пригодился.
Через полчаса, с заветным диском я уже шёл к своей Тоне, к своей первой любови, которая обожала битлов. Особенно песню «Yesterday». Вчера…

Элвис & Аня

Вечер. Крыша. Хлипкий парапет, который может не удержать. А надо ли? Когда потеряла всё и осталась одна во Вселенной, зачем цепляться за жизнь?

Аня стояла, закрыв глаза и раскинув руки. Тихо покачивалась на ветру. Слушала город, шумный и суетливый, не умолкающий даже ночью. Слушала себя, пытаясь собраться с духом. Кажется, всё уже решила, но что-то внутри не давало сделать последний шаг. Какая-то назойливая мысль пыталась достучаться до сознания. Женщине почему-то было важно её услышать. Она попробовала сконцентрироваться и через какое-то время сумела вычленить эту мысль из потока других. Точнее, не мысль. Воспоминание.

…Он кричал так пронзительно и громко, что Анино сердце испуганно сжалось, заставив её остановиться.

Здесь и сейчас решалась его судьба: погибнуть под колесом автомобиля, от зубов уличной псины или банального обезвоживания. А он отчаянно хотел жить. Поэтому истошно кричал, ничего не видя, не зная, кто он, где он и что происходит. Только ощущая маленьким тельцем горячий воздух и обжигающие солнечные лучи.

Эта неистовая воля к жизни не позволила девушке пройти мимо. Ей понадобилась пара минут, чтобы отыскать его. Было совершенно не понятно, как существо оказалось на стихийной парковке возле супермаркета. Аня еле разглядела, что это – крошечный котёнок, недавно родившийся, у которого ещё не отпала пуповина. Весь в уличной пыли, с заплывшими глазами и тонким прутиком хвоста, он походил на уродливую крысу.
Малыш поместился в ладошке и, о чудо, почти сразу замолчал, ощутив человеческое тепло. Разве можно было его оставить?

Дела как-то сразу отошли на второй план, уступив насущным вопросам: как его помыть, можно ли дать магазинного молока, отнести сначала к ветеринару или сразу домой…

…Почему сейчас ей вспомнилось именно это? Говорят, что в предчувствии смерти вся жизнь пролетает перед глазами. А в её памяти крутился только один эпизод. Стоя на крыше восемнадцатиэтажки, готовая сигануть вниз, Аня думала об Элвисе - своём найдёныше.
Его отчаянное желание жить звучало в голове пронзительным криком о помощи. Это был и её собственный крик.

На минуту закрыв глаза, женщина представила себя новорожденным котёнком на асфальте – слепым, бессильным, ничего не понимающим… но с огромной волей к жизни. Малышом, которому страшно и хочется кричать изо всех сил, до последнего вздоха. Которому понадобилось чудо, чтобы не умереть.

А что нужно ей? Ведь она – не беспомощный зверёк. И всё ещё способна сделать выбор. Уйти или бороться. Прыгнуть или остаться. Жить или…

…Может, воспоминание об Элвисе и есть то самое чудо?

Эхо на кончике кисти

«– Да, я слушаю», - говорю телефонной трубке и включаю громкую связь.
– Привет, - усмехается голос, будя ворох ассоциаций. Этот голос пахнет грозой и мятой, а еще он почему-то теплый, как солнечный луч.
– Привет, - откликаюсь и кладу телефон рядом, освобождая руки. Давлю на палитру белый и черный.
– Ты меня не узнала, - смеется сквозь пространство голос, - я растираю, смешиваю краски, решая, чего в этом голосе больше: печали ли? Смеха?
– Нет. Не узнала. Ты кто? – и закрываю глаза, пытаясь поймать нужный образ.
– А ты говорила, что вечность лишь утро для нашей любви. Вспоминай. Первый шаг.
– Я не знала, наверное, тогда, что на свете еще есть бездна, в которой и гибнут все вечности? Нет?
– Да? – тишина, только редкие вдохи и… я рисую, а душа наполняется светом и солнцем. Оно спряталось в чашке и сейчас крутит золотой обруч, выпуская в мир солнечных зайцев. Мята! Мята пахнет не просто собой. Она пахнет пальцами, которые ее растерли и теперь скользят вслед за зайчиками по моей щеке, гладя. И я там в первом дне сейчас открою глаза…
– Ты, - взрываюсь я памятью…- ты, - и по щеке бежит память о его поцелуях, - ты – шепчу я и сердце пропускает удар.
– Где ты был? – смешиваю я радость и боль разлуки и отбрасываю в сторону кисти и краски.
– Шел к тебе. Но последний наш шаг, как всегда будет твой. Ты решишь: я – вчера или завтра…
Я оглядываюсь на мольберт, где глаза цвета грозы смотрят с печальным лукавством на меня, и бегу…мне нужно успеть в них утонуть.

Шерше-ля-фам

Уже смеркалось, когда группа из трех альпинистов по глубокому снегу наконец-то добралась до небольшой площадки на уступе горы, где можно было поставить палатку для ночлега. Утоптав снег, и с трудом натянув палатку, которую срывало сильными порывами ветра, парни забросили вовнутрь рюкзаки и решили поужинать консервами в палатке, не разжигая огня, и ложиться спать.
Ночь была холодной, да других и не бывает зимой на высоте выше трех тысяч метров. За тонкими стенками палатки из парашютного шелка завывал ветер. Запакованные в пуховые спальники альпинисты старались согреть свои «коконы» собственными телами, прижимаясь друг к другу.
Пока тела не согрелись, сон не шел, и чтобы согреть хотя бы атмосферу, Виктор начал балагурить:
– Эх, братцы, вот не занесло бы нас сюда в заснеженные горы, сидели бы сейчас дома, смотрели ящик, пили горячий чай с имбирем да обнимали теплую жену! Так нет же – сидит внутри эдакая неведомая сила и нашептывает «лучше гор, лучше гор». А вот кто её тебе подсадил и не помнишь уже, и не знаешь.
– А я помню, – отозвался из своего спальника Николай, – очень даже хорошо помню. Курсе на втором… или третьем…
– А говоришь, что хорошо помнишь, – подключился к разговору Санька.
– На втором, конечно! На третьем я уже на Шхельду поднимался. Так вот, слушайте… Был я обычным студентом-очкариком – по ночам грыз гранит науки в общаге, днем спал на лекциях, в перерывах заглядывался на девчонок в мини-юбках, списывал экзамены со шпор. В общем, все как у людей.
Но учеба в студенческой жизни совсем не главное, как вы понимаете. Мы все учились понемногу, чему вот вспомнить не могу. Всё самое важное для студента происходит вне занятий. Так вот, была еще общественная деятельность – собрания, политинформации, выступления, встречи, концерты, соревнования – всё это должно было занимать студентов вне учебы, чтобы их бурлящая молодая энергия не нашла себе выхода в неправильное общественно вредное русло…
Аня… точно, ее звали Анька.
– А тебя Петька! Ты на чапаевскую тему не съезжай! – вставил свои пять копеек Санька.
– Училась в нашей группе, но странная немного. Все девчонки в юбках – она в брюках. Часто внезапно пропадала на неделю, две, потом также внезапно появлялась – похудевшая, загорелая, с горящими глазами-фарами. Говорили, что она ходит в горы, но я как-то это пропускал мимо ушей, как и сам образ этой девчонки.
И вот однажды политинформацию должна была проводить эта Анька. Она вышла на середину аудитории к доске, повернулась к нам и говорит: «Сегодня вас ждет необычный выпуск последних новостей – это будут новости альпинизма». И начала рассказывать… Она рассказывала о восхождениях на вершины Кавказа и Памира, рассказывала в мелких деталях и подробностях так живо, что казалось я сам шел в тяжелых триконях по леднику, вбивал крючья в щели между камнями, срывался со скалы в связке и повисал на веревке, которую держал в свезенных до крови ладонях мой верный товарищ.
Не знаю, как другие, а я слушал, не отрывая от Аньки глаз, и, наверное, отвесив челюсть, и чувствовал, как вливается в меня поток горячей энергии, приятно обволакивая что-то в груди. Я не всё понимал, из того, что Аня говорила, многие термины слышал впервые, но во мне все сильнее и сильнее зрело и разрасталось «обязательно пойду в горы, обязательно пойду!»
И весной я и еще двое ребят из нашей группы (значит, не у одного меня отвисла челюсть) отправились под руководством Аньки в свой первый поход по Кабардино-Балкарии. А засевшая во мне неведомая сила не отпускает с тех пор уже двадцать лет, и всё гонит и гонит меня в горы. Да я, признаться, ей никогда и не сопротивлялся.
– Шерше-ля-фам, как говорится, – резюмировал Виктор. – Ну, что ж – поищем этих «фам» сегодня в снах на высоте три двести. Только, парни, не увлекаться! Завтра ранний подъем и свидание с ооочень серьёзной дамой с ооочень красивым именем Непокоренная Вершина.
Голоса в палатке умолкли, и скоро Николай услышал сонное сопение товарища справа и товарища слева. А ему не спалось. Воспоминания выплывали новыми и новыми лицами, словно их приносил и уносил свистящий за палаткой ветер. И некоторые из них, он знал, навсегда остались в горах.

