И всё ж таки мой друг, шеф и соавтор, то есть Дэн - фантастический… Не… Вы чего подумали-то? Я хотел сказать, фантастический гурман, реагирующий на интересный продукт, как Адам на яблоко Евы. Ага. Молниеносно реагирующий. Встал вон. В смысле, выпал шеф в мыслительный ступор у прилавка фрукты-овощи.
Вот же ж… Мы только-только с важного совещания выгрузились, у нас 220 км трассы до дома, а он на шампиньоны, какие с мой кулак, уставился и бильтюки свои невозможные сощурил. А вот это он зря сделал. Бильтюки у нас - это визитная карточка и беспрецедентный шанс на хорошую скидку. Хотя, хозяйка прилавка и без того чутка из рабочей куртки не высигивает.
- Утром сняли. Теплицы Аграрного университета. Никаких искусственных подкормок. Берите – не пожалеете. Уступлю, - и томно так выдыхает, - Вам уступлю.
Хм... А чего не так у нас с грибами, если прям сразу - "уступлю"? Замёрзла стоять? Так, вроде, тепло в здании рынка...
- Из Аграрного университета? – уточняет Дэн, распахивая бильтюки, а вдогон улыбку свою фирменную навешивает, какая в тридцать два белоснежных. Всё. Писец котёнку – девушка забыла про теплицы, университеты и шампиньоны. Не, так дело не пойдёт. Слышь, красавЕц? Я, вообще-то, жрать хочу. Ах, ты ж... Не слышит, а орать неудобно, мы ещё при галстуках. Ладно, орать не будем.
- Шеф, соблаговолите отчалить в машину, нам пора.
Облин… Теперь продавщица на меня уставилась, как Понтий на Пилата.
- И Вам уступлю... Берите...
Хм... Точно грибы какие-то не те...
Дэн смешок в барсетку зарыл, типа он купюры ищет, но пробубнил слегка угрожающе:
- Если мой Зам отравится Вашими грибами...
Слышь, невозможный? Ты зачем девушку пугаешь? Она вон чутка на меня верхом не залезла, аж из-за прилавка выпала и теребит за рукав, и в глаза заглядывает:
- Шампиньоны - безопасные грибы. Я по ним дипломную писала.
О как! У нас теперь дипломированные спецы безопасными грибами торгуют. Хорошо, что не безопасным сексом.
Так. Это я вслух сказал? Не... Это шеф ехидно подколол прилипшую ко мне продавщицу.
Эй! Не завидуй, сердцеед! И у неё можно картой расплачиваться. Оставь наличку! Мне она завтра понадобится.
- Берём.
- Берите…, - выдыхает продавщица так томно, что я начинаю сомневаться: мы чего берём-то, Дэн? Шампиньоны или…
- Весь ящик.
Ага, вкурил - шампиньоны мы берём. Продавщиц ящиками не продают. Или продают?
В общем, купили грибы, осчастливили девушку хорошей выручкой, ибо космическая цена у тех университетских грибов, и помчали домой.
Ветер стих – трасса внабой. По пути завернули в городок у трассы. Там на окраине - магазинчик сладостей, в котором халву продают такую, какую и я ем: душистая, рассыпчатая, с карамельным послевкусием. Не удержался: отломил приличный кус халвы, тащусь, и тут до меня доходит…
- Дэн... А нафига нам целый ящик грибов?
Зря спросил, однако… Уверен, если бы шеф на грибную леди так посмотрел, она бы сама шампиньонами обросла. Со страху.
Так. Не надо мне ничего пояснять. Слышь? Отстань, говорю! Да понял я! Понял, что у тебя в перспективе маринованные ножки, фаршированные шляпки и...Чо? Не понял... А! Это не про жуликов, это блюдо такое - жюльен. Ну, рассказывай его историю, а я ещё кусок халвы экспроприирую.
Домчали, ввалились в дом. Светланка моя уже наслушалась про чудесные грибы по телефону – вылетела встречать и прямиком с головой в ящик полезла, а я-то рассчитывал… Ага. Перепал-таки мне чмок. И Дэну, и … Не, ящик просто потащили на кухню.
Эй, повар number two! Ты хоть куртку сними, балбесина. Да уж... Какой там, нафиг, куртку? Хорошо хоть разулся. Хм… Ну да – знатные грибы, белые-белые и большие. И я уже в курсе, что сегодня на ужин будет грибная солянка, а не жюльен. И хорошо! А то я про него столько наслушался, как заранее переел.

Глава из повести.
