Небо одноглазое синеет,
Ангелы заходятся хореем,
Тело губернатора Борнео
Целый день болтается на рее.

Чайки ему выклевали очи -
Стало плохо видно почему-то,
Как его любовницу и дочек
Парни разобрали по каютам.

Сундуки, набитые богатством,
Закопаем. Нам надолго хватит.
Мы же занимаемся пиратством,
Родина зарплату нам не платит.

Накрепко зарыты наши клады
На Больших Антилах и Карибах,
Мы их зарывали так, как надо -
Только лишь при птицах и при рыбах.

Да и то - окрестным попугаям
Мы свернули шеи для страховки,
Чтобы ни одна душа живая
Не узнала, где вести раскопки.

Век пирата короток, но ярок,
И ничто не держит нас на суше.
Нам отчизна сделает подарок
И в петле когда-нибудь задушит.

А петли смертельное объятье
Не объятье сладкое Жанетты
(Если не видал ее без платья,
Не видал восьмое чудо света).

А петля слепа и безрассудна,
То-то будет зрителям потеха,
Но пока гуляет наше судно
В океане легкого успеха.

Белый череп и под ним две кости.
Океан. Чего нам в жизни надо?
Мы вам рады, заходите в гости.
Как пройти, подскажет губернатор.

По стихотворению Александра Старших

Вафельный сонет

http://litset.ru/publ/19-1-0-12387
___________________________________________________________

Из-за чего поссорились мы с Таней?
Из-за чего костюм гражданский снят?
Над нами фестиваль вафлеметаний,
Галетовзрывов гейзеры гремят.

Я наношу по ней тортоудары,
Она пуляет сушками в ответ.
Мы друг для друга стали, как хазары.
Как жалко, что на нас Олега нет.

Кто победит в той бешеной атаке
Под градом пуль из приторной халвы…
А ведь могли бы жить в счастливом браке,
Когда б не потеряли головы.

Я прекращаю бесполезный спор,
Ириской прострелив себя в упор.

Страна - в тотальном беспорядке.
Как ей помочь? Я вспомнил детство
И снова взялся за припадки
Как за спасительное средство.
Я от рыданий сотрясался,
Когда выпрашивал игрушку,
Я на кровать свою бросался
И, как волчонок, грыз подушку,
Я головой об стенку бился,
В кровь разбивая лоб и брови,
Я не щадя себя трудился,
Калеча мамино здоровье,
Я наполнял пространство визгом,
Как наполняют чаем чашку,
Я пенисто и длинно брызгал
Слюной на папину рубашку,
Я рушился, как вал на берег,
Почти взаправду умирая,
Энергию своих истерик,
Как линза, в точку собирая.
И – добивался. Добивался!
Крошились скалы на кусочки,
И я с игрушкой оставался
На теплом золотом песочке.
Официально заявляю:
Не доводите до скандала!
Я не хочу, я не желаю
Существовать среди развала!

Последний раз предупреждаю!
Еще чуть-чуть и – зарыдаю...

Спустила лифчика бретельку
И тела сдобного кулич
Открыла. Я же, пьяный в стельку,
Превозмогая паралич,
К тебе дрожащею рукою
Полез. Услышал треск и звон.
И понял я, что ты - за мною
И что передо мною – он,
Твой шкаф-купе, такой зеркальный
(Теперь лишившийся зеркал).
Иди скорей в мешок мой спальный
И прихвати с собой бокал!

(Антиподы-125: бретелька - зеркало - кулич)

На Западе мурчит бразильский кот,
Из-под земли беру я жизни соки,
На Севере любимая живет,
А мое солнце всходит на Востоке.

На Юге мой отец рубал компот
И погружался в разные пороки,
На Севере любимая живет,
А мое солнце всходит на Востоке,

Я вырос без родителей, и вот
К чему пришел на этом данном сроке:
На Севере любимая живет,
А мое солнце всходит на Востоке.

Да, одинок, но я стремлюсь вперед,
Хоть белые штаны измазал в соке.
На Севере любимая живет,
А мое солнце всходит на Востоке.

Сорву я куш, как будто спелый плод,
И в Рио окажусь я руки в боки.
На Севере любимая живет,
А мое солнце всходит на Востоке.

«А почему ты грязен, как койот?» -
Меня резонно спросят кариоки.
«Любимая – на Севере живет.
А мое солнце всходит на Востоке».

Мне будут улыбаться круглый год
И удивляться люди в полном шоке:
«Любимая на Севере живет?
А ваше солнце всходит на Востоке?»

А если все пойдет наоборот,
Вы просто передайте эти строки –
На Севере любимая живет.
(А мое солнце всходит на Востоке).

Я как-то Коковихина читал,
И вслух притом, свои калеча уши,
И понял я, когда вконец устал,
Что я пишу как минимум не хуже.

С тех пор, как вижу в прессе Сашин стих,
Пишу я свой, нахально и зловредно.
Его вознагражденье на двоих
Теперь мы делим и живем небедно.

Нас в диком субтропическом саду
Почти что за своих считают звери.
Сейчас я с ним беседу заведу
О доблестях, о подвигах, о вере…)

Александр Коковихин

Прогулка с беременной
http://litset.ru/publ/23-1-0-5399

........................."Пожал бы руку автору берёз..."
...................................(Роман Кручинин)

Пожать бы руку автору берёз,
принять набросок в качестве автографа,
конструктора дождя обнять до слёз,
сказать "до встречи" и "всего вам... мокрого".
Поздравить бы дизайнера синиц,
свести его с рябин изобретателем...

И вдруг заколыхаться от ресниц:
"Как можешь быть таким ты невнимательным?!"

Юрий Борисов

***
Неброское солнце осеннего дня.
Прогулка с беременной не от меня.
С ней был этот самый конструктор берез,
Создатель снегов, повелитель стрекоз,
Король облаков, выдуватель планет –
Тот самый, которого, вроде бы, нет.
К ладошкам твоим прижимаюсь лицом –
Я буду мальчишке хорошим отцом.)

Александр Коковихин

Поэту, выпустившему первую книгу
http://litset.ru/publ/19-1-0-9519

Ты можешь быть хорош в хорее, в ямбе,
да хоть в немыслимом тактовике –
читатели ложатся штабелями
и дрыхнут с тощей книжицей в руке.

Не поминай опавших словом хлёстким,
стихи читать – работа на убой.
Гордись, что нынче спят они не с Бродским,
а спят с таким непризнанным тобой.

Юрий Борисов

Поэту, выпустившему книгу (полудетектив)

Он выпустил книгу, прекрасный поэт,
И это впервые за множество лет,
Он выпил от счастья, полез на окно,
И люди сбежались на это кино.
И руки дрожали, и голос дрожал,
И книгу в ладонях он не удержал,
Он выпустил книгу в распахнутый двор -
Скончался Иван Еремеев, шофер.
Читатели, надо иметь вам в виду,
На головы ваши, на вашу беду
Поэт выпускает за томом тома,
И в моргах такая стоит кутерьма.

Александр Коковихин

На правах рекламы отечественного производителя
http://litset.ru/publ/19-1-0-11475

Трусы семейные в цветочек,
как некий личный флаг полка,
незаменимы днём и ночью
для процветанья мужика!

В гвоздичку, в розочку, в ромашку –
букет дизайнерских идей!
В них можно выпить по рюмашке
и встретить радостно гостей.

С успехом заменяют шорты
и плавки, что помогут всплыть.
Не страшно разорвать их к чёрту
и где-то в бане позабыть.

Купить недорого другие
и улыбаться даже в дождь
от мысли, что к своей богине
всегда с цветами ты придёшь.

Юрий Борисов

***
Свежо и убедительно,
Без лишних строчек,
Отеч. производителя
В трусах в цветочек
Торжественно-эпическим
Стихом медальным
За взрыв демографический
В поселке Дальнем
Прославлю на все стороны
Большого света –
Веселенького ворона
Промискуитета.

По лесам, по садам, по альпийским лугам
Отправляемся в путь на лихом паровозе.
Не куда-то к далеким чужим берегам,
А к недальней, совсем не изысканной прозе.

Называется проза «деревня Арбат» -
Ни лесов, ни садов, ни альпийского дива,
Но в деревне Арбат о любви говорят
И при этом совсем не краснеют стыдливо.

Возникают на стрите росточки знакомств,
И сжимаются крепко бутоны объятий,
Здесь Дюймовочку нежно несет Билли Бонс
Среди уличных зрелищных мероприятий,

Здесь Ассоль улыбается взглядам Пьеро,
Не перечит Мальвина словам Дон Кихота,
Здесь Адам, не жалея, отдаст вам ребро
И со змеем вас мастерски щелкнет на фото.

Каждый день прохожу по деревне Арбат,
Замечая знакомые новые лица.
А бутоны объятий все крепче стоят,
Чтобы красным цветком прямо в небо раскрыться.

По реке Хуанхэ
Я с любимой поплыл.
Там в конце Пи Энд Хэ, Пи Энд Хэ.
Он велик и могуч,
Он двенадцатикрыл,
Пи Энд Хэ, Пи Энд Хэ, Пи Энд Хэ.

Только было доплыть
До него не дано,
Он лишь в самом конце – Пи Энд Хэ,
А вдоль всей Хуанхэ он обычное Дно,
Пи Энд Хэ, Пи Энд Хэ, Пи Энд Хэ.