Знакомая незнакомка

Известно, что многие дети, достигнув определённого возраста, интересуются, как познакомились их родители, как развивались отношения. Наши дети – не исключение: даже сейчас, когда приезжают в гости уже со своими детьми, не преминут попросить рассказать нашу историю снова и снова. Мы наигранно возмущаемся, да сколько, мол, можно, но в очередной раз с удовольствием уступаем. Тем более, что с некоторых пор регулярно добавляем подробности в рассказ и демонстрируем небольшое слайд-шоу на мониторе компьютера с фантазийными ремарками: вот здесь перешли улицу, здесь папа споткнулся о валяющийся кирпич, а вот с этого балкона за нами пристально наблюдала бабулечка, попивая чаёк с плюшками.
 
Моя версия и версия жены в основном совпадают, но слегка разнятся в деталях. Например, от кого пахло духами, а от кого винцом, или чьи брюки забрызгал проехавший по лужице подросток-велосипедист… Есть ещё десяток-полтора подобных мелочей, споры по которым удлиняют время рассказа, непременно подымая настроение.
 
Предлагаю более точный и лаконичный мужской вариант. Меня зовут Михаил, жену Галина.
 
Мы учились в одном классе. Часто искали глазами друг друга, но оказавшись рядом, смущались, а Галя даже краснела под всё понимающими взглядами одноклассников. Такие взаимоотношения сохранялись до девятого класса, когда я, волнуясь и путая слова, пригласил Галю в кино. Оказалось, что нам легко и интересно общаться: я был уверен, что блистал остроумием, а она смеялась, впрочем, не стесняясь подшутить надо мной, что вовсе не обижало, а сближало – и наконец, сблизило до поцелуя, после которого любые взгляды и намёки одноклассников перестали иметь значение.
 
Школа, выдав аттестаты зрелости, проводила во взрослую жизнь. Мы не представляли себя друг без друга, мечтали о свадьбе. Родители с обеих сторон воспротивились, предложив сначала «встать на ноги»: получить образование или профессию, проверить первую любовь на прочность.
 
Поступили в учебные заведения в разных городах. Другое окружение, свобода и возможности больших городов захлестнули новыми интересами. Письма становились реже и реже, а когда встретились на каникулах, то оказалось, что огонёк недавней любви не обжигающий, как прежде, к тому же далеко не всеми новостями хотелось поделиться…
 
Десять лет гонялся то за длинным рублём, то за личным счастьем в короткой юбке. Но рубль попадался не длинный, а короткая юбка – не счастье вовсе…
 
Вернулся в родной город. Родители - рады, поддерживали во всём, помогли найти работу. Не по специальности, грузчиком на товарной станции. Трудные времена - говорят в подобных случаях. Приходилось, как сегодня, задерживаться из-за разгрузки «внеплановых» вагонов. Всегда шёл домой пешком, районный центр – городок не из крупных, тысяч двадцать жителей. Лёгкий летний ветерок остужал горячку жаркого дня, приводил в порядок мысли.
 
За выносным столиком кафе не мог не заметить женщину, застывшую в одном положении, задумчиво смотревшую в никуда. Перед ней – явно остывший кофе. Присмотрелся внимательнее.
 
«Неужели Галина?» – не поверив глазам, спросил себя.
 
Пройдя мимо, обернулся и еле слышно прошептал:
 
- Галина, малышка… - её рост в сто шестьдесят сантиметров против моих ста восьмидесяти позволял такое обращение.
 
Встрепенувшись, женщина привстала:
 
- Михаил?!
 
За столиком долго разглядывали друг друга. Молча. Девичья угловатость выгодно сменилась женственными чертами. Находил много знакомого в блуждающей улыбке, манере подпирать голову руками, поправлять волосы. Но также отметил нечто незнакомое. Что именно, не мог разобрать из-за волнения, пленившего меня.
 
По очереди с долей разочарования поведали о своих кусочках биографии после разрыва. Решили помянуть их бутылочкой лёгкого вина.
 
После первого бокала естественным образом пришло время «А помнишь?..» - и в первую же минуту оборвалось: покраснев, Галина буквально убежала, подхватив сумочку. Я не последовал за ней: маленькими глоточками допил вино, вдруг потерявшее вкус, рассчитался с официантом, медленно, понурив голову, побрёл в направлении дома, сжимая записанный на салфетке номер телефона.
 
Дело в том, что сразу стало ясно, что это не та Галина, «моя малышка»: с женщиной, пять минут назад сидевшей напротив, учились в разных школах, при этом разница в возрасте составляла четыре года, и мы не могли быть даже знакомыми.
 
Как бы то ни было, Галина мне понравилась. Приблизительно через неделю решился позвонить. После долгих уговоров получил согласие на новую встречу, приобретшую статус свидания.
 
Надо ли говорить, что я сделал всё возможное и невозможное, чтобы не упустить свою судьбу в брючном костюме…

Первый акт

Место действия: Израиль. Шёл 92-й год.
Я искала работу. Первую… Год непродуктивного битья головой об стенку научил меня многому. Поэтому на вопрос потенциального работодателя, знаю ли я компьютер, не раздумывая, уверенно кивнула головой. K тому времени у меня в активе был недельный курс пользователя двухгодичной давности. Больше я с электроникой дела не имела, но это было неважно. Важно было то, что меня, наконец-то, приняли!
Как назавтра я искала кнопочку, ползая под столом, чтобы включить этот страшный чёрный ящик — отдельная песня, благо я прибежала пораньше, и никто не видел моих титанических усилий. Позже пришёл мальчик из техподдержки — объяснять новую программу, адаптированную к специфике конторы. Я смотрела на него глазами загипнотизированного кролика, автоматически записывая как можно больше информации. Программа была новой, на ней ещё никто не работал, и моя беспомощность выглядела вполне пристойно. Вечером, я заполошно орала в телефонную трубку родственнику, бывшему ай-тишнику, который временно подрабатывал уборкой синагог: «Миша, выручай!» Иврит и английский были у меня в зачаточном состоянии. Ни Windows, ни Google ещё не изобрели, возможно, они уже и существовали где-то, но не в наших краях. Я с головой нырнула в дебри DOSа, осваивая его по ночам, с нуля, периодически выплывая на поверхность, чтобы закатить истерику или швырнуть тяжёлый предмет в мужа. Муж уворачивался, мужественно снося побои. Днём же я с умным и доброжелательным видом, спрятав круги под глазами за тональным кремом и толстыми стёклами очков, старательно стучала по клавиатуре, занося какие-то данные, под руководством терпеливого мальчика. Недельки через две на авансцене появился босс, оценил цепким взглядом ситуацию и уединился в кабинете. Перед уходом домой он нарисовался снова и протянул лист бумаги. «Увольнение» — обреченно решила я и попыталась сфокусировать взгляд на тексте. Ничего не получалось… То есть текст я видела, но закорючки не складывались в слова. Видя моё выражение лица, начальник пояснил: «Я набросал программку, пока был в отпуске, внеси её к компьютер». «Конечно» — на автомате ответила я, лихорадочно соображая, где у по ночам чёртового ящика прорезь, чтоб вставить эту бумаженцию. Спасла меня от самоубийства фраза Миши, примчавшегося в очередной раз мне на выручку. «Запомни, у компа мощнейшая защита от дураков, не трусь, хуже не будет» — вещал он тоном заклинателя змей. И я поверила, тем более что он тут же вызвался провести сокращённо-ускоренный курс программирования. Вскоре я стала бить по клавиатуре намного уверенней, и даже помогла кому-то из сотрудников. Где-то через три месяца терпеливый мальчик не появился на работе. На мой удивлённый взгляд соседка ответила: «Босс отказался от техподдержки, сказал, теперь у нас есть ты» ...
Конец первого акта.