Когда тебе всего двадцать, когда у тебя в друзьях гитара и ветер, что нужно ещё романтику? Правильно, нужна любовь. А вот тут меня ждала полная засада, то есть полное разочарование. Не знаю, то ли мне мешала собственная чрезмерная взрослость, то ли уверенное понятие, что любовь – это не только постель и приятное времяпровождение в компании. Я культурно раскланивался и исчезал из поля зрения девиц, когда их многочисленные «а меня хотел Вася (Коля, Женя, Толя)», «а у меня уже есть квартира на случай замужества», «а я умею петь, танцевать и писать стихи» превышали лимит моего терпения. Нормальный мужской эгоизм напрочь отвергал навязчивую демонстрацию себя любимой и искал чего-то большего, но не находил. Оставив очередную «аяшку», я уходил в самоанализ и самообразование. Мне очень не хватало полноценного знания музыкальной грамоты, однако же поступать в музучилище я не собирался, надеясь вернуться в строй после реабилитации. Друзья подкинули идею частных музыкальных уроков. Это меня заинтересовало. На период сложной экономической ситуации желающих обучать насчитывалось гораздо больше, чем мечтающих обучаться, поэтому выбор у меня был. Я ушёл от седовласой дамы пенсионного возраста, когда почти заснул на первом занятии, выслушав вместо строения пентатоники длиннющий перечень её заслуг на музыкальном поприще. Я равнодушно проигнорил красный диплом консерватории, прилагавшийся к пышным достоинствам преподавательницы теории - женщины приятной во всех отношениях, после открытого намёка на более интересную для неё и необременительную для меня оплату уроков. Стремительно зреющее желание плюнуть и остаться музыкально необразованным придавили в зародыше слова молодой учительницы ДМШ:
- Поздновато спохватились. Вам, как гитаристу-самоучке, категорически необходимо знание не только музыкальной грамоты, если Вы хотите научиться играть музыку, а не лабать расхожие шлягеры для завсегдатаев кафе и ресторанов.
Сдвинув на лоб солнцезащитные очки, я заинтересованно окинул её полноватую, но ладную фигуру внимательным взглядом:
- А чего ещё, по-Вашему, требуется лабуху-переростку?
В ответ она виновато посмотрела на меня исподлобья:
- Кажется, я несколько неделикатна. Простите…
Разговор шёл в классе музыкальной школы. Портреты классиков от серьёзной, но пока незнакомой мне музыки сурово смотрели со стен. Нигилизм ещё не окончательно выветрился из моей головы, поэтому я пренебрежительно хмыкнул в нарисованные лица и со словами « бог простит» уселся на подоконник, давая понять, что без ответа не уйду. Она немного настороженно покосилась на входную дверь, но ответила спокойно и обстоятельно:
- Я понимаю, что в Вашем возрасте мало кто интересуется классической музыкой, но без неё, поверьте, даже самый талантливый самоучка не почувствует всё глубину и выразительность пусть и виртуозно исполненного соло. А если он не почувствует, то и не передаст слушателю.
Заключение выглядело убедительным, но менторский тон настораживал мою бунтарскую натуру, и я бесцеремонно спросил её в лоб, с некоторым удовольствием отметив пунцово вспыхнувший румянец:
- А сколько Вам лет?
Если бы мне начали читать лекцию о правилах хорошего тона, то я бы, не раздумывая, вежливо откланялся и ушёл, но она спокойно ответила:
- Мне скоро будет двадцать девять, только дело не в этом...
За время нашего короткого диалога её глаза бирюзового цвета успели несколько раз поменять оттенок. Напрашивался вполне обоснованный вывод: разговор ей небезразличен. Опираясь на сей факт, я позволил себе надеяться, что он ей интересен не только в финансовом или каком другом плане. Самонадеянность, конечно. Но знаете? Сработало. То и дело пряча и возвращая взгляд, она смущалась, словно девчонка на первой дискотеке. Явно настроенная поставить точку, она спотыкалась о мою улыбку и теряла слова. Меня начинала забавлять футуристически-гротесковая смесь её натуры, вырисовывающаяся всё ярче. Фантастическая мешанина профессионализма с долей фанатизма и трогательной детской непосредственности. Я просто кожей чувствовал, что ей нестерпимо хочется согнать меня с подоконника, отчитать за неуважение к храму искусства и вытурить за дверь. Но, тем ни менее, она этого не делала, а в её глазах отчётливо вспыхивали озорные, ласковые искорки. «Необыкновенно красивые глаза», - отметил я про себя и поторопил собеседницу с ответом:
- Так в чём дело?
Ответила она, опять же, спокойно, обстоятельно:
- Учитывая, что Вам не десять лет, придётся совмещать музыкальную теорию с музыкальной литературой. Потянете?
- Сомневаетесь? - ответил я вопросом на вопрос и спрыгнул с подоконника.