В этом грустном стихе
Я, предвидя финал,
Описал весь наш путь к Пи Энд Хэ.
Вышло плохо.
Уж лучше бы не начинал.
Пи Энд Хэ, Пи Энд Хэ, Пи Энд Хэ…

Поздно вечером в саду
Мы сидели с Дунею,
И смотрел я на звезду
И на суперлуние.
Ароматно пах укроп,
И сказала милая:
«Тута нужен телескоп
С очень мощной силою».
Телескоп мне не купить,
Ах ты, Дуня, глупая,
Ты дозволь мне подступить
Ну хотя бы с лупою.
Горячее моего
Нету увлечения,
Может, это, мы того…
Без увеличения?
Только Дуня говорит,
Нежно груши трогая:
«У меня внутри горит
Нанотехнология.
Тут недавно, Коля, мне
Агроном Терещенко
Объяснял, что на Луне
Существует трещинка.
Без прибора, намекал,
Не видать подробностей,
Там система есть зеркал
Для разносторонности,
Там факальный триситет
Неспроста поставили,
Без него и смысла нет
Изучать детали все».
А вокруг – им несть числа -
Сели под заборами
Астрономы из села
С мощными приборами,
Я взглянул и обалдел,
Произвел сравнение.
Понял: буду не у дел,
Подождал мгновение,
Наспех встал и убежал,
Распрощался с Дунею.
Желтый диск во тьме дрожал.
Было суперлуние.

Официант – ребенок Сервиса.
Не обижай его, клиент,
Он очень нервный, он рассердится,
Он изобьет тебя в момент.
Он очень нежный, он обидится
И, прыгнув из окошка «Праги»,
Он сверху маленьким увидится.
Прости, Господь, грехи бедняге.
И ты, клиент, ладошки детские
Погладь, сумей его простить.
Иначе кто же нас впоследствии
Едою будет обносить?

Среди куколок и платьиц
Эта девочка росла,
У нее был младший братец,
Весь характером в козла.

По совету злой бабули
Выпил грязной он воды,
Ботулизм – он хуже пули
Нас доводит до беды.

Выпил он глоток из лужи
И физически ослаб,
А с подвывихом к тому же
Невозможно сбечь от баб,

Вмиг Яга его схватила,
Наплевав на детский плач,
И в квартиру потащила,
Предвкушая бизнес-ланч.

А Ягу пенсионерку
Просто режут без ножей
Непомерные размеры
Коммунальных платежей,

Телефон, язви их в душу,
Электричество и газ,
И поэтому старушку
Оправдал бы я на раз.

На еду – не разрыдайся! –
Остаются лишь гроши,
За ошибки государства
Отвечают малыши.

Растопила бабка печку
И присела отдохнуть,
У нее ведь тоже печень
И в мозгу болит чуть-чуть.

Древний возраст, все такое,
И дряхлеет естество.
А несчастное жаркое
Ни живо и ни мертво,

Понимает: вот немножко
И в огне ему гореть,
О свою больную ножку
Хочет трос перетереть,

Только видит: бесполезно,
И на все махнул рукой,
И сидит такой болезный,
Весь несчастненький такой.

А в деревне Верхний Омут,
Заигравшись в куличи,
Смотрит – брата нету дома -
Наша девочка в ночи,

И лежит в постели братца
Только черствый круассан,
Да еще из-под матраца
Вылезает Мопассан.

Звали девочку Аленой,
Вся нежна, как пастила,
Эта девочка смышленой
С зарождения была.

Поняла: случилась драма,
Но не стала звать людей -
У нее больная мама,
Что тревожить сердце ей.

Взяв клубочек, закрепила
Кончик нитки у крыльца,
И Макарова стащила
С-под подушки у отца,

И пошла она по следу,
Как повел ее клубок,
На ногах простые кеды,
В тонких ручках туесок.

Вот идет вторые сутки -
Перед нею ручеёк.
Очень добрый, очень чуткий,
В нем и кофе и чаёк,

И уставшая Алена
Говорит: «Напьюся всласть».
Чай хлебнула (без лимона)
И до таза обожглась.

И макаровское дуло
Приложила к ручейку.
«Ты б, Аленушка, подула
И была бы начеку.

Ничего, пройдет до свадьбы.
Брат твой в этой стороне».
Ну а ей бы хоть бы встать бы,
Все нутро горит в огне.

Все же встала, продохнула,
Очень медленно пошла
И макаровское дуло
Постепенно отвела.

Вот еще пятнадцать суток
Миновали наконец.
Ей бы хлебца (кроме шуток)
И хотя бы холодец.

Ни столовой, ни фаст-фуда,
Никакого кабака,
Лишь надеяться на чудо
Оставалось ей пока.

И тогда оно свершилось:
Вдруг откуда ни возьмись
Груша толстая явилась
И сказала: «Подкормись».

Протянула руки-ветки,
Сорвала Алена плод
И куснула и навеки
Свой испортила живот.

Ничего кислей, чем это,
В белом свете, видно, нет,
И она из пистолета
В грушу вмазала дуплет.

Только что ей, толстой дуре,
Так кора ее крепка –
Она выдержит и бури,
И удар ПЗРК.

Говорит: «А ты, Алена,
Хоть спасибо мне скажи,
Без еды определенно
Не смогла бы ты прожить.

Кисло? Да. Но ты ж поела.
Благодарность поимей».
Тут Аленка покраснела,
Поклонилась в пояс ей.

И пошла. А в лесе густо,
И закончился клубок,
Но ее шестое чувство,
Словно белый голубок

Сквозь крапиву, через ели
Прямо к бабке привело.
Что такое? Труп в постели…
Доктор…битое стекло…

Брат, под капельницей лежа,
Розовеет на глазах.
Говорит Аленка: «Боже»,
Говорит Аленка: «Ах».

Просит доктора Волчкова
Объяснить ей этот вид.
Доктор смотрит бестолково
(Он по зренью инвалид).

В общем, из его рассказа
Под названьем диагнОз
Станет вам понятно сразу,
Что случилось и стряслось:

Бабка, как на стул присела,
Чтоб немного отдохнуть,
От сильнейшего прострела
Отошла в последний путь.

Перепуганный ребенок
Ухватил веретено
И со всех своих силенок
Запустил его в окно,

Тут сработала сирена
(Бабка мудрая была).
Выло долго. Постепенно
Помощь скорая пришла,

Но в старушке нету жизни,
Констатировали крах.
А ребенок в ботулизме
Скоро будет на ногах.

Отпускает доктор шутки:
«Все почти что хорошо.
Опоздал бы я на сутки,
Он за бабкой бы пошел.

Позвоните чуть попозже
Обнадежить мать с отцом,
Так как братца, если сможем,
То, конечно же, спасем».

И на этом самом месте
Для счастливого конца
Я закончу, выпью двести
И наемся холодца.

По картинке
My WebPage

Чего не придумают только художники -
На лживых пейзажах зеленые дождики,
И красной листвы голубые ковры,
И с крыльями слоники, как комары.

Чего не придумают только художники,
Они целый мир забирают в заложники,
Своими шедеврами губят детей
Садисты мольбертов, палитр и кистей.

Чего не придумают только художники,
Они издеваются, словно безбожники,
Над замыслом свыше, простым, как яйцо,
И красный туман нам пускают в лицо.

Чего не придумают только художники,
Развала планеты основоположники,
Лихие творцы искажающих призм.
Люблю исключительно соцреализм.

Так с кем теперь ты кушаешь икру?
И с кем теперь ты ходишь на родео?
И где живешь? В Перу в Монтевидео?
Ах да... Монтевидео не в Перу.

Я все забыл, как школьник-остолоп,
За исключеньем стоимости водки.
Я догораю, как на сковородке
Кухаркой позабытый эскалоп.

А ты уходишь гордо, как Кармен,
А я стою, как партизан запаса,
Большим куском обугленного мяса
На улице Повальных перемен.

Давай переведем любовь в игру
На всей доске – отсюда до Аляски.
Прощай, Кармен, ни пуха ни Перу.
Ах нет, не так – ни пуха ни Перро.
Опять не то. Прощай! До встречи в сказке!

Дыша на вас талантом и вином,
Хожу я по расстеленным вагонам,
И над прекрасно пахнущим бельем
Я песенки пою о том, о сем
Своим неповторимым баритоном.
Я делаю размашистый глоток
Почти что после каждого куплета,
Я вам пою, а вы на посошок
В карман и в руку, в сумку и в мешок
Еды и денег дайте мне за это…
На пьяных полусогнутых ногах
Я возвращаюсь с сумкой, полной снеди.
На полустанке в Нижних Осетрах
Ваш поезд улетит на всех парах,
А я останусь, милые соседи.
Какая ночь! Как стелется туман!
Вагоны раздуваются от храпа.
Я мог бы обездолить ваш карман,
А мог бы унести ваш чемодан,
А мог бы увести пальто из драпа.
Пусть я певуч, и ловок, и умён,
Зато чужого не возьму, хоть тресни!
Не прерывайте свой тревожный сон -
Я не стащу мобильный телефон,
Ну разве что возьму сюжет для песни.
Запомню я нюансы ваших лиц,
Мне их не позабыть ни в коем разе.
Прощайте, други, упадаю ниц!
Целую пол, руками проводниц
Очищенный от нашей общей грязи…

Я сливы не люблю, от них болит живот.
Вот честно говорю, не предаваясь фальши:
«Я сливы не люблю». И задом наперед:
«Нет, не люблю я слив». Ну что ж, продолжим дальше.