Дженни и Джек

Джек затянулся как в последний раз. Возможно это и была его последняя затяжка. Пачка сигарет опустела (как и улицы когда-то оживлённого города), а до того, как он найдёт новую пачку в каком-нибудь полуразграбленном магазине, его наверняка заживо сожрут они. Ходячие мертвецы. Зомби. Гниющие трупы, возомнившие себя живыми. Впрочем, была перспектива и похуже. Стать таким же как они. Быть укушенным и недоумереть. Всего один укус и душа начинала сгорать как птица феникс, а после... Человек превращался в прямоходящий зверский голод, который как вирус распространялся по Земле, поедая всё живое, выгрызая зубами в книге бытия свою историю. Джек выкинул бычок в окно и посмотрел на спящую беременную жену, что лежала на старом диване под рваным пледом на котором был изображён Геракл. «Вот его помощь сейчас была бы не лишней, это был бы его 13-ый подвиг» – подумал Джек и снова посмотрел на лицо Дженни. «Интересно, что ей снится? Полчища зомби? Или как она качает на руках нашего ребёнка? А может ей снится то время, когда люди были просто людьми, хорошим, плохими, хитрыми, жестокими, но людьми…» Джек закрыл глаза и вспомнил тот день, когда всё началось.
Он с Дженни сидел у костра. Его друг Джордж флиртовал с сестрой Дженни возле леса у озера на фоне заходящего Солнца. Пикник вчетвером по случаю дня рождения Джека. Сегодня 3:0 в его пользу. 30 кругов вокруг Солнца на маленьком голубом шаре.
- Джек, у меня для тебя подарок – загадочно проговорила Дженни и улыбнулась.
- Твоя улыбка – лучший подарок – парировал Джек.
- Ах, Джек – засмеялась Дженни – Сегодня такой замечательный день…
- Согласен. Смотри, Джордж с Лизой не тратят время зря…
- Поцелуй на фоне заката, какая банальность.
- Ага, секс в палатке – это тоже очень банально, и я планирую ночью забаналиться с тобой по полной!
- Джек! У тебя только секс на уме! – воскликнула Дженни, но её возмущение было притворным. Она любила Джека, обожала заниматься с ним любовью… И теперь эта любовь дала плоды. Дженни была беременна и счастлива. Позавчера она узнала, что в их в семье будет прибавление и ждала подходящий момент, чтобы рассказать об этом мужу. Это и был её подарок на день рождения. Новая жизнь.
Вдруг она услышала крик. Лизы и Джорджа больше не было у озера. Лес выдохнул в небо стаю птиц. Из кустов выбежала Лиза, бледная и превратившаяся в сам страх. Джек вскочил и помчался ей навстречу. У Дженни вдруг заболел живот, и она осталась сидеть у костра.
- Что случилось? Где Джордж? – выпалил Джек.
- Скорей в машину! На нас напали каннибалы!! Они убили Джорджа, а один из них укусил меня за руку – по лицу Лизы текли слёзы, а вместе с ними утекала и её жизнь, но она ещё даже не догадывалась об этом.
- Какие каннибалы, Лиз!? Вы что опять курили с Джорджем траву?
- Да, мы курили эту чёртову траву! Но это не галлюцинации, Джек… Прошу поехали отсюда! – взмолилась она.
- Мы никуда не поедем без Джорджа. Стой здесь я схожу поищу его.
Джек посмотрел в сторону леса и ему почему-то стало не по себе. Он сделать лишь три шага и увидел, как из-за деревьев навстречу вышли странные люди в грязных одеждах с опустошёнными взглядами и с лицами, перепачканными кровью. Кровью Джорджа.
- Все в машину, быстро! – прокричал Джек.
Дженни не верила своим глазам. Точно - она просто спит и ей снится очередной кошмар. Сейчас она проснётся и всё будет хорошо. Надо только проснуться. Языки пламени, как живые, завораживающе танцевали на дровах. Дженни смотрела на огонь и упрямо про себя твердила - «Это сон, это сон…»
Но странные люди - каннибалы? - никуда не исчезали. Они были всё ближе и ближе, и они несли на своих плечах в этот мир новую суровую реальность.
- Дженни, вставай, нам надо убираться отсюда! – Джек схватил её за руку и потащил к машине. К спасательной шлюпке на колёсах.
Джек лишь смутно помнил, как они наконец добрались до автомобиля, как он дрожащей рукой поворачивал ключ в замке зажигания, как рванул вперёд, видя в зеркале заднего вида кровожадную толпу, что совсем недавно заживо съела бедного Джорджа. Лиза плакала и почёсывала укушенную руку. Дженни же потеряла сознание и лежала на заднем сиденье как труп.
Джек открыл глаза. Дженни лежала на диване под охраной нарисованного Геракла. Он улыбнулся. Он, Джек, сделает всё, чтобы защитить свою семью. Но всё что у него имелось – это пара ножей, кастет, бейсбольная бита и охотничье ружьё, которое он нашёл в этом доме, когда они впервые заночевали здесь. На полу кухни были засохшие пятна крови, видимо предыдущему хозяину ружьё не помогло… «Боже, как мы будут воспитывать ребёнка в этом мире, превратившемся в царство Аида?» Он посмотрел в окно. Два мертвяка гуляли по трассе как парочка влюблённых, обдолбанных запрещёнными веществами. Джек взял в руки ружьё. Он привык измерять время оставшейся жизни в патронах. Сейчас им оставалось жить ещё 52 патрона. Неплохо. В любом случае живым он им не дастся. Два патрона у него всегда были про запас – два билета из этого ада, для себя и для Дженни. В окне нарисовалась голова зомби. Джек выстрелил. Осталось жить ещё ровно 51 патрон.

Троллейбус
Улица именовалась проспектом. Но, конечно, никакой это не был проспект, а была обычная улица. Уложенная еще дореволюционным булыжником, брусчаткой, на протяжении нашего квартала она круто поднималась в гору, затем выравнивалась. И пол-лета и первую половину осени каждый день по ней проезжали бортовые грузовики, полные арбузов, дынь, тыкв или капусты. И каждый день подростки постарше выходили «на охоту». В те минуты, когда машина, замедляя ход, взбиралась на гору, старшие цеплялись, подвешивались к заднему борту и снимали «добычу»; после чего шли в ближайшие дворы и продавали жителям по дешевке. С нескольких машин собиралась неплохая сумма.
Чтобы снять не один, а несколько арбузов, нужна была «банда», помощники. Вот тут мы, младшая пацанва, и были задействованы.
Частенько арбузы выскальзывали из рук, падали и, разбиваясь, разлетались кусками по брусчатке. До ближайших дождей весь подъем был загажен, заляпан как свежими, так и давно высохшими пятнами. Мухи, мошки, осы тоже оказывались при деле. Дворники сметали, сгребали ошметки, но пятна оставались.
Конечно, водители знали об этом, но никогда не устраивали скандала.

Года через три, ко времени, когда и я мог бы уже цепляться за борт и быть «старшим», дорогу асфальтировали (центр города все-таки) а грузовики пустили другим маршрутом. А вскоре и вовсе мы переехали. Теперь до школы мне приходилось идти не пешком, а добираться через полгорода с пересадкой двумя троллейбусами.
Утром троллейбус набивался под завязку. На остановке проезжал дальше или останавливался ближе – чтобы хоть как-то уберечься от толпы ожидающих. Часть толпы все же бежала к нему, за ним, чтоб хоть как-то ухватиться за поручень, повиснуть в дверях, продавить стоящих на подножке «жлобов» внутрь салона. Я был быстр, сообразителен, худ и гибок, и мне почти всегда удавалось зацепиться – не вдавить, так вдавиться между висящих тел. И пусть не пришлось мне висеть на борту грузовика, зато пришлось повисеть на подножках троллейбусов.
Водители ругались, иногда останавливались где-то между остановками, выходили, чтобы хоть как-то, хоть руками закрыть двери. Но часто так и ехали – с висящими мешками, гроздьями человеческих тел.
Однажды парень, с папкой в одной руке (возможно, студент), неудачно перехватившись за поручень, свалился с подножки на дорогу прямо на ходу. Папка, бумаги – все разлетелось. Слава богу, никто на него не наехал. Троллейбус не остановился, и я, удаляясь, смотрел, как студент, неловко перевернувшись, встает на ноги, собирает бумаги...
Тогда, еще на брусчатом «проспекте», точно так же сорвался один из «старших». Грузовик, ехавший следом, резко остановился. Водитель, выскочив из машины, ругаясь и с монтировкой в руке, погнался за нами. Да куда там...
Это был единственный случай, когда водитель хоть как-то отреагировал на «грабеж».
Видно, все-таки напрягала их наша «охота».