- Мне не хотелось бы тратить время впустую, - почти прошептала она, смущаясь собственной категоричности.
« Так, девушка, похоже, мы споёмся» - подумал я, но вслух сказал:
- Приятное совпадение!
- Правда? – по-детски обрадовалась она, чем напрочь отбила желание ёрничать и выпендриваться. Такая непосредственность и беззащитность прозвучали в этом вопросе, что я сильно удивился, почувствовав желание тут же развеять все её сомнения на счёт моего усердия в деле изучения классики.
Буквально на первых занятиях я понял, насколько она не только грамотный, но и требовательный педагог. Мы встречались три раза в неделю, занимались по два-три часа. Остальное, свободное от работы время я либо долбил строение музыкальных интервалов и доминантсептаккорда, либо торчал в библиотеке, изучая жизнь и творчество Баха, Бетховена, Моцарта и тд. Через месяц занятий я пригласил её на концерт нашего ансамбля. Она улыбнулась:
- А это будет удобно?
Не знаю, сам вопрос или её необыкновенные глаза, блеснувшие лукаво и по-женски притягательно, заставили меня пристальнее посмотреть на своего педагога. Я увидел интересную, привлекательную женщину и вспомнил, с каким восторгом отозвался о ней наш соло-гитарист, притолокшийся вместе со мной в музыкальную школу на концерт её класса.
- Старик, – прошептал он мне в ухо, - а я, дурень, всерьёз думал, что тургеневские барышни вымерли, как мамонты!
- Тихо, Денис. Ты лучше вслушайся, как этот пацанёнок арпеджио выигрывает. Технарь, однако.
Денис покосился на меня, как на больного и через несколько минут снова продолжил в своём духе:
- Я уже хочу познакомиться с ней поближе и выяснить подробное строение гаммы до-мажор.
- Голову отвинчу, - машинально предупредил я и понял, что отвинчу-таки, если вдруг рискнёт.
- Понятно, - с усмешкой кивнул Денис.
Она пошла со мной на концерт и восторженно аплодировала, когда я в самом конце программы исполнил гитарное соло, основанное на попурри из отрывков классической музыки. Потом мы шли домой пешком и говорили. Мне было интересно знать её мнение буквально обо всём. Только один раз я напрягся после её слов:
- Не люблю, когда мужчины красят волосы. Вам это зачем? Не устраивает цвет волос?
- Не идёт? – усмехнулся я.
Она сильно смутилась:
- Извините, это не моё дело.
Я тоже считал, что это не её дело и в отместку закурил, не спрашивая разрешения. Мы шли молча, пока она не сказала:
- Наверное, у меня старомодное представление о мужской привлекательности, а если честно, то я считаю, что Вы привлекательны и без этого.
Я выкинул окурок и неожиданно для себя откровенно пояснил:
- Неестественная седина вызывает ненужные вопросы. Мне они ни к чему.
Она резко остановилась и заглянула в глаза с таким ужасом, что я кинулся исправлять ситуацию:
- Спокойно! Такое бывает при излишней впечатлительности. Ничего страшного.
Она не стала углубляться в тему, а только легко провела рукой по моим волосам и недоверчиво улыбнулась:
- Это Вы-то излишне впечатлительный?
- Ну да.
Я поймал её ладошку и не отпустил до двери квартиры, где нахально заявил:
- Могли бы накормить ужином за попурри. Для Вас старался.
Она немного смешалась, но тут же засуетилась:
- Ой, конечно! Проходите, у меня котлеты есть.
Мы проговорили всю ночь. Благо, следующий день был выходным у обоих. По привычке я мало чего рассказал о себе, но о ней узнал много. И мне было интересно знать: а умеет ли она петь, писать стихи и вышивать крестиком…
Ребята из ансамбля переглядывались и перемигивались, когда я в дни занятий сворачивал репетицию немного раньше и бежал на автобусную остановку с пакетом, где лежали книжки по музыкальной литературе. Буфетчица тётя Женя выглядывала из дверей кафе, украдкой крестила меня в спину и допытывала вездесущего Дениса:
- Ну, как там? Девчонка-то стоящая?
Денис завистливо вздыхал и докладывал:
- Не девчонка, но если бы Маэстро не был моим другом, то отбил бы непременно!
Тётя Женя испуганно ахала и грозила ему пальцем:
- Ты мне смотри, кобель лохматый! Половником отхожу!
Гитарист вытягивался перед ней, щёлкал каблуками и гаркал на всё фойе:
- Гусар гусару в любви дорогу никогда не перейдёт!
Состроив испуганную физиономию, он наигранно возмущался:
- Какой половник?! Гусара половником? Помилуйте, мадам! Произвол-с!