Однажды на Тверской я встретил коллектив -
Все скрюченные шли, шатаясь, как при шторме,
Они открыли мне, что переели слив
И что они пока немножечко не в форме.

Я пару лет назад румынку полюбил
И как-то ей сказал, что захотел «венгерку».
Ее большой дуршлаг мне голову пробил.
Она не поняла, не выдержав проверку.

Я плавал по морям, вершины штурмовал,
Но тема слив меня преследует по жизни.
Навстречу всем ветрам я косточки плевал -
Они мне били в душу, в голову и в мысли.

Они летели в сон, в бессонницу мою,
Пробоины во мне, как будто дырки в тире…
Настойку я давно сливовую не пью,
И джема нет из слив в моей пустой квартире.

В лирическом стихе почувствуйте надрыв.
Не смейте подвергать опасности здоровье!
Вот я - здоров как бык. Вот только многослив…
Нет-нет, не многосливье, просто многословье.

Я к тебе, словно ястреб, по небу примчусь,
Мне сказали, что в модном салоне в Пекине
У тебя через час эпиляция чувств
В голове, и в душе, и в глубоком бикини.
Почему и откуда в тебе этот взрыв?
Не сердись, дорогая, к тебе я с повинной -
Я сравнил твоих глаз золотой чернослив
С ионической дикорастущей маслиной.
Ты настолько тонка, что снести не могла
Этой явной неточности, грубой ошибки.
Не успеть долететь, мне б четыре крыла,
А лететь далеко до Пекина от Шипки.
Как же так, Маргарита моя Валуа?
В день танкиста, в такой удивительный праздник…
Я ушами к агентству приник Синьхуа
Чтобы слушать трансляцию собственной казни.

Вступление

Брянск – не Братск и не Небраска.
Брянск, он что-то типа...Брянска.
У него в глазах двоится.
Он боится. Да, боится!
Все же рядом заграница.
Пусть какая-то такая,
пусть не очень-то такая,
Но ведь все же заграница!
То ли барсом притаиться.
То ли кошкой разбросаться,
Приласкаться и обвиться.
Вот когда он разберется,
Можно и за дело браться.

Тренировка

«Не догребешь до Греноблю – угроблю», -
Тренер сказал молодому гребцу.
Слезы текли по лицу
Юниора,
Он понимал, что увидит нескоро
Мать и отца и брянчанку свою,
Он не хотел их бросать, я не скрою,
Да, а про что же я все-таки вою
Или, позвольте сказать, пою?
Неочевидны достоинства гребли –
Он покидает знакомую заводь,
Скрылись вдали петушиные гребни,
Ну а брянчанка готовится замуж.

Проводы гребца (лирическое отступление)

Не могу, не могу, не могу,
Никогда, никогда не забуду
На изрыданном вдрызг снегу
Перебитую вдрызг посуду.

В доме вопли, а то тишина,
Смесь молитвы, рыданий и блуда
И летит, и летит из окна
Бесконечным потоком посуда.

Спиридон, только будь ты здоров,
И не бойся, ну что тут такого?
За тебя я сегодня готов
Скушать полное блюдо жаркого!

Все равно этим чашкам конец,
Жрем, ребята, пока не прогнали,
Замечательный был холодец -
Даже гланды холодными стали.

Сало ласково липнет к рукам,
Не видать нам родного сервиза,
Эй, мамаша, у нас еще там
В детской комнате есть телевизор!

Водки-виски допьем и уйдем,
А бутылки – в окошко, ребята!
А за ними плеснем водоем
Разномастного местного мата!

Тоска по Брянску

В Гренобле жарко-неуютном
Гребец испытывает стресс,
Зеленым стебельком кунжутным
Он пишет маме эс-эм-эс:

«Хочу небритым и помятым
Шагать в толпе, ругаться матом,
Быть здешним в доску и в дугу,
Но, к сожаленью, не могу»…

…Рыдает мама на снегу.

Встреча гребца в Гренобле с мадам Селяви

Гребец в квартире Селяви
Проснулся спозаранку
Не с ощущением любви,
А как бы наизнанку.

Окурки. Духота. Жара.
На стуле два носка.
И абажура кожура
Свисает с потолка.

Под «Марсельезу» Селяви
Готовит бланманже,
Но, как душою не криви,
Ему не по душе:

Окурки. Духота. Жара.
На стуле два носка.
И абажура кожура
Свисает с потолка.

Его пытает Селяви:
«Скажи мне, почему»?
Ну что среди ее любви
Не нравится ему?

«Окурки. Духота. Жара.
На стуле два носка.
И абажура кожура
Свисает с потолка».

Окурки? Это ж ты курил,
Притом чужой табак,
Что душно – ты меня любил
И надышал вот так.

Носки – так то твои носки,
Я не могла уснуть,
Придется мне сегодня их
Немного простирнуть.

Жара не знаю почему -
Из Африки, моншер,
А абажур сейчас сниму
И принесу торшер

Но он лежит, как воробей,
Забившись в уголок,
Из-под гренобльских грудей
Твердит он в потолок:

«Окурки. Духота. Жара.
На стуле два носка.
И абажура кожура
Свисает с потолка».

Упорно вспоминает Брянск,
Откуда нет письма.
Он впал в непреходящий транс
Или сошел с ума?

Окурки. Духота. Жара.
На стуле два носка.
И абажура кожура
Свисает с потолка.

Невесты вспомнил синий взгляд.
Нет-нет, назад. Скорей назад.

Возвращение

Когда гребец вернулся в Брянск,
Он увидал такие сценки,
Которым даже Тинто Брасс
Поставит высшие оценки.

И та, чей нежный синий взгляд
Его позвал к родным пенатам
Себе позволила гулять,
И вовсе не с одним пернатым.
Но петухов не стал веслом
Костить по гребням похотливым,
Чуть-чуть поплакал за углом
И тут же снова стал счастливым.

Счастливый он домой пришел,
Весло воткнул, банан посеял,
И стало людям хорошо
От этой брянской одиссеи.

Попытка помирить молодых

Решил завхоз, страдавший грыжей,
Но невозможно озорной,
Оркестр сводных пасатижей
Создать в епархии родной.

И чтобы возвратить невесту
Ее приятелю-гребцу,
Он предоставил им два места -
Аккомпанировать певцу.

Он, с этой самой светлой целью
К поступку доброму влеком,
Брянчанку сделал первой дрелью,
А парня - первым молотком.

Сбылась прекрасная надежда,
Ушла стрела, попала в цель,
И парень ласково и нежно
Сказал невесте: «Ах ты дрель».

Тем временем в Гренобле

А в далеком Гренобле
Мадам Селяви
Льет и слезы и сопли
На подушки свои.

По-французски бесстыже
Повторяет она:
«Мо-ло-ток, па-са-ти-жи,
О-го-род, бо-ро-на».

Но от страсти зевая,
С ней вступить в адюльтер
На французском трамвае
Мчит месье Алягер

Мезальянсы

Но после брянского размера
Мадам все время клонит в сон,
Она Луи де Алягера
Упорно кличет «Спиридон»

А вдалеке, в безумной тряске
От спиридоновой любви
Брянчанка очень хочет ласки
И жениха зовет Луи.

Как сделать, чтобы стихосфера
Могла вместить судьбе назло
Изящный почерк Алягера
И спиридоново весло?

Эпилог. Прощание с Гомером

Итак, давайте под сиртаки
Частушки русские споем.
Итог подводят на Итаке,
Мы, в Брянске, бабки подобьем.

До встречи, бурный мир Гомера,
Героев шумная толпа,
Где для одних любовь химера,
А для других любовь слепа.

Обидеть прочих не желая,
Я вспоминаю до сих пор
Суровый возглас Менелая:
«Кто вор?»

Признайтесь, Брянск, Гренобль и Таллин,
Что этот каверзный вопрос
И в наше время актуален,
Как для хозяйства хлорофос.

Но нет Гомера – нет ответа,
И мы творим такой бардак,
Что нас бы выпороть за это
И засудить во всех судах.

Прощай, великая эпоха,
Где каждый житель полубог.
Да, в общем, и сейчас неплохо,
При том, что это эпилог.

Ты чего разозлилась?
Ты же добрая, господи.
На меня навалилась
Нототения осени.

Как люблю эти ноты,
Эти ноты и тени я.
Как люблю эти ночи,
О моя нототения.

Только знайте, синьора:
С новогодними сказками
Приплывет очень скоро
К нам белуга январская.

До утра приглашаю тебя в кабинет.
Нам с тобой хорошо, как индейцам в вигваме.
Поиграем в слова? Почему бы и нет.
Почему бы и нет? Поиграем словами.
«Я» и «ты» трансформируем мы на полу,
Вытирая телами его до пылинки.
Место пошлости – в самом далеком углу,
Место нежности – в самой моей серединке.

Деликатное кашлянье… ноги… метла?
На пороге уборщица в солнечном свете.
Ей осталось бокалы убрать со стола,
Да еще пару мест протереть на паркете.