Предсказание

Фотоателье было расположено на тихой улочке, примыкающей к шумному проспекту, и его вывеска не бросалась в глаза. Но в нём работал очень хороший мастер, фотохудожник. Евгений, так звали мастера, любил свое дело и не нуждался в рекламе. Его рекомендовали друг другу сами посетители. Поэтому мастер принимал всех с благодарностью, зная, что получил от предыдущего клиента хорошую характеристику.
-Проходите, присаживайтесь, - сказал фотограф, пропуская на стул для клиентов высокую, стройную, тоненькую девушку.
Налаживая аппаратуру, он смотрел, как лучше дать свет, и разглядывал при этом клиентку. Девушке было лет девятнадцать. Ее волосы были темно-каштанового цвета и завитки уложенных локонов напоминали корону. У нее были большие чуть раскосые карие глаза, полные любопытства. Белые круглые перламутровые серьги подчеркивали слегка смуглое лицо. На девушке было черное платье с отливающей синевой блестящей вставкой. В настроении клиентки чувствовалась восторженность, внутренняя утонченность, и фотограф подумал, что она увлекается музыкой или пишет стихи, и, наверное, сегодня у нее знаменательное событие.
Мастер готовился к конкурсному показу своих работ и в последнее время работал очень много, тщательно отбирая самые лучшие свои фотографии. «Жаль, что фото будет черно-белое», - подумал он, размышляя, под каким углом сфотографировать девушку. Наконец он выбрал такой ракурс, при котором взгляд был направлен не прямо, а как бы немного в сторону, будто девушка смотрит вдаль. Фотография получилась очень красивая. Когда девушка пришла за готовым фото, она выглядела более просто и буднично – волосы не были уложены, но спускались на плечи мягкими волнами, скромное, но красивое платье завершало ее образ. Девушка спешила, была слегка озабочена, из ее сумки выглядывал рулон ватмана. Но фотография вернула ее во вчерашнее настроение, и снимком она осталась очень довольна. Фотограф успел заметить, какая приятная у девушки улыбка.
Утром телефонный звонок прозвучал, как сирена, - так часто бывает, когда ждешь чего-то, от напряжения отвлекаешься, и вдруг ожидаемое происходит. Евгений получил приглашение на просмотр лучших работ для отбора на выставку, уже нужно было идти. Быстро пересмотрев подготовленные раньше снимки, он добавил к ним еще новые, среди которых было и фото девушки с белыми перламутровыми серьгами. Какое-то непонятное предчувствие мешало ему взять эту фотографию, но Евгений не придал этому значения и положил фото к остальным выставочным работам.
Выйдя на улицу, он увидел неподалёку толпу людей. Откуда-то взялся столик – его раньше здесь не было. Появилась даже вывеска «Гадаю, предсказываю судьбу, можно по фотографии». Колоритной внешности цыганка раскладывала карты на столике. Никто из толпы пока не решался узнать свою судьбу. Евгению пришлось идти через эту толпу, и вдруг миловидная женщина потянула его за рукав:
-У Вас столько снимков, - давайте покажем. Пусть погадает.
Не успел Евгений опомниться, как женщина потянула из папки фотографию девушки в черном платье. У фотографа на секунду промелькнул внутренний протест, но фото было уже в руках у цыганки. Всеобщее любопытство словно передалось ему от толпы, чем-то заинтересовала его девушка, и фотограф тоже захотел узнать ее судьбу.
Цыганка посмотрела на карты и сказала:
- У этой девушки два имени - одно дано ей матерью, а другое бабушкой. Эти имена несут и разные судьбы. Мать предназначала дочери быть любимой женщиной, а бабушка - доброй матерью и хорошей хозяйкой. Обе желали ей добра. Но эти два имени – это две разные судьбы! Каждую надо прожить отдельно. В ее жизни будут двое мужчин. Первый будет любить ее всю жизнь, но они не будут вместе. А жить она будет с тем, которого встретит позже.
И еще цыганка сказала, что до тех пор, пока судьба человека не озвучена, он может свою судьбу изменить, а после этого уже нет. Она пойдет по назначенному сценарию. И прикрыв глаза, цыганка забормотала:
- Могущественные Пески Времени стирают грани прошлого, настоящего и будущего. Тот, кто посягнет на их владычество, призовет проклятье на свое племя, и ни богатство, ни власть не остановят неумолимого течения минут.
Фотограф забрал у цыганки снимок и подумал, что если ее пророчества - правда, то он нечаянно, просто из любопытства и подстегиваемый толпой зрителей, вмешался в чужую судьбу, не имея на это права. Теперь, если верить предсказанию цыганки, девушка встретит свою большую любовь, предназначенную судьбой, и потеряет ее. И у нее не будет возможности выбора, и это он лишил ее этого. А проживет она обычную жизнь с человеком, который возможно будет ее любить, но не подарит ей того спектра чувств, которого она заслуживает и на которое способна ответить. Но стоит ли верить цыганке? Евгений чувствовал, что в словах гадалки была такая энергия, такая уверенность, что больше не сомневался – все будет именно так, как она предсказала.
Он вспомнил, что нужно спешить на выставку, а толпа быстро рассеялась – никто больше не хотел предсказаний, вдруг сбудутся.

Ты помнишь, как всё начиналось?

Я, признаюсь, просто обожаю тишину. Даже долгое время жил в единении с природой.
Красота! Только птицы поют на ветках, только ручей журчит, только ветер листья деревьев причёсывает. Помнишь? Эх, откуда тебе...
Выйду, бывало, утром на пригорок, вижу — оленята несмышлёные пасутся. И ведь не боятся меня! Подойду, поглажу их, побегаем с ними наперегонки.
А потом молока оленихи наберу. Вкусное — слов нет.

Если солнце днём слишком горячо, лягу в тени фигового дерева. Плоды его сладкие, сочные. Сам выращивал! Я, вообще, садовод от бога.
Помнишь, какие у меня груши были?
Размером с две ладони. Беру плод в руки, разламываю пополам, откусываю мякоть. Сок по рукам и губам стекает. А вкус... оторваться невозможно. Ну и что, что липкое! Бегу к водопаду, ныряю в прохладную воду. Да я вообще мог всё время нагишом ходить! А что? Никого же нет рядом. Не жизнь, а рай!

Правда, как-то ночью сердце прихватило. Болело очень. Отключился. А когда очнулся, оказалось, что торакотомию перенёс. Так ведь мы с тобой и познакомились. Помнишь? Конечно, помнишь.
Я потом без тебя — никуда. Вместе рассвет встречаем, вместе трапезничаем, вместе садом нашим занимаемся. Я же тебя и научил звериные языки понимать. Помнишь, как по-медвежьи будет «Осторожно, пчёлы». Забыла? Эх, ты...
А ведь когда-то свободно и по-лисьи, и по-рыбьи, и по-птичьи, и по-змеиному умела.

И всё было замечательно в нашем с тобой саду: погода тёплая, приятная; звёрьё милое, доверчивое; урожаи круглый год. Деревья гнулись от тяжести плодов. И только одно деревце странное было — мелкие яблочки. Помнишь, ты первая попробовала и ещё сказала: «фу, кислятина», но меня тоже заставила откусить. Мол, если отравимся, то вместе. А я что? Я - дурачок, влюблённный в тебя, готов был на любую глупость. И чем всё закончилось? Пришёл грозный хозяин сада, стал громы и молнии метать, и выгнал нас.

Теперь вот живём в джунглях, но каменных. Нагишом не побегаешь — заберут в психушку. Да и холодно на улице. Но мы по-прежнему с тобой вместе, и только иногда, сидя при свечах (во всём доме нет света) на маленькой кухне за чашкой чая, мы вспоминаем как всё прекрасно начиналось.

Проза розы

Ты помнишь, как всё начиналось?
Как флирта ветреная шалость
Сожгла и парус и мосты?
 