Дремлющая старушка-гардеробщица немедленно просыпалась и сердито выговаривала:
- Чтоб тебя приподняло и не опустило, шалопай! Напугал до смерти.
Тётя Женя, смеясь, махала на него рукой, а провожая глазами мой автобус, шептала:
- Дай бог ему счастья. Отошёл мальчишка-то… Прям светится…
Денис, натягивая куртку, соглашался:
- Это точно, все заметили, что светится.
Не знаю, где и какое они видели свечение, ибо я сам себе казался мрачнее тучи, потому что не мог сообразить, как мне перейти от освоения нотной грамоты к другим планам. И в этих планах уже отсутствовало ярое стремление изучать влияние итальянской гитарной школы на современные музыкальные стили. В них было желание закинуть все нотные писульки подальше, притянуть её к себе, одним рывком расстегнуть молнию на спортивном костюме, пробежаться по телу пальцами, почувствовать каждую впадинку, каждую выпуклость и любить долго, нежно, до стона, до выдоха. Я злился и на себя, и на неё. На себя - за какую-то неизвестную мне до этого трепетную нерешительность, на неё - за непробиваемое пуританство. Злиться-то я злился, но уроки учил прилежно и сильно удивился, услышав на одном из занятий:
- Серёжа, по-моему, Вам всё уже надоело.
- Это с чего такие выводы?
Её чёрные, пушистые брови сосредоточенно сошлись у переносицы, а зелёные глаза строго заблестели:
- Поясните мне свою рассеянность: Вы уже третий раз делаете нотную запись в скрипичном ключе, хотя я неизменно говорю о басовом.
Вот чёрт! Действительно, перепутал. Ну и ладно! Я поймал её руку и прижал к губам, намереваясь поговорить не о ключах. Но её пальцы были такими ледяными, что пришлось мгновенно переключиться на другую тему. Я, наконец, заметил, что в квартире было очень прохладно, несмотря на то, что с начала отопительного сезона прошла неделя. У себя, в общежитии я «вешался» от жары и не закрывал форточек. Довольный ветер свободно шарился по комнатам и хулиганил, сгоняя с дивана недовольного кота. У неё в квартире даже намёка не было на сквозняк, но тепла от этого не прибавилось.
- У Вас с отоплением всё в порядке?
Она не отняла руки и прошептала, виновато шмыгнув носом:
- Не всё... Там что-то в трубах стучит. Они чуть тёплые. Надо трубы менять, да?
- Это слишком глобально, - усмехнулся я. - У Вас есть какие-нибудь инструменты?
Она обрадованно закивала:
- Есть! Целый портфель!
Я искал разводной ключ в старом ранце и ругал себя за невнимательность. Любовная горячка, плюс армейская закалка – и мне вполне комфортно, а вот она замёрзла так, что носишко покраснел.
Шумно клокоча, воздух из батарей вышел. Почти сразу стало заметно теплее. Я мыл руки в ванной, когда она радостно сообщила:
- Серёжа, представляете? Я чуть не обожглась о радиаторы! Спасибо Вам большое!
Мне явно везло. Можно было обоснованно переходить к намеченным планам.
- Слесарю положен магарыч, - с намёком заметил я и услышал в ответ:
- Хотите жареную картошку с грибами?
«Ну, что за детсад, честное слово?» - расстроился я, но посмотрел в сияющие, зелёные глаза, вздохнул и махнул рукой:
- Давайте свою картошку.
А через день, как только она открыла дверь, мне сразу стало понятно, что воздух из батарей надо было выпускать раньше: пунцовый румянец на бледном лице, мутные глаза и тёплая безрукавка поверх махрового халата, несмотря на жару в квартире. Её покачивало и трясло, говорила она с трудом:
- Серёжа, я сегодня не смогу быть Вам полезной… Заболела…
Я легонько отстранил её с дороги, протиснулся в прихожую и захлопнул за собой дверь. Она не возражала, но на предложение вызвать «скорую» отреагировала неожиданно бурно: её буквально заколотило, в глазах закипели слёзы. Судорожно уцепившись за меня дрожащими пальцами, она почти выкрикнула:
- Пожалуйста, нет! Я сама! Я справлюсь! Я там три месяца лежала! Я больше не смогу!
Прижимая её к себе, я поцеловал тёплую макушку, как можно убедительнее прошептав на ухо:
- Тихо-тихо. Всё ясно. Никаких врачей. Сейчас будем принимать лекарство и спать, потом опять принимать лекарство и снова спать, потом снова пить лекарство и выздоравливать. Договорились?