По мотивам:) стихотворения Татьяны Смирновской

Черный ферзь
http://litset.ru/publ/16-1-0-10605
___________________________________________________________________

Гроссмейстер Адамов, которого не было,
Которого я, словно Пушкин Онегина,
Придумал во славу премудрой игры,
Коней не любил. На вопрос детворы,
Мол, why эти кони у вас не в почете,
Ведь вы, как оладьи, победы печете,
Он так отвечал, прогоняя детей:
«Я запах не очень люблю лошадей».
Гроссмейстер Адамов, который фантастика,
Который носил полушубки без хлястика
И шляпу частенько носил без полей,
Как Разин Степан не любил королей.
Еще до начала большого сражения
Лишался он полностью соображения,
Хватал королей с черно-белой доски
И тут же зубами кромсал на куски.
Гроссмейстер Адамов, прапрадед Каспарова,
Был возраста мало сказать очень старого,
Он был ну практически Ной во плоти –
Слегка не дожив до двухсот девяти,
Он помер на мариенбадском турнире,
Вертя головой на скрипучем шарнире,
В протезе руки зажимая ладью,
Крича на противника: «Сволочь! Убью!»
Гроссмейстер Адамов на кладбище в Вологде,
Лежит, не меняясь, как мамонт на холоде,
И даже оттуда дразнясь и дерзя
И плача ночами: «Ферзя мне, ферзя!»
Народ, поражаясь бессмертию гения,
Несет ему черных ферзей в день рождения,
И в жертву приносит слонов и коней,
И радостно разных казнит королей.

Один дома. Какие-то тени.
Какая-то нечисть вздыхает в углу.
Под Бабой-Ягой заскрипели ступени,
И водит Горыныч ножом по стеклу.

Один дома. В старинное кресло
Вжимаюсь до боли, взирая окрест,
И думаю: «Всем надо знать свое место,
А здесь же не место для этих существ».

Стучит мое сердце с такой амплитудой,
Что, кажется, выпадет скоро в ладонь,
А я ведь к тому же болею простудой,
И тело мое – как огонь. Да, огонь!

Один дома! Зовите пожарных!
Они на тушении? Значит, солдат!
Спасите меня от видений кошмарных,
Гоните злых духов на красный закат.

Но их слишком много, а сил слишком мало.
И сердце смолкает. Кончается бой…
Но дверь открывается. Папа и мама!
А где же Горынычи с Бабой-Ягой?

Мы жили в Африке и Австралии, и нам это очень нравилось,
Но богачам показалось, что у них слишком мало еды,
И, как несмышленых кроликов, они развели нас, страусов,
Теперь пусть эксплуататоры ждут очень большой беды.

Они развели нас в Финляндии, в Норвегии, в Нижнем Новгороде,
Они нас манили питанием и вольным счастливым житьем,
Хотя понимали, что страусам не хочется жить на холоде,
Что нужен им жаркий климат, песочек и водоем,

Плевать мы хотели, сволочи, на это ваше питание!
Цунами народного гнева вас с головой захлестнет.
По всей планете страусы скоро поднимут восстание
И свергнут эксплуататоров, а мелкие жертвы не в счет!

Вампиры ездят по командировкам,
Их цель – установить миробаланс,
Но их любимым эта установка
Обходится так дорого, alas!

Перекричав и «Радио Аляска»
И даже, извините, Би-Би-Си,
«Люби меня!» - ты крикнула из Брянска,
Как будто ты мне крикнула «спаси!»

Твой крик из Брянска долетел в Корею
И с Арктики сорвал седой парик.
Услышав SOS, я сразу же зверею,
Уж больно возбуждает этот крик.

Я раб, рабовладелец и философ,
Моя постель в следах от красных струй.
Как мощен по сравнению с засосом
Прекрасного вампира поцелуй!

Господа и дамы, здрасьте!
Если это в вашей власти,
Накаляйте ваши страсти,
Раздувайте паруса.
Пирамиды, дуги, ромбы…
Секс-гиганты и секс-бомбы,
С ваших душ срывайте пломбы
И взмывайте в небеса.

Для калмыка и тунгуса,
Славянина и индуса,
Для еврея и зулуса
Треугольник не предел!
У Амура сдвиг по фазе.
Драма? Нет, ни в коем разе.
Просто сам Амур в экстазе
От любовных этих дел.

Что, зачем, почем, откуда?
Две любви. Какое чудо!
Я не врун, и я не буду
Говорить, что я не рад.
Безответственный, как школьник,
С аппетитом ем рассольник.
Треугольник? Треугольник!
А хотелось бы – квадрат!

Все прекрасно, все в ажуре,
Прямо как в литературе.
Будь готов к любой фигуре,
Сколько б ни было сторон.
Треугольник? Для разгона!
(Но не надо пентагона,
Потому что я бездонно
Ненавижу Пентагон!).

На рояли моей канделябер горит,
Освещая мои интерьеры:
Справа стул, слева стол, на стене колорит
От картины Хусепе Риберы.

Я вчерамест на Сотбиз ее отхватил,
Перебивши цену Дерипаски,
Мне понравился энтот трагический стиль
И довольно приятные краски.

Я над ней просклонялся весь божеский день
И водил указательным пальцем
И казалось, что я через эту творень
Сообщаюся с этим испанцем.

Пусть селедкой пропахли и раны, и кровь,
У меня есть отдушки-оттирки,
Только жаль, что в восторге священную бровь
Я протер, извиняюсь, до дырки.

Из бумаги цветной я сварганил кружок
Взадь картинки его пришпандорил,
Малость колер подправил, подкрасил чуток,
Хоть с женой из-за тона поспорил.

И теперь сей шедерф украшет обой,
Прилепившись на нем пластилином.
Ну и я каждый вечер расту над собой,
Поднимаясь, как хвост над павлином.

На мучителях я надрисую мишень,
Принесу со снарядом тарелки,
И с детями мы косточки вишен весь день
В них намечем за все их проделки.

«Вишня – это оружие или еда?» -
Я задумаюсь крепко и грустно.
Что ж, Хусепе, прощай и прости навсегда
За свое золотое искусство

Викинг с пропеллером, гордый варяг,
Яростный плюшкоглотатель.
Пусть у меня с воспитаньем напряг...
С Днем вертолетчика, кстати!
Раньше следили втроем с высоты -
Карлсон, Нильсон и Юнсон:
Дети смеются, мурлычут коты...
Главное - дети смеются.
Если малыш загрустил и в слезах,
Мы прилетали мгновенно -
И начинался тут полный риксдаг
К радости Сванте ли, Свена...
Доброго Нильсона сбила весной
Пушка неверия фрекен одной.
Юнсон, любивший халву с пастилой,
Срезан серьезности меткой «Иглой»...
Я, без друзей продолжая полет,
Ждал окончания сказки...
К счастью, однажды, спустившись с высот,
Я познакомился с Астрид.
Сразу поверив моей болтовне,
Книгу прислала в конверте.
Я прочитал. Перебор, как по мне...
Впрочем, с тех пор я бессмертен!

Светло, но немного в миноре,
С печалью на мокром челе
На берег Саргассова моря
Я выйду лишь в нижнем белье.
И буду я плакать, покуда
Из самых нижайших глубин
Ко мне на серебряном блюде
Не выплывет черный дельфин.
Он очень внимательно смотрит,
Зачем посетитель к нему,
А я попрошу только смокинг,
Чтоб шел он к лицу моему.
Тебе же, как друг и мужчина,
(Возможно, я буду неправ),
Спрошу у дельфина машину -
Не знаю, «Хускварна» иль «Пфафф»?
На этом прикроем запросы,
Отпустим дельфина домой.
Вот только еще папиросы…
Да сам я куплю, боже мой.

Женщины посадят георгины,
Налетят веселые мужчины
И цветы потопчут, оборзев,
Принимая их за львиный зев.

Вот такие странные явленья
Пробуждают в мужиках растенья.
Растоптать такую красоту…
Шаль подносят женщины ко рту.

Жаль, не только шаль они подносят,
Но еще и водки сердце просит.
Залпом выпивают из горлА:
Ах ты ексель-моксель камбала!

И пошло такое тут веселье.
Не суббота, жаль, а воскресенье.
Завтра вновь на дойку и косьбу.
А цветы мы видели в гробу.

Женщины посадят хризантемы.
Впрочем, это я ушел от темы.
Тема-то была про георгин,
Но в башку мне вдарил анальгин.

Больше анальгину пить не буду.
Разбивают женщины посуду.
Счастья будет выше головы.
Сыто на траве зевают львы.

Ты помнишь
Ту полночь
И пенье диких птиц,
Пробор мой
Задорный
И тушь твоих ресниц,

В экстазе
На МАЗе
Как я тебя катал,
А после
Забросил
В окно кафе «Кристалл»,

Разбитого звон стекла,
И кровь по щеке текла,
И как мы доедали
Груши и «Цинандали»,
И полотенца стлали
На гладь стола?

Дул ветер –
То веер
Взяла ты без затей,
И сдуло
Со стула
Чужих для нас людей.

В окошко,
Немножко
Свой повредив фейс-код,
Момент, и
Клиенты
Взмывали в небосвод.

Летали вокруг ножи,
Но было легко – скажи?
Скатерти-самобранки,
Скрипки, пивные банки,
Были икры останки
Ну так свежи.

Остались
В «Кристалле»
С тобой тогда вдвоем.
Мы были
Все в мыле,
Стал мыльным водоем.

А утром
Так мудро
Простились у пруда.
В бессилье
Твердили:
«Теперь уж навсегда».

И помнили мы всю жисть,
Как в небе столы неслись,
Как пролетали люди
И караси на блюде.
С мыслью об этом чуде
Мы разошлись.