Эта история банальна как дважды два, и стандартна, как цветок ромашки.
Есть такие мужчины, которых условно можно назвать охотниками. Они могут быть женаты и вполне довольны своими женами, но если на горизонте появляется интересный объект, то…
Сезон охоты открыт!
Меняется в их поведении всё.  Шаг становится медленным, взгляд пронзительно-задумчивым, голос — глубоким и бархатным.  И это только надводная часть айсберга. Цветы-конфеты не обязательно, вот разве что розочка, сорванная с клумбы во дворе. Очень трогательно и действенно...
И начинаются тары-бары-растабары, песенки о том, что женился по глупости, что они с женой практически чужие люди и от брака осталась одна формальность, что нет любви и скучно жить на свете. Кроме выразительно-вопрошающих взглядов в ход уже идёт и тактильное оружие. Поначалу это лёгкая артиллерия, но постепенно рука в руке задерживается всё дольше, а личное пространство становится всё меньше и меньше.
Сердце неприступной красавицы окончательно тает, в её семье наступает хаос, льются слёзы в подушку, появляется отвращение к своему «фермеру», и на повестку дня вот-вот будет внесён вопрос о пересмотре приоритетов. 
Разумеется, её терзают муки совести, но что поделаешь — любовь! Вот она, настоящая, романтичная, запредельная, непознанная до сих пор (и неопознанная пока ещё никем), любовь.
Так всё начиналось…
А ведь могло быть иначе. Но женская доверчивость крепко засела на генном уровне.
Ну, а когда все лепестки у ромашки будут сорваны, любитель левых прогулок обязательно вернётся домой.
Все охотники возвращаются.
Помните об этом, героини чужих романов.
А как их там дома встречают, это уже совсем другая история.

Сестра-лягушка

Мы познакомились в самолете и, как это часто случается в дороге, разговорились.
- У вас душа не на месте, - заметил мой попутчик.
Стюардесса только что принесла готовые обеды, но у меня кусок в горло не лез.
- Боюсь летать, - вздохнул я.
Иван Николаевич, так его звали, усмехнулся.
- Летать страшно, потому что противоестественно. Если бы для людей было нормально отрываться от земли, мы все рождались бы с крыльями. Или легче гусиного пуха.
Мне стало обидно за человечество.
- Может, мы и не гусиный пух, но и не камни. И подняться в воздух можем, пусть и не без помощи машин.
- Не камни, говорите? Помню со мной в детстве произошел случай. Мы с ребятами часто собирались у моего друга на даче. У родителей Вадика был роскошный сад, и там мы прятались от взрослых, ели вишни, иногда разводили что-то вроде костра. Сухие ветки и листья — получалась большая дымная куча. Сестра Вадика, красивая малышка лет четырех, изящная, как куколка, все время крутилась рядом с нами. Он почему-то звал ее Лягушкой. Там мы часто играли в «Верю-не верю». Один из нас рассказывал историю — чем невероятнее, тем лучше, а остальные угадывали, правда это или выдумка.
- Есть такой телевизионный сериал, - сказал я.
Иван Николаевич хмыкнул.
- Хотите сыграть? Я расскажу историю Вадика, а вы решите, правда это или нет.
Я кивнул. Несколько минут мы молча ели. Мой попутчик — спокойно и с удовольствием, я — нервно прислушиваясь к гулу мотора.
- Однажды Вадик с дедом пошел на сказочное представление, - начал Иван Николаевич. - Очень занятное. Представьте себе огромный зал. Даже не зал, а как бы полянку, всю усеянную камнями. Не какими-то самоцветами, а по виду обыкновенными булыжниками разных размеров. Дети с родителями заходят, в зале темно, и только эти камни слабо мерцают. И вдруг они раскрываются, как цветочные бутоны, а из них выходят сказочные персонажи — яркие, как живые. Принцессы, русалки, баба Яга, звери всякие, золотая рыбка, Жар Птица, Конек Горбунок.
- Из камней?
- Да, такой эффект. На самом деле они в темноте светом нарисованы. Вадик не понял, как именно, да оно и не важно.
- Вроде лазерного шоу?
- Тогда, наверное, такого не было. Разумеется, что-то брать оттуда строго запрещалось. А Вадик не удержался — поднял зеленоватый камешек, самый маленький, из которого Царевна Лягушка появлялась, и положил в карман.
Я улыбнулся.
- Этот камень оказался волшебным?
- Возможно. Вернувшись домой, в родительской спальне он увидел детскую кроватку, в которой спит малышка, якобы сестрёнка. А камушек исчез.
- Они с дедушкой смотрели спектакль, а мама лежала в больнице? - предположил я.
- А вот и нет. Девчонка, как выяснилось, не новорожденная, уже ползает и пытается вставать на ножки. Каково, а?
- Удочерили? Взяли сироту?
- Вот и мы так подумали и сказали Вадику. Он сперва смутился, а потом покачал головой. Лягушка — не обыкновенная девочка. Когда мама ругается, кричит на нее, или папа выпьет и начнет буянить — она превращается в камень, в зеленоватый булыжник, и лежит тихо в комнате у брата. Или по ночам исчезает из кроватки и мерцает зелёным светом на стенах, как
Царевна Лягушка в сияющей короне.
- Это же сны.
- Вы так считаете? - насмешливо изогнул бровь Иван Николаевич. - И, конечно, мы стали приставать к Лягушке, мол, покажи, как ты умеешь. А она только хлопала ресницами и смотрела на нас пронзительно зелёными глазами. Вот такая история. Ну, и каков ваш вердикт?
Я пожал плечами.
- Выдумка, конечно.
- Нет, правда, - возразил Иван Николаевич, складывая на коленях салфетку.
Между рядами прошла стюардесса с тележкой, и мы отдали ей пустые подносы.
- Откуда вы знаете?
- Знаю, потому что годы спустя женился на этой девушке. И слова друга могу подтвердить. Бывает, что просыпаясь посреди ночи, я вижу, как она становится светом. И, знаете, я стараюсь очень бережно нести ее по жизни, но все равно, когда моей любимой больно, когда несправедливость или обида слишком велики — она каменеет. И требуется очень много тепла, чтобы отогреть этот неприметный зеленоватый булыжник и снова превратить его в человека.
Иван Николаевич замолчал, словно к чему-то прислушиваясь. На губах его играла легкая улыбка. А я размышлял о волшебных камешках. Что они такое? И что случилось бы, если вместо зеленого — лягушачьего Вадик взял бы, например, камень Бабы Яги? Возможно, у него появилась бы добрая бабушка? Или злая... Нет, сказки злыми не бывают. Не должны быть.

Учитель физики

Малая родина встретила Виктора Сергеевича новым вокзалом.  Разноэтажные модули с островерхими башенками, объединённые в единое краснокирпичное строение, делали его похожим на часть средневековой городской стены, защищающей город от набегов степных кочевников. «Интересное решение», - мысленно одобрил  проект Виктор Сергеевич, выходя через стилизованные под старину ворота.  
Привокзальная площадь, когда-то казавшаяся огромным асфальтовым плацем, оказалась маленьким пятачком, зажатым уже совсем незнакомыми зданиями. Разумеется, Виктор Сергеевич ожидал, что детские воспоминания не совпадут с его нынешним восприятием, но не настолько же! Он огляделся, пытаясь найти хоть какие-то приметы прошлого. К счастью, парк, через который мальчик Витя десять лет подряд ходил в школу, остался на прежнем месте. Слегка волнуясь, Виктор Сергеевич ступил на аллею старого, теперь уже очень старого, парка.
 И здесь новое перемешалось с прежним.  Бывшие когда-то  мягкими и уютными, песчаные дорожки спрятались под банальной тротуарной плиткой; тяжеловесные, вросшие в землю скамьи сменились тонконогими, кокетливо изогнутыми, лавочками; а вечно недействующий фонтан всё так же был недееспособен и окружен скульптурами девочек в каменных старомодных платьях.
- Старею, что ли? – усмехнулся Виктор Сергеевич, - всё бы мне критиковать да ностальгировать.
 