Она не заметила поцелуя, но затихла, с трудом вникая в смысл сказанного, потом неуверенно улыбнулась:
- Я поняла только про лекарство, спать и выздоравливать.
- Самую суть уловили, - улыбнулся я, подхватил её на руки и отнёс в кровать.
Она металась, бредила, температура зашкаливала и не падала. Плюнув на все приличия, оправдывая задуманное тем, что обещал ей обойтись без врачебной помощи, я метнулся в круглосуточный ларёк и купил бутылку «Столичной».
Так лечила бабушка: когда лекарства не помогали, она растирала меня тёплой водкой. После двух-трёх процедур кризис, как правило, сдавал позиции и температура спадала до нормы, а то и ниже. Конечно, я обратил внимание и на бархатистость кожи, и на тугие груди, и на упругие ягодицы, и на тёмно-бордовый шрам в нижней части живота. Конечно, я обратил внимание и понял её страх перед больницей. Попутно я поменял её мокрую от пота ночную сорочку на сухую, найдя точно такую же в комоде с бельём. Бабушкин метод сработал, температура упала. Она крепко уснула. Пустую бутылку из-под водки я вынес сразу, ночную сорочку засунул в стиральную машину и отправился на кухню. В морозилке нашлась синюшная «птица счастья», отдалённо напоминающая курицу. Я сварил бульон, выкурил на лоджии две сигареты подряд и вернулся в её комнату вместе с креслом. Убедившись, что температуры нет, я укутал её в одеяло и вырубился сам в принесённом кресле, до последнего вслушиваясь в её дыхание.
- Ой! – пропищал то ли женский, то ли детский голосок где-то рядом, и я проснулся. Натянув одеяло до самых глаз, она испуганно на меня таращилась:
- Серёжа... А что Вы тут делаете?
- Вообще-то сплю, точнее, спал, - усмехнулся я, с хрустом расправляя затёкшие мышцы, - а сейчас пойду на кухню греть бульон.
Она растеряно огляделась по сторонам и, чуть не плача, прошептала:
- Я только помню, что открыла Вам дверь… И всё…
- А чего ещё помнить-то? – Состроил я невинную рожу. - Вы выпили лекарство и заснули, а я варил курицу. Кстати! Та тушка с длиннющей шеей и худыми ногами, что лежала в морозилке, точно курица?
Она несмело улыбнулась:
- Не обижайте птичку. Вполне приличный фабричный экземпляр.
- Сейчас оценим, - сомнительно скривился я и поинтересовался, - Вам помочь дойти в ванную?
Она покраснела и замотала головой:
- Сама! Сама!
Я с улыбкой поднял вверх руки:
- Конечно, конечно! Только мне хотелось бы убедиться, что Вы уверенно стоите на ногах.
Она нахмурилась, немного подумала и ткнула пальчиком в сторону двери:
- Отвернитесь.
- Без проблем.
Я чутко прислушивался к звукам у себя за спиной. Звякнула ложка в бокале, что стоял на тумбочке. Сопение усилилось. Ещё раз звякнула ложка.
- Ой, мама!
Я успел подхватить её раньше, чем она упала, и сердито выговорил:
- Послушайте, я не маньяк и не озабоченный подросток. Давайте сделаем так: сейчас я Вас отнесу в ванную, потом мы позавтракаем, потом я уйду на час - не больше, потом вернусь и останусь до тех пор, пока лично не смогу убедиться в Вашей самостоятельности. И никаких возражений! А иначе вызову «скорую».
Она затихла, доверчиво прижимаясь ко мне, и я сбавил тон:
- Не стоит меня бояться. Я просто очень рассчитываю на магарыч в виде картошки с грибами.
Она обняла меня за шею, прижалась теснее, прерывисто вздохнула:
- Я Вас не боюсь, Серёжа. Я боюсь себя.
Я держал её, словно бабочку на ладони, еле сдерживаясь, чтобы не закричать от восторга и счастья…

На сонный город спустилась темень,
а было вечность назад светло.
Она не птица, лететь со всеми
туда, где солнце, не повезло.
Здесь много снега. Так много снега,
что крылья стали белей его.
Её сбивала с пути Омега, а может, Альфа.
И что с того, что ветер нервно кружился рядом,
сметая с крыльев то снег, то боль?
Он ныл. Он злился. Просил:" Не надо!"
Она летела. Она - не моль.
Она не будет в шкафу ютиться
и грызть тихонько чужую жизнь.
На тёплом юге вздыхали птицы.
Наянный ветер кричал:" Держись!"
Ей было страшно. Ей было больно,
зато ни разу не всё равно.
И я решился, и добровольно
открыл ей душу, а не окно.
Не ждать же, право, когда поймают,
иглой пришпилят за цвет, за вид.