Я вам признаюсь с храбростью драгуна,
Что эту сказку знаю назубок.
Во время оно, да, во время гуннов,
Жил славный и румяный Колобок.

Его спекла для старика старуха,
Не мальчик получился – бриллиант.
Он пел, как Тито Гобби и Карузо,
Но кто мог оценить его талант?

Об этом грустно думал он, вздыхая,
Ведь был старик наполовину глух.
Была старуха полностью глухая,
Хотя имела абсолютный слух.

И в поисках ценителей искусства
Он взял и спрыгнул с милого окна
И покатился в сторону Иркутска.
Хотя какой Иркутск в те времена?

И он катился, песни распевая,
Но так уж получалось, что всегда
От встречных удирал, осознавая,
Что он для них не больше, чем еда.

И только лис явил свою природу –
Пришел в восторг и пожелал всех благ…

…«Мой дар не нужен нашему народу, -
Так думал он, скользя по пищеводу. –
Туда мне и дорога, коли так…»

Александру Старших

По квартире пройдя наугад,
На балконе чуть-чуть постою.
«Да пошли ты их всех», - говорят.
Никого никуда не пошлю.

Никуда никого не пошлю –
Ни наложенным, ни заказным.
Даже тех, кого очень люблю,
Да и тех, кто не очень любим.

Самых-самых любимых людей
Я пошлю себе в сон перед сном
Безошибочной почтой моей,
Самым нежным и ценным письмом.

Вчера под вечер для своей Иринки
Ловил я рыбу неводом в пруду.
Поймал лишь минтаёвые икринки
И старый термос с текстом на урду:

"Я не терплю талантливых зазнаек
И бездарей не ставлю ни во что,
Я молодой, но опытный прозаик
В свободном поэтическом пальто.

И пусть я медик по образованью,
Но хорошо подвешен мой язык,
И я пишу потомкам в назиданье
Научные трактаты про заик.

О сколько там гипербол и метафор,
И методов леченья заодно –
Когда на вас загавкает мой стаффорд,
Проходит заикание само,

Когда в ночи начнут ломиться в двери
И под кроватью тихенько скрести,
Лишитесь вы дефекта, я уверен,
Коль сердце сможет все перенести.

Мой метод вышибанья клином клина
Еще почти ни разу не подвел,
И тот, кто нашу землю не покинул,
На ней произношение обрёл.

Впиваюсь в мякоть минеолы сочной,
Ложусь расслабить мозг на раскладу….
Н…н…н…н…н…н…н…н…н…н…н…
О…о…о…о…о…о…о…о…о…о…о…
К…к…к…к…к…к…к…к…к…к…к…
Т…т…т…т…т…т…т…т…т…т…т…
О...о…о…о…о…о…о…о…о…о…о…
С…с…с…с…с…с…с…с…с…с…с…
К…к…к…к…к…к…к…к…к…к…к…
Р…р…р…р…р…р…р…р…р…р…р…
Е…е…е…е…е….е…е…е…е…е…е…
Б…б…б…б…б…б…б…б…б…б…б…
Ё…ё…ё…ё…ё…ё…ё…ё…ё…ё…ё…
Т…т…т…т…т…т…т…т…т…т…т…
С…с…с…с…с…с…с…с…с…с…с…
Я…я…я…я…я…я….я…я…я…я…я…
В…в…в…в…в…в…в…в…в…в…в…
С…с…с…с…с…с…с…с…с…с…с…
К…к…к…к…к…к…к…к…к…к…к…
В…в…в…в…в…в…в…в…в…в…в…
А…а…а…а…а…а…а…а…а…а…а…
Ж…ж…ж…ж…ж…ж…ж…ж…ж…ж…
И…и…и…и…и…и…и…и…и…и…и…
Н…н…н…н…н…н…н…н…н…н…н…
Е…е…е…е…е…е…е…е…е…е…е…
З…з…з…з…з…з…з…з…з…з…з…
А…а…а…а…а…а…а…а…а…а…а…
М…м…м…м…м…м…м…м…м…м…
О…о…о…о…о…о…о…о…о…о…о…
Ч…ч…ч…ч…ч…ч…ч…ч…ч…ч…ч…
Н…н…н…н…н…н…н…н…н…н…н…
О…о…о…о…о…о…о…о…о…о…о…
Й…й…й…й…й…й…й…й…й…й…й…
?...?...?...?...?...?...?...?...?...?...?...?...?..."
И дальше клякса. Тоже на урду.

Отговорила роща золотая
Березовым веселым языком…

С. Есенин

Отговорила роща золотая
Эзоповым веселым языком,
И журавли, на что-то намекая,
Кричат над обезглавленным леском.

Им сверху видно красную палатку,
А из нее выходят мужики
И, не стесняясь, рубят правду-матку,
От рощи оставляя лишь пеньки.

http://litset.ru/publ/29-1-0-9520?lbphoG

Нелли возвращается домой
В Питер.
Город слезы каменной рукой
Вытер.
Так он заскучал по блудной той
Нелли,
Что в Неву запрыгнул с головой.
Съели?
Нелли в трубку плачет местный мэр:
«Боже,
Чем я должен управлять теперь
Все же?
Город поселился под Невой.
Пусто.
Город помер, а народ живой.
Грустно.
На своих пропавших этажах
Люди
Кушают, дерутся на ножах,
Любят.
Воздухом одним разделены,
Словно
Слет букашек посреди страны.
Слов-то…
Этот мир - без стен и без дверей,
Боже,
Нелли, прилетай же ты скорей,
SOS же!»
С нежностью упавшего листа
Скоро
Нелли город позвала с моста:
«Город…»

В центре города Лондона я побывал,
Побывал в центре города Лондона -
Там стоит запыленный такой самосвал
И торчат журавли над колодцами.
Там коттеджи хромали вдоль пыльных дорог,
Словно тяжко больные медведи,
Там меня почему-то назвали «сынок»
Престарелые местные леди.
Там эсквайры шатались (от ратных трудов)
И знакомое что-то твердили.
Никогда ни в одном из других городов
Я не видел подобных идиллий.
Я валился на чисто английский газон,
Только мятый, сухой и пахучий,
Представляя, что я Чемберлен и Керзон,
А быть может и Черчилль до кучи.
И с трудом оторвавшись от этой травы,
Я вернулся в Москву постепенно.
Как приятно, когда на задворках Москвы
Раздаются удары Биг Бена.

http://litset.ru/publ/14-1-0-9549

Простите мне мою бескрылость,
Примите искренность мою:
Чтоб вам, ребята, так курилось
В засахалиненном раю.

И чтобы с вас слетали маски,
И чтоб от водки не трясло,
И чтобы вам ямало-мальски,
Ну хоть немножечко везло.

И чтобы были хоть сосиски
На вашем праздничном столе
В Кранты-от-холода-Мансийске,
А в Красножаре – крем-брюле.

Пусть в вашем доме свет не гасят
И не придут в глухую рань,
И по спине не отдонбасят,
И не назначат наказань.

Не сгонят псковою охотой
В аэропорт и на вокзал.
Один лишь гений пишет что-то,
Он и ответит за базар.

Жил-был в Москве престольной
На улице Продольной
Довольно хлебосольный
Саратовский купец.
И «полуфабрикатом»
Себя ругал он матом,
Хоть шустрым был, как атом,
И добрым как отец.

Жена давно скончалась,
Другая не встречалась,
А жить осталось малость,
Но все же – не один:
Единственное счастье -
Родная дочка Настя,
Девица темной масти
(А кстати, он – блондин!).

И вот однажды ночью
К нему вбегает дочка,
Она в одной сорочке,
И нет на ней лица:
«Дай аленький цветочек!
Я лучшая из дочек!»
И довела до точек
Любимого отца.

- Какой цветочек, доча?
Бери еды и протча,
А хочешь – ехай в Сочи
На жжение огня.
Я ж не знаток по флоре.
- Но ты же ходишь в море.
С тобой мне, папа, горе,
Без мамки жизнь – фигня.

Он аленький, он аленький.
Он не большой, не маленький,
Он просто очень аленький,
Мой папка дорогой.
Он аленький, он аленький,
Жива была бы маменька,
Она бы поняла меня
Ну как никто другой.

И этими словами,
Подобно пилораме,
Она отцу годами
Мозолила мозги.
Отец лежал в компрессе,
Хотел себя повесить,
Но выкрикнув раз десять
«О боже, помоги!»,

Кляня судьбу-индейку,
Отшлепав дочь-злодейку,
Он в путь собрал ладейку
За аленьким цветком.
Сплоченная команда,
У боцмана бельканто,
С такими хоть в Уганду,
Хоть в Йемен, хоть в Гонконг.

Он слабый был ботаник,
Считал растеньем пряник,
От мшаника ольшаник
Он отличить не мог.
А тут какой-то цветик.
«А я вам не генетик!« -
Он крикнул и корветик
Свой двинул на Восток.

Тянули осьминоги
К ним щупальца в дороге,
Акулы крали ноги,
Лишь свесишь их с бортА,
А клювы альбатросов
Терзали лбы матросов,
Арктических морозов
Их грызла чернота.

«Он аленький, он аленький.
Он не большой, не маленький,
Он просто очень аленький,
Мой папка дорогой.
Он аленький, он аленький,
Жива была бы маменька,
Она бы поняла меня
Ну как никто другой».

В каких он только странах
Не нажимал стоп-кранов,
Но, как это ни странно,
Не мог сыскать цветка.
Матросы – молодые,
Тоскуют по России.
И, в целом, в истерии
Команда крейсерка.