Школу, открывшуюся взгляду сразу за парком, Виктор Сергеевич не узнал, да и не мог узнать, поскольку на её месте стояло современное, похожее на арт объект, здание, обнесённое прочной, но ажурной и лёгкой на вид, металлической оградой.
Виктор Сергеевич любил учиться. Точнее сказать, он полюбил учиться, когда в старших классах появился необычный предмет под названием «Физика».
Преподавателем этого предмета тоже оказался не совсем обычный человек. На первый взгляд он выглядел довольно непрезентабельно, даже неряшливо. Вечно перепачканный мелом, он забывал вовремя отряхнуться; его волосы частенько были взлохмачены; роговые очки висели на кончике носа, и когда он поднимал глаза от журнала, они со стуком падали на стол; а над нижним бельём, выглядывающим из-под брюк, тихонько хихикали зоркие одноклассницы .
 Но все: и отличники, и двоечники - со временем зауважали и даже полюбили Геннадия Степановича, прозванного по школьному обычаю Генычем.
 Этот странный человек не преподавал физику, а восхищённо делился её тайнами, заново открывая на уроке давно открытые законы. Он порой входил в раж, бегал по классу и, как увлекательный детектив, рассказывал очередной скучный материал.
Детей трудно обмануть, они легко отличают спектакль от искреннего воодушевления.
Геннадий Степанович не умел притворяться.
Бывало, в порыве, он мог назвать ученика, оскорбившего его незнанием величайшей из наук, бестолочью, трижды взятой в куб, а  девчонок, путающихся в его предмете, обозвать болотом, но  при этом крайне уважительно относился к ребятам, которых сумел зажечь своей любовью к физике.
Не было случая, чтобы чьи-то родители пожаловались на Геныча, да и сами дети никогда на него не жаловались, осознавая справедливость выданных характеристик и собственную вину.
Виктор Сергеевич на секунду представил нынешнее поколение учеников и родителей, зацикленных на собственных правах и забывших о собственных обязанностях, и опять почувствовал приступ ностальгии по прежним, более адекватным, на его взгляд,  взаимоотношениям.
То далёкое прошлое, и привело Виктора Сергеевича в город его детства, в его школу.
Он не смог попасть на встречу выпускников, приуроченную к восьмидесятилетию Геныча, но как только выдалась свободная неделя, решил исправить это упущение.
Геннадий Степанович уже не работал в новой школе, но адрес его в учительской дали, предупредив, что старый учитель сейчас не дома, а в больнице:
 – Возраст! Что Вы хотите?
На другой день Виктор Сергеевич отправился навестить любимого педагога.
Он слегка опасался, что не узнает учителя, которого, не видел без малого сорок лет. Но тот оказался ещё совсем не плох. Хоть и с палочкой, похудевший, в обвисшем спортивном костюме, но всё тот же Геныч, живой и непосредственный, он был искренне рад своему ученику; а когда узнал, что Виктор, закончив МГУ, занимался ядерной физикой, побывал во Франции и Швейцарии, где работал с адронным коллайдером, то необычайно возгордился им.
Он тут же засыпал Виктора Сергеевича вопросами по поводу чрезвычайно интересного для него проекта. И ученик увидел, как на глазах молодеет его учитель, как дрожат от возбуждения его руки, как блестят глаза.
Потом они вспоминали школу, кружок физики и опыты, которые умудрялся проводить Геныч на бог весть из чего собранных им приспособлениях.
«Спасибо Вам, Геннадий Степанович! – уходя, поблагодарил Виктор Сергеевич учителя. -  Только из-за Вас я стал учёным-физиком».
 - Нет, нет, Витюша, - запротестовал Геныч. Ты и без меня бы стал физиком!
Геннадий Степанович по-прежнему был уверен, что лучше этой науки нет, и лучший ученик, разумеется, должен был служить только ей!

ПОСВЯЩЕНИЕ

Верховному сифу было от роду шестнадцать циклов, а выглядел он, пожалуй, ещё младше.
– Пацан…
– Мальчишка…
– Совсем ребенок, боже…
Чиновные ряды были единодушны. Подобное если не слышалось, то вполне читалось на лицах. Сколько же их вокруг – поджатых губ, прищуренных глаз, лживых языков! Если бы Мбау Нъаяка Зизуи 8-й не был взращён в этой среде, он не выдержал бы и двух шагов – упал бы в судорогах, удушенный самой атмосферой церемонии.
«Ты слишком рано ушёл, отец», – подумал Мбау.
– Ничего не поделаешь…
– Закон превыше…
– Придётся терпеть…
«В самом деле, волноваться не о чем. Вся эта челядь вынуждена подчиниться. Закон наследования придумали их же предки. Пусть теперь не жалуются.»
Глядя прямо перед собой, верховный сиф вошел в богатый шатер, который теперь навсегда стал его жилищем и собственностью. Слуги будут следить за имуществом, обновлять одежды, повара – готовить пищу и приносить её в положенный срок.
– Какой царственный взгляд…
– Какая уверенная поступь…
– Говорят, у него будет очень красивая нда…
Нда, которая ждала его в шатре, и в самом деле была очень красива. Согласно этикету, она сидела в специально украшенном уголке, имея на себе минимум одежды и покорно ждала, когда вошедший первым прикоснётся к ней и заговорит.
Мбау скинул с себя густо позолоченное тяжёлое покрывало и наконец вдохнул полной грудью. Трудный день подошёл к концу. Усталость постепенно уходила, обнажая то, что за день успела приглушить – голод. Молодой сиф с наслаждением надкусил мандарин и съел его целиком, с кожурой. Рядом пряно благоухал филей то ли крупной птицы, то ли кролика. Мбау отхватил от него вилкой приличный кусок, запихнул в рот и прожёвывая мягкое мясо сделал пригласительный жест сидящей в углу нда, которая тоже была теперь его собственностью.
Нда подошла, делая осторожные шаги и присела рядом.
– Ешь.
– Спасибо.
– Как тебя зовут?
– Мата.
– Ешь, не стесняйся.
Мбау отковырнул кусок филея и протянул ей. Мата откусила немного и пожевала, стараясь улыбаться.
– Ещё хочешь?
– Нет.
– Может, станцуешь тогда?
– Конечно! Но… Я не нравлюсь тебе, великий сиф?
– Ты очень красивая.
– Хочешь, я покажу тебе самое красивое, что у меня есть?
Мбау представил себе, как он овладевает этой женщиной, и кровь застучала у него в висках. Руки сами потянулись к полной груди, открыли и почувствовали её.
– Пойдём со мной, великий.
– Пойдём, – повторил он следом и вдруг неожиданно для себя закричал:
– Стража!
Рядом тут же оказались два охранника и начальник стражи.
– Возьмите её за руки и зажмите рот.
Приказ был немедленно исполнен. Мата стояла, поддерживаемая воинами, с зажатым ртом и выпученными от страха глазами и пыталась что-то говорить сквозь чужие безжалостные пальцы.
– Ударь её в живот, – сказал Мбау начальнику.
Последовал короткий, сильный удар. Мата застонала. Из под набедренной повязки выпал продолговатый предмет. Основание было испачкано слизью, на конце матово блеснуло многоконечное острие странной формы.
Оружейник рассказывал про такие штуки. При нажатии из основания ещё выскакивала игла, стреляющая травяным соком, от которого кровь становится жидкой, как вода. Ещё немного, и эта адская железка вонзилась бы в его возбуждённую плоть, растерзала бы, отравила ядом.
– Ты бы истёк кровью, сиф! – воскликнул начальник охраны, – Как ты догадался?
Мбау не стал говорить правду. Наблюдательность и интуицию не обязательно показывать сразу и всем.
– Всемогущий Одза подсказал.
Начальник, до этого смотревший на него, как на бога, понимающе кивнул.
– Слава Одза!
– Отведите её в пещеру и пытайте, пока не назовёт все имена. Только скрытно!
– Да, великий сиф. Мы завернём её в циновку.
Охранники закатали испуганную, побледневшую Мату в один из множества ковриков, устилавших пол, и быстро понесли к выходу.
«А ведь это только начало», – грустно подумал Мбау, – «Имена многое скажут. Охрана меня не убьёт – они вне подозрений, отравления тоже бояться нечего – повара обязаны есть то, что готовят. А вот использовать нда… Ничего. Кто бы это ни был, они рассчитывали на мою неопытность и горячность. Они ошиблись.»
– Приведите мне другую нда! – громко крикнул он.
Снаружи послышался шум чьих-то движений и невнятные, приглушенные разговоры – поручение немедленно исполнялось.
– …и юношу для проверки!
Шум и разговоры резко стихли и возобновились через пару мгновений.
– Великий…
– Жестокий…
– Догадливый…
Мбау схватил со стола ещё один мандарин и съел его, как привык в детстве, с кожурой и семечками.