Смотрю, боится. Не доверяет...
Нет, ошибаюсь - летит.
Летит!

Сегодня был рыночный день. Народищу! Что называется: "яблоку негде упасть". Я чуть руки себе не вывернул вместе с рулём, пока заехал на площадку перед супермаркетом. Счастливый! Почему? Потому что прокрался - раз, место освободили, как для меня - два, и три - это то, что в магазин, что нам был нужен, с того места можно из машины зайти. Я уже начал красться к вожделенной нише, заново выворачивая руки. А тут... Блондинка за рулём древней "Шкоды" выползла из ряда и мне навстречу помчала. И пофиг ей, что за такой манёвр полагается перекрасить блондинку в брюнетку, а лучше постричь и побрить наголо. Ладно... Сдаю назад. А эта... Хм... Эта автоледи едва не чиркает бочиной зад бэхе, у какой водитель тоже тот ещё молодец: встал, как давать приготовился. Автоледи, впечатлённая позой или удачей, глохнет прямо возле бэхиного зада и сидит себе дёргает за всё что можно и нельзя. Ей сигналят, словно посмертный гудок шлют, а она окно открыла, матерится и оправдывается: "Сломалась я!"
Дэн выпрыгивает из нашей машины вздрюченный и злой, как целая армия воинов Шаолиня, и мчит на помощь блондинке... Не, не за углом, а за рулём. Помните фильм "Блондинка за рулём", то есть за углом? Нет? А я вот прям там и вспомнил.
Дэн маневрирует между луж и грязных машин в белых кроссах и белой ветровке. Автоледи, заметив, что к ней рыцарь в (почти) всём белом мчит, матюгальник свой закрыла и выпорхнула вся на воздусьях, уступая рыцарю водительское место. Завёл Дэн машину и увёз леди с переполненной стоянки прочь от разгневанной толпы. Говорю ж, рыцарь, однако. Только вот косой слегка он у нас, потому что, выпрыгивая теперь уже из её машины, прямиком в лужу угодил. Наверное, благодарности заслушался. Леди ещё раз несколько посигналила ему так, что у меня чутка уши не оторвались. И не у меня одного.
Дэн на грязные кроссовки посмотрел и нет у нас больше рыцаря, а есть отличный водила.
- Серый! Кто ей права выдал?! Кто за руль пустил?! Это же...
А дальше последовал полный набор ответной благодарности за грязные кроссы и мокрые ноги, ну и чутка за всеобщий нервяк.
Ничо. Прокрались мы, приткнулись, но уже там, где из машины в магазин не попадёшь. Пешком пришлось за перепелами идти. Мы решили перепелов запечь к столу.
Дэн идёт, ворчит:
- В кроссовках вода хлюпает. Писец мне, Серёг: Светланка вместо перепела запечёт.
И бухтит:
- Застегни ветровку, ветер невозможный.
И после этого "застегни ветровку" я вдруг вспоминаю железнодорожный мост через нашу реку.
Осень. Дождь недавно моросил, потому и рельсы скользкие. Я то и дело ловлю Наташку. Награда – поцелуй. Дэн с Олькой прилично отстали. Тоже целуются.
А тут слышим, поезд мчит так, что трясёт и рельсы, и мост. А мы уже на середине. Но есть специальные для такого случая ниши-клетки. Вот туда мы с девушками и нырнули. В разные ниши нырнули. В ней один-то еле-еле вмещается, а мы по двое. А у меня фалды ветровки развеваются, как флаги. Для поезда они – верёвки, за какие можно затянуть под колёса. Но я об этом не думал, я успокаивал пищащую даму сердца.
На железной морде поезда уже хорошо видны красные полосы и номер. Я не помню номера, но помню крик Дэна: «Серый!», помню его рывок навстречу поезду и прыжок. Дышать было нечем ни мне, ни даме, так он нас втиснул в ту нишу-клетку. Казалось, что продавится она и мы все трое упадём в реку.
Длинный был состав. Очень…
У Дэна на ладонях остались бордово-чёрные полосы. Несколько дней руки болели.
«Ветровку застегни». Ага. Помню, что он мне это сказал уже после того, как состав прошёл. И такая тишина вокруг стояла. Мёртвая...
Как говорится: долг платежом красен. Отмазал я его от люлей за мокрые ноги. Он же только-только переболел, точно схлопотал бы люлей. Как отмазал? А представил во всех подробностях его воистину рыцарский поступок и не заложил, что он сегодня опять забыл ингалятор, зараза такая. Обошлось, и хорошо.