На островах Сенкаку
Волшебную собаку
Увидел с полубака
В бинокль один матрос.
За пачку «Беломора»
Она почти без спора
Им предсказала: «Скоро
Решится ваш вопрос».

И точно – прямо с ходу.
Не минуло и года,
Как расступились воды
На бедствие треске.
Там, воткнутый в песочек,
Огромный рос цветочек,
Такого кто захочет
Держать в своем горшке.

Но если мешкать долго,
Опять сомкнутся волны,
И дочка скажет: «Полный
Ты, папка, марабу».
Скомандовал матросам –
Цветок обвили тросом
И, дернув всем колхозом,
Втащили на горбу.

И в эту же минуту
В далеком штате Юта
Раздались почему-то
Два ласковых хлопка,
И фирма «Три индейца»,
Соперник Билла Гейтса,
На вечное блаженство
Взлетела в облака.

«Он аленький, он аленький.
Он не большой, не маленький,
Он просто очень аленький,
Мой папка дорогой.
Он аленький, он аленький,
Жива была бы маменька,
Она бы поняла меня
Ну как никто другой».

Спешит авианосик,
На палубе матросик,
Он видит Настин носик
В подзорную трубу.
И вот она на трапе,
Целует щеки папе:
«Нет, папа, ты не полный,
Не полный марабу.

Я, знаешь, папа, Билла
Давно в себя влюбила
Когда? Уже забыла,
Я честно говорю.
Ах, помню: в Абу-Даби,
Когда на баобабе
Мы ели с ним васаби
И встретили зарю.

И он в пылу момента,
Похожий на студента,
Мне все про конкурента
Глобального открыл.
Составили программу,
Тебя включили в драму,
А пела я про маму,
Чтоб ты позлее был.

Ты разбери цветочек
Скорей без проволочек,
Вот этот проводочек
На части измельчи!»
Любая сказка ложна,
Но без нее не можно.
Предельно осторожно
Мешайте с колой щи!

Короче, не соврать бы,
Не обошлось без свадьбы –
Вареники, оладьи
И квасу три бадьи.
И Билл, набравшись квасом,
Пел дивным волжским басом
Присутствующим массам
Их песенку любви:

«Он аленький, он аленький.
Он не большой, не маленький,
Он просто очень аленький,
My father дорогой.
Он аленький, он аленький,
Жива была бы мать моя,
Она бы понимать меня
Ну как никто другой».

Нелли улетает в Таиланд,
Чтобы поиграть, как бриллиант,
На местном солнце.
Нелли улетает в Таиланд,
Нелли нацепила пестрый бант
Куда придется.

Нелли улетает в Таиланд,
Чтобы все воскликнули: «Шарман»
В корчмах бангкоков.
Нелли улетает в Таиланд,
Чтобы стать здоровой, как Атлант,
От свежих соков.

Нелли улетает в Таиланд
Подержать Индийский океан
В плену ладошек.
Нелли улетает в Таиланд,
Чтобы привезти своим котам
Сиамских кошек.

Нелли улетает в Таиланд,
Чтобы разогреть большой талант
Чудесным видом.
Нелли улетает в Таиланд.
У дверей крылатый элефант
Стучит копытом.

***
Подгенерал второго ранга
Сидит, как пес, в кабине танка,
Кровопролитный бой ведет.
Вокруг свои, чужие танки
И разноцветные останки
Тех, кто когда-то был народ...
Давно не слышно шума боя
И небо – ярко-голубое,
И можно позвонить врачу,
Но командир сидит угрюмо
И думает: «Раз нету шума,
Зачем я, сука, здесь торчу».

***
Пока, похожий в фас на динозавра,
Торчал в кабине наш подгенерал,
Надкапитан успел пожать все лавры
И все трофеи с поля подобрал
Он все мечи перековал в орала
И не стесняясь сдал в металлолом,
И вечером жена подгенерала
В постели назвала его орлом!

***
В эпоху шелухи и сора
И покрупнее есть народ:
Не забывай промежмайора,
Уж он-то нас не подведет!
Он шел к жене подгенерала
Прилечь на трепетный диван,
Но видит, что без одеяла
На ней лежит надкапитан.
Жена подгенерала блеет,
Промежмайору говорит:
«Он для тебя местечко греет,
Нагреет, раз – и улетит».
И вмиг спокойствие настало.
Промежмайор припомнил мать
И подорвал запас запала,
Чтоб как-то время скоротать.

Страданья подгенерала

Он обожал жену. И часто, кончив завтрак,
Увлечь ее пытался на кровать,
Но если честно, с фасом динозавра
На что, на что он мог претендовать?
Всегда на заседаньях подгенштаба
По поводу спокойствия границ
Контр-прапорщик его за угол шкапа
Сажал, чтоб не смущать высоких лиц.
Боец философического склада,
Он часто думал о своей жене:
«Она красива, но – оно мне надо?
За что она (оно) досталось мне?
Промежмайор горяч и остроумен,
Надкапитан практичен и хитер,
И даже наш армейский заигумен
И тот мне в этом деле нос утер.
Стерплю. Любовь и землю охраняя,
Издам приказ от Рима по Урал.
Вот мой приказ: “Люби себе, родная,
Кого захочешь! Твой подгенерал».

***
А на даче перерасполковника
Урожай клубники и крыжовника

Женщина летает под Луною,
Вся её фигура неприкрыта.
Мужики, стоящие со мною,
Утверждают: «Это Маргарита».

И один лишь очумелый плотник,
Женщины не видевший три года,
Говорит, что это беспилотник
Одного чикагского завода.

Престарелый сгусток пропаганды,
Знаешь, плотник, мы тебе не верим!
В нас любви пульсируют команды,
Как изголодавшиеся звери.

Кто штаны солдатские скидает,
Кто срывает потную пилотку…
Кто из нас сегодня оседлает
Раскаленной страсти сковородку?

Кто из нас окажется Маэстро
И к Луне рванется одиноко?
Ну а кто, заняв второе место,
В такт любви слабает танго Строка?

Здравствуйте. Вот я поэт Аким Онанимов.

Возможно, кто-то, кто на этом съезде с нездоровыми наклонностями, а таких, я уверен, много, подумает, что я только прикрываюсь этой фамилией. Нет, это фамилия наша наследственная с незапамятных времен. Вот что гласит наша семейная легенда. Мой прадед был крепостным. Когда вся его семья умерла от холеры, его взял к себе местный помещик – крепостник, кровопийца и мучитель. Он дал прадеду классическое гуманитарное образование. А вот фамилии своей прадед не знал, так как его семья была неграмотной и их эти вопросы как-то не интересовали. В один прекрасный день, когда прадед пристально учился, к ним в класс гимназии случайно заглянула дочь того самого крепостника. Ее красота поразила прадеда до того, что он вскочил из-за парты, и все увидели его оттопыренные шалашиком от естественного, блин, восторга штанишки. Он указал безымянным пальцем на дочь крепостника и произнес: «Она нимфа». Девушка ахнула, покраснела и убежала, а прадеда высекли, причем после этого наказания он почти никогда в жизни уже не хотел женщин. А в связи с его такими оскорбительными словами дали ему фамилию «Онанимфов». Постепенно буква «ф» куда-то свалила, и от фамилии осталось только «Онанимов». Эту фамилию вся наша семья с гордостью носит и оправдывает по сей день и ежечасно.

А теперь к делу, коллеги, и не обессудьте, что говорить буду резко и беспощадно, а при этом я всегда начинаю волноваться и разговариваю неправильно и с грамматическими ошибками. Тут у меня вот какой вопрос встал. То есть тьфу, не встал, а возник, знаю я вас, чуть скажешь двусмысленность, сразу со всех сторон односмысленности пойдут с неприятным оттенком. Да, так вот, возник у меня вопрос к вам, писатели и партнеры (что за слово, блин...). Ответьте мне, почему чуть ли не каждое первое ваше произведение посвящено члену в широком и узком смысле этого слова? Ну почему этот везде сующийся…то есть я хотел сказать вездесущий, орган занимает такое большое место в вашем воображении? И у меня есть ответ на этот вопрос. Я уверен, что с одной стороны, дело в вашем испорченном нраве, а с другой - эта мелкая деталь вашего телесного гарнитура (крик из зала писательницы из Ганы: «Не суди по себе, Аким!») вас совершенно не интересует. Вас интересуют вещи возвышенные и тонкие. Но все дело в том, что за эту ничтожную детальку вам платят, и за это вы готовы выбросить из головы мысли о прекрасном и ввести туда, то есть тьфу, вложить, нет, это не лучше, в общем запихнуть, да что ж это такое, вот уж действительно, с кем поведешься… итак, внести туда мысли, образно говоря, об инстинктах. И это печально. А издатели за это введение, внесение, запихивание и вложение платят вам и тем поощряют на углубление! Гм, ну вот опять… Позор! Вы превращаетесь в альфонсов, идущих на поводу вашего потребителя, нет, лучше так, на поводу широких масс, потребляющих вас, нет, я с ума сойду, и к тому же в рифму, е-мое, спокойно, не материться, блин…

Идем далее. Имейте совесть, партнеры. Нет, не в том смысле имейте, как я это сказал и как вы, конечно, об этом подумали, а в том, что «береги честь смолоду» и не тратьте ее на всякие массы (по-моему, нормально, хотя тоже двусмысленно). Ведь в мире столько разных тем. Только приложи руки, и из тебя само польется…ах… не то, я просто хотел сказать, что есть куча тем. Вот недавно я сочинил стих для одного толстого журнала. Там такие строчки:

Я в республике Конго
На столе для пинг-понга…

Ну как? И бодро, и про спорт. Хотя… Нет, если вдуматься, можно что-то представить в меру своего испорченного воображения, но только на секунду. Ведь затем идут совершенно безобидные высокодуховные строки

…Обыграл чемпиона этой жаркой страны,
И за это он майку натянул и штаны.