Повезло

Дверь тронного зала распахнулась, принц стремительно прошёл мимо вытянувшихся струнками офицеров охраны и уверенно направился к трону. Лорды Королевского Совета удивлённо посмотрели на юношу, а потом вопросительно перевели взгляд на короля.
 
– Совет продолжим позже, – жёстко сказал король, – пока все свободны. И пригласите королеву.
 
Когда советники вышли, а королева заняла своё место на малом троне, король обратился к сыну и спросил:
– Опять? И что на этот раз?
– Нет, папа, – улыбнулся принц. – На этот раз ничего. Разве что так, по мелочи. Очередной портной уволен. Платье принцессу полнило. Но речь о другом. Из Западного Горного Края пришло известие – там объявился дракон. Он украл корову и улетел с ней в своё логово, верхнюю нагорную пещеру. Ту самую, в которую невозможно добраться. И я думаю, – это удача.
– Драко-о-он, – протянул король. – Интере-е-есно… Это меняет дело. Это очень сильно меняет дело!
– Что вы задумали? – нетерпеливо спросила королева. – Какое отношение имеет какой-то дракон к проблемам страны?
– Мама, – напористо произнёс принц. – Ты же всё и так знаешь! Но я напомню. Сначала мы переделывали трон принцессы в церемониальном зале, причём делали это три раза: сперва он был для неё высок, потом оказался низок, а потом спинка трона была слишком прямой и неблагоприятно влияла на осанку. И это притом, что сидеть на этом троне нужно было бы лишь два раза в год по полчаса. Потом мы переделывали её карету – меняли рессоры и обивку. Шесть раз меняли, заметь. Принцессу то трясло, то укачивало, то у неё в глазах рябило. Далее: у нас кадровая текучка – один за другим сменилось восемь главных поваров, семь королевских портных и одиннадцать шляпников. Сегодня принцессой уволен восьмой портной. Дирижёр, а вместе с ним и весь оркестр, меняется уже второй раз. А в королевстве кончился внутренний кадровый топ-резерв. Поваров мы уже заказываем из тридесятого царства-государства. И потом, меня дико раздражает сочувствующий взгляд будущего тестя и злорадный – будущей тёщи. Они выставили принцессу из дворца за все её капризы, надеясь, что она одумается и успокоится. А мы, по стечению обстоятельств, её тут же подобрали и, к сожалению, обогрели! Но родители имели полное право на временное изгнание дочери, – они всё же родители. А я – её общепризнанный жених. И такого права не имею. Иначе – война! Мама, послушай, я тебе ещё не рассказывал, но недавно принцесса высказалась на тему, что её будущий муж должен быть самым лучшим и крепким всегда, во всём и везде. Зная характер принцессы, я подозреваю, что она имеет в виду. Я уже распорядился, чтобы королевский алхимик начал работу по выращиванию известных всем укрепляющих корешков. Всё это очень нервирует, мама, и негативно сказывается на моём здоровье, в том числе психическом. А зачем нужен королевству нервный и не уверенный в себе принц? Причём, мама, ты ведь помнишь, с чего всё началось? Да-да, – с горошины, которую ты сама и подложила под двенадцать перин, а принцесса её всё-таки почувствовала. Ещё тогда нам нужно было понять, к чему эта повышенная чувствительность в итоге приведёт! И это я не про то, что горох мы теперь готовимся закупать, поскольку сами отказались его выращивать. Это я про весь комплекс проблем. Мы совершили очень опрометчивый поступок, признав её принцессой и моей невестой. А сейчас мы ничего не можем сделать, если, конечно, не хотим воевать или, по меньшей мере, потерять уважение в глазах соседей. "Бедную девочку" нам не простят. Проблему надо решать! И дракон – отличное решение! Он – фактор непреодолимой силы. Если он украдёт принцессу, то к нам претензий не будет. А он не сможет отказаться от принцессы, если узнает и про неё, и про её… скажем так… случайную опрометчивость на прогулке… ну и, конечно, про преступную гипотетическую потерю охраной должной бдительности … – ведь похищение принцесс у драконов в крови. Совершенно не понимаю, кстати, почему. Всё-таки, несмотря на весь их ум –  они неразумные твари! Мда… Нам нереально повезло, мама! Нужно только понять, каким образом этот дракон может узнать о несчастной. Я, конечно, в случае чего, буду ежегодно пытаться отбить и спасти принцессу, но логово дракон выбрал слишком уж недоступное. Пока хоть какую-то дорогу в этих скалах построим – столько времени уйдёт… К тому же, сопутствующие инвестиции в западные регионы будут совершенно оправданы, и никто из соседей нас не упрекнёт, что мы укрепляем границы.
– Гениально! Я горжусь тобой, сын! – восторженно произнесла королева. – Ещё раз, прости меня за тот неуместный удачный эксперимент. Но теперь нужно выработать конкретный план, и я верю в вас, мужчины. Да помогут нам боги!
 
Королева, радостно улыбаясь, покинула тронный зал. Король с принцем начали обсуждение деталей предстоящей трагедии возможной потери близкого человека.
 
А в пещере на самой верхушке неприступной скалы дракон доедал заднюю ногу украденной накануне коровы и не подозревал, насколько ему повезло, и какое счастье ему вот-вот привалит.

Не может быть

Она посмотрела старухе в лицо и невольно вздрогнула.
  Блекло-голубые и студенистые, словно тельце медузы,  глаза пожилой женщины показались ей знакомыми. В них таилось что-то жалкое и болезненное, но вместе с тем близкое.
  Лена испуганно закрыла лицо ладонями и прислушалась к всполошенному сердцу.
– Не может быть….
  Пытаясь справиться с приступом паники, она вспомнила, как раньше пела мать, отвлекая ее от волнений. Тёплые материнские руки обхватывали, будто погружая в невидимый дом-корабль, и покачивали в такт мелодии. Бархатистый голос обволакивал и убаюкивал. Страхи исчезали. Оставалось ощущение уютного покоя.
  Кажется, это было только вчера. Почему же сейчас она оказалась одна в незнакомом месте рядом с чужой страшной старухой? Откуда появилась тревога, в которую она погружалась все глубже, словно в трясину болота?
  Лена нервно передернула плечами, пытаясь избавиться от неприятных мыслей, и слабым голосом затянула знакомый мотив.
На душе стало спокойнее.
– В самом деле, что за страхи? Это просто бабуля. Может, что-то спросить хочет, поэтому так смотрит на меня. - Подумала она и медленно отвела ладони от пылающего лица.
  Старуха выглядела жалкой, но в её взгляде появилась безрассудная решимость.
  Лена приподняла острый подбородок и заговорила, стараясь сохранять доброжелательный тон. Однако вместо связной речи из пересохшего горла вырвалось невнятное бормотание.
  Неожиданно за ее спиной раздался раздраженный возглас:
- Мама, сколько можно себя в зеркале разглядывать! Да ещё и босиком стоишь. Совсем замёрзла. Простудиться хочешь? После инсульта, как дитя малое.
  Дочь подошла ближе к старой женщине и, присмотревшись, дрогнула. Холодок пробежал по спине колкими мурашками.
  Она обняла трясущиеся плечи больной матери и, вытирая слезы с её морщинистых щёк, тихо запела.