А перепелов мы купили таких, что выше всех похвал: свежие, жирные. Светланка немного поворчала на любителя собирать лужи кроссовками, заставила его принять ножную ванную-массажёр, а после надеть пуховые носки. Сидит вон в пуховых носках и не жужжит. Спорить с нашим командармом – бесполезное дело.

Звонок был долгожданный и нужный. Нам с компаньоном предложили немедленно мчать в область и решать вопрос с рекламой, пока ещё-уже-дай бог можно.
Да, прогресс не стоит на месте, а когда у тебя своё дело, то с прогрессом нужно идти в ногу, а иначе получишь той ногой… Куда? Ага, туда. Получишь и улетишь нудно скорбеть по упущенным возможностям. Тем паче, что возможности те открываются не в нашем Мухосранске.
В общем, прыгнули мы с Дэном за руль и помчали, обсуждая по дороге полученную информацию. Какую? Важную.
О том, что нужная нам особа, какая всё решает одним росчерком, сама по себе – «мегера во плоти», нам сообщили в первую очередь. А ещё… Что она, если не мужененавистница, то очень к этому близка. Что выбить –выпросить нужное место для рекламы-банера – это, как католикам взять Ларошель, то есть измором, но всяко чревато потерей сил.
Обсудив все возможные и невозможные нюансы, мы с компаньоном настроились биться насмерть за место, необходимое именно нашему банеру. Вот прям именно нашему и непременно насмерть. Ага. Ну а что? Мы – не местные, нам можно.
Мчать пришлось под 200, чтобы успеть к самому открытию вожделенного кабинета, но прибыли мы раньше. Осмотрелись. Контора солидная, девушка на рецепшине – красотка, впавшая в лёгкий ступор при виде двух ещё не старых денди, какие и в дождливую погоду при куртках нараспашку, без зонтов, но в солнечных очках. А на улице – середина ноября и погода не шепчет – раздождилось. Вот она и уставилась, как будто не очки у нас на лбешниках, а слипы.
Конечно, девица на выданье не могла быть в курсе, что мне рулить без очков никак, если солнце вдруг решит вспомнить о бабьем лете и впадёт в истерику по поводу того, что лето кончилось: и бабье кончилось, и бабушкино. А когда солнце в истерике, оно не зайцев раскидывает, а лазером инженера Гарина хреначит прямо по глазам, и тогда моей башке кирдык настаёт. Это у меня, а у Дэна солнечные очки - любимый аксессуар в любое время года.
Не могла девица этого знать – да, но зачем же так таращиться-то?
Ладно. Очки синхронно отправили в нагрудные карманы и Его Высочество (так мы всей семьёй обзываем-величаем моего компаньона, шефа и нашего друга), подарив девице свою фирменную, какая в тридцать два белоснежных, небрежно отбаритонил:
- Соврал гидрометцентр, а обещал яркое солнце.
Девица заворожённо закивала и сразу же сделалась до «нимагу» гостеприимной: напоила нас кофе не из автомата, а растворимым, но хорошим, и поведала всё, что знала о весьма непростом характере и привычках начальницы, какая и по её мнению - «мегера во плоти». Дополнительно к уже известной информации мы получили подробности. Первое - «мегера» терпеть не может растворимый кофе, а любит только зерновой и свежемолотый. Второе - она замужем, а муж у неё - товарищ с Востока, не пропускающий ни одной юбки. Третье - мегера, в силу второго пункта, ненавидит восточных мужчин. Переглянувшись, мы с Его Высочеством опять же синхронно пожали плечами – пусть себе ненавидит на доброе здоровье. Главное, чтобы не путала кислое с пресным, в смысле дело и личные предпочтения.
Потягивая кофе, я в пол уха слушал дальнейшие откровения Леночки, соображая, с чего мне надо начинать радоваться тому, что мой шеф – ангел и вообще мне с ним крупно повезло. Думаете, что это я к таким мыслям-выводам пришёл? Зря, если вы так думаете. Это девица выдала мне такую рекомендацию к действиям, вняв совету Дэна убрать кактус в более сухое и тёплое место, а чего-то там ещё поставить в тень, иначе не зацветёт.
Покосившись на кактус, чего-то ещё и «ангела», я улез в планшет к Нюшке (так мы называем расхожую прогу ИИ) искать иллюстрации к «Обречённому». Картинки мне Нюшка выдавала неплохие, а тем временем парочка, неожиданно обнаружившая обоюдный и необычайно высокий интерес к комнатным цветам, переместилась достаточно далеко от входной двери к этому… Блин… А! «Гибискусу». Это цветок такой, размером с меня.
Нюшка - умница, в отличии от… Хотя и Лена тоже неглупая девушка, только…Хм… Скажем так: быстро увлекающаяся. Хорошо зная способности «ангела» отключать мозги девицам и дамам в любое время и в любом месте, не имея на то никакой далеко идущей цели, я не сильно-то и удивился. Харизма, она и в Африке харизма.