Ну как? Слово «натянул», конечно, не к месту, но его надо рассматривать в общем контексте. Вы спросите, как я (то есть мой лирический герой) мог обыграть в пинг-понг чемпиона, пусть даже Конго? А дело в том, что он был чемпионом Конго не по пинг-понгу, а по шахматам. Смешно? Ого! А кстати, хотите знать, почему он натянул майку и штаны? Потому что мы играли на о-де-ва-ни-е. Да, в холодных странах играют на раздевание, а в жарких, где все и без того ходят голые – на одевание. Смешно? Да не просто смешно, а, я бы сказал, как в одном тупом фильме: смешно и еще смешнее! И никакого голого тела! Вот и получилось моральное, красивое, полезное и веселое произведение для юношества.

Конечно, так писать трудно. Ну что ж, тренируйтесь, пробуйте, и может быть в один прекрасный день… Но умоляю, выбросьте из головы все, связанное с нездоровыми и меркантильными проявлениями вашей творческой натуры. Я кончил. То есть не кончил. То есть тьфу! Я кончил! Но в том смысле, что кончил выступление. А в другом смысле – нет! Но у меня с этим все в порядке, можете не сомневаться, дорогие партнеры (иронический смех писательницы из Ганы). Е-мое, и с большим уважением!

Ваш в переносном смысле поэт Аким Онанимов

(Бурные аплодисменты. Все встают, кроме писательницы из Ганы)

- Ты к стихам как? – раздалось сверху.

Я поднял голову. Надо мной на скале сидела некрасивая белая птица с добрыми пронзительными глазами. Обращение на «ты» мне не понравилось, но учитывая очевидный преклонный возраст пернатого существа, грубить я не стал
.
- Что как? Отношусь? – спросил я. - А повежливей нельзя? Хорошо отношусь.

- Ну, вот и отлично, - с облегчением выдохнула птица. – И разреши представиться: я – Буревестник.

Я мог бы и сам догадаться. Через белое оперение по всему телу птицы на двух языках шла татуировка «Горький forever».

- Здравствуй, - ответил я. – А почему ты сидишь? Почему не…?

- Возраст, - вздохнула классовая птица. – У меня больше нет сил гордо реять и крылом касаться волны. Ряд хронических заболеваний, среди которых, стыдно сказать… (Она суетливо стала рыться в набрюшной сумочке в поисках медицинской карты).

- Верю-верю, - смутился я, - но помочь ничем не могу, зарплата у меня не…
- Ты пролетарий? – обрадовался Буревестник. – Это же счастье. Я сделаю тебя счастливым.

- Спасибо, - сдержанно ответил я.
- Возьми хоть Амура, – вдруг переключилась птица, хотя я ее ни про что такое не спрашивал, – пожилой уже человек, а вынужден, как мальчик, бегать с луком и пронзать сердца.

- А почему вынужден? – спросил я. – Пусть отдыхает заслуженным отдыхом.

- А на пенсию проживешь? – иронически ответил Буревестник вопросом на вопрос. - Вот и приходится. А зрение-то уже не то. Вот он выстрелит один раз – попадет в мужчину, к примеру, а во второй раз стрельнет, да сослепу тоже в мужчину засадит. А потом шум, гам: «Гомосексуализм, лесбиянки». На Олимпе сразу штраф наложат. Эх…А платили бы нормальную пенсию… Всюду неравенство, всюду.

На его глазах появились слезы.

- А ты, ты чем занимешься с такими диагнозами? – поинтересовался я, мельком и не скрывая ужаса заглянув в медицинскую карту птицы.

- Пишу классовые стихи. Вот, - вдруг грубо ткнул он мне прямо в нос три листочка в клеточку. - Это моя классовая поэзия. Там приписка в конце. В общем, прыгай от счастья. С рабочим приветом!

На тетради было написано: «Классовые пестни Буревесника». Видимо, за классовой борьбой автор не полностью освоил образование.

Песни Буревестника

***
Прилюдно дорогое пиво
Хлебать быть может и красиво,
Но это вызывает злость
У тех, кому не довелось.
И взор горит не без причины
У проходящего мужчины,
И, как ни горько сознавать,
Ему ударить вас придется,
Иначе злость не изведется
И миру добрым не бывать!

***
В блестящий супермаркет людный
Оставив грязные следы,
Вошел заплаканный малютка,
Глазами требуя еды.
Ему отсыпала печенья
Людская чья-то доброта,
И складочка ожесточенья
Не поселилась возле рта!
Я, пролетарская Жар-птица,
Хочу свершить переворот:
Пускай голодным сладко спится,
А сытым пусть – наоборот!

***
В театр уверенно и резво
Вошел мужчина и затем
Запел на удивленье трезво:
«Кто был ничем, тот станет всем».
В бурлящей пестроте театра
Последний прозвенел звонок,
А за кулисой Клеопатра
Дрожала с головы до ног.

Дальше действительно шла приписка. «Тому, кто прочитает это до конца, я дарю классовое чувство сострадания и солидарности. Не смущайтесь, что ваша зарплата будет лишь минимально соответствовать минимально возможной корзине. Взамен вы получаете то, что невозможно купить ни за какие деньги».

Все сбылось, и с тех пор я часто со слезами на глазах вспоминаю Буревестника. Но вот такой я человек - не могу радоваться в одиночку. Поэтому я и решил выложить это для всеобщего пользования. Теперь дар Буревестника принадлежит и вам. И не стоит благодарности, товарищи!

В одном северном городе жила-была Кошка. Красивая. Большая. По сравнению со средней кошкой она была больше. А хвостов у этой большой Кошки было семь, и каждый имел свой цвет. И все они, когда Кошка их задирала в небо, как хвост павлина или корону, радужно переливались и слепили глаза пилотам, пролетавшим над этим городом.

И вот начальник городского аэропорта, во избежание авиакатастрофы, узнал адрес Кошки и пошел к ней на переговоры. Кошка приняла его во дворе, она накрыла полянку в саду красивой скатертью и расставила на ней молоко, творог, сметану и «Вискас». Все было очень красиво сервировано, а специальная травка для кошек росла прямо в саду, и достаточно было протянуть руку или лапку и сорвать ее.

Но начальник аэропорта не ел травку и «Вискас», к удивлению Кошки, а ел только творог со сметаной. Наевшись, он обратился к Кошке.

- Сударыня, - сказал он, - не пора ли вам в целях повышения безопасности наших, так сказать, полетов решить вопрос с вашими, так сказать, хвостами?

Кошка училась в институте на художницу и сначала подумала, что речь идет о каких-нибудь академических ее задолженностях. Но так как она училась только на «хорошо» и «отлично» и никогда не имела «хвостов», она тут же успокоилась.

Узнав, что речь идет о жизни авиапассажиров, Кошка не колебалась ни секунды.

- Конечно, - ответила она, - с хвостами мы решим. Вам творог понравился?
Начальник кивнул, облизнулся, потряс Кошке лапку и ушел домой ужинать мясом.

А Кошка, подивившись невоспитанности начальника, сразу перешла к делу. Она села на травку, расстелила хвосты по земле, свернула их и подложила под попу. Теперь это выглядело так, как будто она сидит на большой подушке. Хвостов было семь, и от сиденья на них кошка стала такой высокой, что теперь, сидя, видела, что происходит на первых этажах домов. Она узнала расписание работы местного аэропорта, и, когда должны были прилетать или улетать самолеты, она сворачивала хвосты, садилась на них и смотрела в окна первых этажей. И это стало считаться доброй приметой в северном городе, если кто-то смотрел в окно и встречался взглядом с глазами высокой Кошки.

“To be or not to be…” –
Чуть слышно начал Гамлет.
И по его груди
Забили сапогами
Вояки всех мастей,
ВзводА и батальоны,
И воды всех морей
Вскипели, как бульоны.
Толпа голодных рот
В кровавой перестрелке
Врагов смела, как шпрот,
С большой земной тарелки.
Труби, трубач, труби,
Руби, однополчанин -
“To be or not to be!”
Нам ясно прокричали.
Победа или смерть!
Не надо продолженья!
Скорей включайте в сеть
Прибор уничтоженья!
И лучший из мужчин
Лежит себе в итоге,
Уже неотличим
От пыли на дороге,
И просят лопухи
И ягодки-цветочки
Приказы и стихи
Дослушивать до точки.

Жил-был в одной деревеньке крестьянин Степан. Больше всего на свете тот Степан обожал кушать чебуреки. Откуда он про них прознал в своей деревеньке нечерноземной, никто не знает, но вот – прознал. И так он их любил, что съедал их каждый раз на семь штук больше, чем приготавливал. И накопился у Степана, таким образом, большой долг. И его это стало даже беспокоить, несмотря на то, что человек он, в целом, был бессовестный.