В КОНЦЕ ПУТИ

Бабе Вере не спалось. Ноябрьская ночь казалась бесконечной. Было прохладно – ещё не включили отопление – и пахло обычными запахами стардома: хлоркой, лекарствами, и старостью. Соседка по комнате давно спала, похрапывая и положив руку, как ребёнок, под щёку. Баба Вера ей завидовала: «Счастливая! Внучка навещает… Звонят ей…» А к ней никто не приходит. Некому. Баба Вера крутилась в постели, старалась устроиться поудобнее, согреться, но не получалось. Пришлось встать. Она сходила в туалет, выпила снотворное, надела шерстяные носки – соседка подарила, и снова легла. Пытаясь заснуть, прокручивала прожитую жизнь, как киноплёнку в обратном порядке, хотела понять, как же так получилось, что она осталось одна в конце жизни – никому не нужная, в казённом доме, и ни одной родной души на белом свете!..
Год назад ушёл из жизни её муж Алексей. Не официальный муж – сожитель. Но с ним она прожила последние пять лет, перед тем, как попала сюда. Хороший был человек, не обижал. Правда, выпивал иногда, но был смирным, не буянил. А вот дети его её не любили. Не могли ему простить, что он, овдовев, с ней сошёлся. Боялись, видимо, что она к нему из корысти какой пристала. Какая корысть? Он сам жил на птичьих правах в своём доме, после того, как переписал его на детей. А у неё были свои сбережения – на чёрный день. Видимо, этот чёрный день настал, когда Алексей умер, а её попросили освободить жилплощадь. Вот деньги и пригодились – для оформления в казённый дом и проживание в нём…
Нет, надо было остаться с Сергеем Петровичем! Глядишь, и своя бы крыша над головой была. Но нет – гордая, не смогла подружиться
с его пацанами – такие балованные, просто ужас! А он – всё для них! Порой её не замечал, последнюю копейку на них тратил: то секции, то магнитофон, то мопед… Психанула, подала на развод. Разругались. Ушла. Квартиру сняла. Он приходил, просил вернуться. Но она держала фасон. Дура! Кабы знать, что будет… А Сергей Петрович нашёл себе женщину с ребёнком. И года не прошло – утешился! Живут… Что теперь жалеть?.. Сколько лет прошло… У них уже внуки.
А тогда, по молодости не сделала бы аборт, и у неё были бы… Эх, Витька! Что же ты таким правильным оказался? Ведь мог остаться в институте, так нет – «В армию пойду! Жди!»
Ждала. Целых два месяца! А потом на танцах познакомилась с Гиви. Стали встречаться. Как так получилось, что сразу забеременела?.. Он уехал. Пришлось тайно сделать аборт. Вот после этого дети и не получались. А Витёк вернулся – ему рассказали. Не простил… Сейчас и у него, наверно, внуков полон дом. Лет десять назад говорили, что в Туапсе живёт с детьми. Жив ли? Помнит ли?..
Как-то не везло ей с мужчинами. Может, потому, что никого особо не любила. Только по Витьке тосковала – первая любовь. Надо было дождаться, и всё бы пошло по-другому… А с Гиви её познакомила Витькина сестра Светка. Она же их и переночевать к себе пустила – подруга! Она и с абортом помогла. Она же и рассказала брату!
Сколько раз потом подруги её подводили! Валентина, Тамара, Ленка… Всем от неё всегда чего-то было надо. Конечно, зарабатывала хорошо, перед развалом Союза поставили бригадиром в ОТК на их заводе. Девки завидовали и постоянно тёрлись вокруг неё – знакомили, отбивали, интриговали… Тамары уже лет семь как нет. Валентина ушла первой – она старше Веры
была на 10 лет. А Ленка жива – нашла себе старичка одинокого с квартирой. Вмиг окрутила… Умеют же люди…
Баба Вера погружалась в сон. Образы её мужчин, подруг, картины прожитой жизни постепенно обволакивал туман, и наступала темнота. В доме престарелых глухо раздавался чей-то кашель, в коридоре слышались чьи-то шаркающие шаги, кто-то вздыхал за стенкой… Кому-то тоже не спалось…

Солнечные лужайки прошлого

Как начинается сознательная жизнь? Ясельная группа друг за другом вышагивает по тропинке парка в узкий просвет между кустарниками. На вершине я отстаю, оглядываюсь и замираю. Это становится первым осознанным моментом, который сопровождает меня всю жизнь. Помню восторг, остановивший дыхание, и счастье, заполнившее сердце: уходили вдаль синие заросли, растворяясь в голубом воздухе; струились снопы света, оставляя солнечные лужайки между вековыми деревьями. Время застыло, и я вместе с ним. Откуда-то из кустов примчалась всполошившаяся нянечка, и я очнулась.
 
С чего начинается трудовая сознательная жизнь? По-настоящему, когда не предусматривается родственного плеча, не предполагается ни от кого помощи или замены?
Мне - четырнадцать. Мы живем в доме для семей военных на берегу Камы. Летние каникулы. Я бегу вдоль реки по извивающейся дорожке, как будто по темной хребтине дракона. Шесть утра, опаздывать нельзя, успеваю забежать в служебный вход. Меня приняли на два летних месяца на работу, не требующую специальных навыков и знаний. До прихода посетителей в зоопарк нужно успеть сделать многое. Сначала - вольеры, клетки и дорожки: подмести, вынести, помыть. Вольер, где жили павлины, был большой и скучный, уборка утомительно однообразна. Однажды я увидела холодный огонь в траве, будто перо жар-птицы приманивало сине-изумрудным глазом. Оно много лет потом стояло в вазе у родителей вместе с иглой дикобраза. У страуса Тимы и его страусихи убираться было интереснее. Самочка оказалась трусливой серенькой личностью, зато Тима проявлял находчивость, любознательность и своеобразный, но опасный юмор. Я граблила песок в длинной клетке, выходящей торцами на парковые дорожки. Тима ходил за мной по пятам, проверяя выполняемую работу, и ухитрялся внезапно вынырнуть из-за спины резко вверх, уставившись крупными красивыми глазами мне в лицо. Наверное, в этот момент он удивлялся крохотным глазам и уродливым лицам людей, я же опасливо косилась на крепкий, в пол головы, ромбовидный клюв. Сложнее всего было убираться в бассейне нерпы. Она была умна и обладала приятным дружелюбным характером. Я садилась на корточки у края бассейна с тазиком рыбы, нерпа подплывала и следила за руками, которые в любой миг могли бросить ароматно пахнущие куски. Глаза ее были крупнее и красивее страусиных, зубы квадратные, усы жестко топорщились, и она улыбалась мне улыбкой чеширского кота. Бассейн на свежем воздухе раз в неделю нужно было освобождать от застоявшейся воды, а до этого перенести животное с помощью брезента в бассейн в помещении. Когда нерпа чувствовала, что воды становится меньше, то сама запрыгивала на керамический пандус, на который заранее был положен брезент. Потом, с подоспевшей и непосредственно отвечавшей за нерпу сотрудницей, мы, в четыре руки ухватившись за края толстой плащевки, с нечеловеческим усилием тащили нерпу. Сначала она терпеливо лежала, не шевелясь, но по мере приближения к воде, будто высчитывая шаги и пороги, через которые мы вынуждены были переступать, начинала беспокоиться и раскачивать импровизированный гамак. Мы еле успевали дотянуть до кромки временного бассейна, как она, со звериной силой выгнувшись, выпрыгивала из брезентовых носилок в воду. Неприятнее всего было убираться у голубей. Клетки размещались в таком месте, куда не было хода посетителям. Голубей было много, в клетке тесно, кормили их хорошо, поэтому убираться приходилось долго, с отвращением вдыхая воздух. Однажды мне пришлось убирать черепаший стеклянный дом. Хозяйку куда-то унесли, я же заняла ее место и тщательно драила изнутри стекла. Посетители бродили по зоопарку, читали надпись "Черепаха" и посмеивались. Не думаю, что я, распластавшись в черепашьем доме, выглядела неуклюже, потому что к тому времени за моими плечами было несколько лет хореографии.
Самым любимым делом было кормление. Кроме нерпы и страусов я кормила пеликана. Иногда с пафосом, в порыве самолюбования заходила при посетителях к крокодилихе Кате с куском мяса, и гладила ее по гребешку на спине. Для страусов собирала на тенистом склоне мокрицу, уминала, несла поварихам. Они измельчали траву, сверху добавляли порубленные яйца. Тима разрешал даме лакомиться первой, а та, не дожидаясь, пока содержимое ведер окажется в кормушке, норовила клювом схватить мои пальцы.
 
Из города на Каме, как из детства, я уехала в город на Неве, поступила в институт, вышла замуж. В нехитром приданом были замшевые сапоги на меху, которые на заработанные в зоопарке деньги той осенью заказала в Доме Быта. Пришлось глубокой ночью прийти ко входу, чтобы занять очередь, я была второй. Сапоги до сих пор хранятся в дачном сарае.
 
Когда вспоминаю счастливое подростковое время, то как будто смотрю на город сверху. Вот поднимается трамплином от моей школы к собору проспект. Слева наш дом. По обеим берегам реки высятся мощные деревья, отбрасывающие плотные тени. Зоопарк видится посреди всего этого солнечной лужайкой, на которой, мне кажется, я вижу улыбающуюся себя.