И пошел он к мудрому старцу Архипу и спросил его: «Архип, вот я каждый день съедаю на семь чебуреков больше, чем готовлю. Что мне за это будет и не потребуют ли с меня в один прекрасный момент расплаты?»

Архип подумал и сказал; «Конечно, потребуют. Долги надо возвращать». Мудр он был.

Пришел крестьянин Степан домой и стал готовить чебуреки. Те, которые он задолжал. Наготовил их целую гору. Да ведь вот какая незадача. Поскольку он готовил их не для себя, делал он их тяп-ляп. Ну, ладно. Натрудился, спать лег.

Ночью прилетает в его дом Дух чебуреков. Сам в тюбетейке, в штанах галифе, с акцентом разговаривает. Красивый. Остроумный. Взял в рот один чебурек. Съел. Взял другой. Тоже съел. И вышел из себя. Из себя вышел, да стал Степана дергать и щипать. А тот знай себе спит.

Разозлился Дух чебуреков, проник через царапину на безымянном пальце Степана в его сон и обратился к нему с немилосердными словами: «Знай, Степан, что за твое недовложение баранины в чебуреки, накажу я тебя муками. Прямо с завтрашнего дня. И каждый день муки будут все горше и горше». Показал ему во сне нормы по чебурекам для предприятий общепита и сгинул.

Проснулся Степан, думает: «Какая фигня во сне не привидится». Видит: два чебурека из приготовленнных съедены, а остальные выброшены из блюда на пол. Тут-то он и пригорюнился, но до конца все равно не поверил.
Ладно. На следующий день смотрит Степан – в плетне дыра величиной с перепелиное яичко. Кругленькая. Расстроился он. День прошел отвратительно. Через день новая напасть – напала на Степана собака чау-чау его соседа Матвея и откусила ему большой палец на правой руке. А поскольку Степан этим пальцем вверх показывал, когда у него хорошее настроение было, совсем он загрустил. Ну а на третий день и вовсе беда. Пошел Степан просить руки первой красавицы на деревне Анюты, а она возьми да согласись! А характер у той Анюты не сахар оказался. И с каждым днем жизнь у Степана на спад да на спад.

И вот, когда уж совсем невмоготу стало, пошел он к мудрецу Архипу и просит: «Растолкуй, старче, в чем причина моих бедствий на сем свете». А Архип в ответ: «Вспомни свои нехорошие дела за последнее время, тут тебе и понятно все станет».

Вспоминает Степан, вспоминает, завспоминался совсем. Вроде все праведно делал. И, наконец, добрался он до недовложения баранины в чебуреки. Понял, что во сне к нему и вправду Дух чебуреков приходил.

И стал Степан грех отрабатывать. Наготовил он чебуреков тысячу двести двадцать три штуки. Баранины в них вложил в два раза больше, чем общепитовские нормы требуют. Поставил на ночь блюдо на празднично накрытый стол. Записку оставил: «Моему любимому Духу чебуреков от негодяя Степки».

На другой день просыпается – ёксель-моксель (только он погрубее сказал), все съедено. И записка с акцентом оставлена: «Пращаю тибя, но на будусчее запомни – слишкам многа баранены тожы плоха».

Идет Степан хозяйство смотреть – смотрит: дыра с перепелиное яйцо зашита суровыми нитками. Ура! На следующий день – раз! – большой палец у него снова отрос, да какой! В два раза длиннее, чем был, да с ногтем длинным, которым Степан без труда замки в домах соседей открывать стал. Ну а через день вообще праздник: Пастух Силантий Степанову жену соблазнил да уговорил ее бежать с ним на север. Хотел он там ферму открыть по разведению тюленьего молока. А Степан в тот же день сделал предложение Аринке, второй красавице села. И поженились они и жили счастливо, потому что характер у Аринки был сахар!

А Дух чебуреков на ихней свадьбе присутствовал. Тамадой был. Каскадами кавказских анекдотов в море хохота гостей топил. А под конец организовал прямую трансляцию первой брачной ночи в местном кинотеатре.

Сегодня я щеки раздул на беду
И выпятил мощную грудь:
Я с кошкой поспорил своей на еду,
Что я ей не ровня отнюдь.
Я кактуса первенства ей не отдам,
И с ней я поспорить готов,
Что я насчитаю количество дам
Побольше, чем кошка – котов.
И вот напряженно сидим у окна,
И взгляды нацелены вниз,
А там за окном чернота, белизна,
А луж – хоть пускайся в круиз.
Но время проходит, устали считать,
На первенства кактус плюю,
При равенстве в счете (сто пять на сто пять)
Мы с ней объявляем ничью.
Ну да, мы равны – человек и зверьё,
Равны и друзья и враги,
И кошкино сердце и сердце мое,
И попы Джей Ло и Яги.
И мы поцелуем друг друга в хвосты,
И мы заурчим на весь мир,
И на пол сползем, и, душою чисты,
Из блюдца лакаем кефир.

Чернеет глаз, белеет клык,
Мерцают угли вполнакала.
Сидят барыги у мангала,
Глотают манго и шашлык.

А нрав барыг и груб и крут –
Кипя распаренными лбами,
Один кусок грызя зубами,
Уже другой глазами жрут.

Хватай пахучее мясцо,
Ведь в мире нет превыше счастья,
Чем драть баранину на части,
Усеяв брызгами лицо.

Сочны баранины куски,
Жирны. И жир стекает в глотку.
Как хорошо идет под водку
Шашлык! Скажите, мужики?

Уже не слышат. Тишина.
Храпя раскинулись средь мира.
По лицам бронзовым Луна
Ползет, играя в брызгах жира

Бьются в лампу мотыльки,
Да и мне не спится.
Самураи у реки
Перешли границу?
Но узнать мы не должны
Званья их и лица
И какой они страны
Перешли границу.
И скажу вам, мужики,
Я и сам не знаю,
Перешли ли у реки
Что-то самураи.
Да и есть ли там река
И страна за нею,
Не могу сказать пока,
Права не имею.
Даже сам я или есть,
Или вовсе нету,
Вам сейчас открою здесь
Только по секрету.

По мотивам:) стихотворения Татьяны Смирновской

Болото
http://litset.ru/publ/3-1-0-6483
--------------------------------------------------

Болото, болото.
Ужасное что-то.
Покрыть бы его матюгом.
Без глаза семь нянек.
Дымящий торфяник.
И нету дороги кругом.

Мне мама велела:
«Будь доброй и смелой –
В село Золотые Кишки
Снеси-ка бабуле
В запрошлом июле
Спеченные мной пирожки».

А солнце садится
С ухмылкой садиста,
Камнями стучат пироги.
Я плачу, но мама –
Суровая дама:
«А ты побыстрее беги».

Иду я по плану,
Согласно Каплану -
Такой у нас жил старичок.
Он дал мне в дорогу
Куриную ногу
И старый волшебный смычок.

Смычок вместо слеги.
Арктуры и веги
Горят над моей головой.
Прошла. Дальше пуще:
То чащи, то пущи,
И злые глазищи и вой.

Смычок превращался
То в шпагу, то в «шмайсер»,
То в «Стингер», то в гору камней.
И падала нечисть
С деревьев, калечась,
И волки валялись у пней.

То лужи, то ямы.
Заботами мамы
В село Золотые Кишки
Я с боем пробилась,
Единственный минус –
Украли мои пирожки.

И зная бабулю,
Последнюю пулю
Оставила я для себя.
Вот дом на опушке,
Вот голос старушки,
И я приуныла, скорбя.

Вхожу вся в ознобе,
Но бабка не в злобе,
Пьёт чай с пожилым мужиком:
«Не надо гостинцев!
Со сказочным принцем
Скорее себя познакомь!

Ведь мы с твоей мамой
Удачной программой,
Стеснительность зная твою,
Тебя заманили
(Старик еще в силе,
Хотя и на самом краю).

Я вижу, ты плачешь,
Но как же иначе,
Коль ты никогда и ни с кем.
Хоть справа, хоть слева -
Ты старая дева,
Тебе ведь уже сорок семь».

И тут я вскипела:
«Оставь мое тело.
Вы с мамой всегда заодно!
За этого деда
Не выйду! Не въеду,
Зачем мне такое оно.

Прошла я торфяник,
Черна, как нефтяник,
На шее укусов следы.
А вы тут, подонки,
Наелись сгущёнки
И разной заморской еды».

Сказала и вышла,
Иначе б им крышка.
Себя я б сдержать не смогла.
И вдруг превратился
В прекрасного принца
Смычок, что с собой я несла:

«Давно за кордоном
Я был заколдован
Драконом по имени Юс.
Он дал мне надежду,
Что стану как прежде,
Коль в старую деву влюблюсь.

И скрипки лаская
В притонах Шанхая
По воле бухих скрипачей,
Я сжег свои страсти
И силы, и – здрасьте! –
Остался один и ничей.

В углу костюмерной,
В среде парфюмерной,
Лежал я в пуху и в пыли,
Но руки Каплана
За два океана
Оттуда меня унесли.

И вот я влюбился
В районе Глубинска,
И в то во что надо притом.
Напрасно краснеешь,
Иди, ты сумеешь,
А я уже здесь, под кустом».

Как Ева из рая,
К нему подошла я,
А что было дальше – молчок.
Себя я с улыбкой
Представила скрипкой,
Которую гладит смычок

Он медленным жестом
Доставил блаженство,
А после построил дворец
И первый этаж в нем отвел по генплану
Каплану, Каплану, Каплану, Каплану.
На этом и сказке конец.