Иногда я отрывался от Нюшки и поглядывал в сторону окна. Вид у Лены был такой, как будто она слушает Цицерона. Уверен, что своей начальнице она внимает не с таким ярым пылом. Ясен пень: «мегера» вряд ли знает всё о подкормке для комнатных цветов, какая легко делается из компоста и «Байкала», а по мощи способна заставить цвести веник. К тому же «мегера» наверняка не обладает способностью подавать скучную информацию так, как Ромэо не объяснялся в любви Джульетте. Ага. Витиеватая, но понятная лекция о местной флоре и фауне заворожила девушку до состояния «я ваша навеки» меньше чем за полчаса. Умелец, однако. Ещё бы сообразил, что девице на гибискусы-кактусы пофиг, а вот на тебя… Но он не соображает, он искренне уверен, что Леночка – такой же невозможный цветовод, как и он.
Когда, наконец-то, «мегера» пожаловала на рабочее место с опозданием минут на много, бедная Нюшка забыла, чего я там вписал в запрос, потому что я и сам забыл, спешно принимая стойку «смирно» перед вошедшей дамой. Не люблю расшаркиваться, потому ограничился кивком и открыл ей дверь кабинета. Но дама и шагу не сделала, уставившись на меня далеко не глупым изучающим взглядом. Ну… Пристально смотреть в глаза в полном молчании и я могу.
А в это время Лена шмыгнула на место. Его Высочество, как Сивка Бурка, встал рядом со мной, а гибискус остался у окна, нервно трепеща почти лысыми ветками, весь в ожидании подкормки.
Ошмонав меня взглядом с ног до головы, «мегера» мельком глянула на Его Высочество, хмыкнула, скривилась и кивнула на кабинет, процедив:
- Заходите через две минуты, - ещё раз хмыкнула и добавила, обращаясь исключительно ко мне, - Один заходите.
Ага. Понятно: «юбки» мужа скопом перекочевали сразу на весь Восток. Ну-ну… А может, не стоит всех мести одной метлой? Может, стоит подумать, что не один Восток тут виноват, но и «юбки» тоже? Так стоит или не стоит? Уставилась она…
- Прошу прощения, но если в правилах есть пункт «Заходи по одному», то для начала учредитель будет куда более полезен, чем его аудитор.
После сего моего высказывания Его Высочество, то есть "ангел" чуть не расплавил меня взглядом «Писец – урою». «Мегера» снова невозмутимо хмыкнула и снова кивнула:
- Хорошо. Заходите оба.
За две минуты я успел услышать, что я «балбесина такая и этакая», что пофиг на её личный шовинизм, лишь бы с банером срослось, что…
Обнял я его. Почему? Потому что пошла она … к мужу вместе с банером и выгодным для него местом. Переживём. Я вот «юбки» терпеть ненавижу. И что? Мне сказать Леночке, что она ни разу не цветовод и залила этот… Как его там… А! Гибискус! Клёкнет он.
Дверью «мегера» шваркнула знатно:
- Ну! Я долго вас ждать буду?
Риторике Его Высочества и Цицерон может смело завидовать. Грамотная, уверенная речь, насыщенная выражениями, о каких и в более высоких кругах вспоминают исключительно, как о письменах шумеров , впечатлила даму и растопила её жёсткое неприятие Востока быстрее, чем навороченная сковорода моей супруги топит сливочное масло для сложных гренок, какими мы с Его Высочеством сегодня завтракали.
Потом я представил «мегере» свою часть Марлезонского балета. Потом мы ответили на ряд вопросов, не перебивая друг друга, оперируя каждый своим багажом.
Не без сарказма я отметил про себя, что «Мегера» слушает Его Высочество так же, как до этого его слушала Леночка. И подписала то, что нам было нужно, и провожать аж до входной двери пошла, по пути давая учредителю весьма ценные советы. А у двери улыбнулась вдруг… И нет «мегеры», а есть приятная дама бальзаковского возраста, уставшая от оборзевших юбок и мужа, у какого от Востока, только… Хм… Ну не маленькие, сообразите, чего там у него имеется не столько восточного, сколько кобелиного.
- А вы давно вместе работаете?
Это она нас спросила. Ответили, а она опять спрашивает:
- А знаете друг друга давно?
Ответили, что знаем друг друга и дружим более тридцати лет.
Ещё ширше дама улыбнулась и ещё теплее.
- Почему-то я так и подумала. Похожи вы…
Домой приехали – гренки доели. По одной на брата оставалось, но Светланка обещала завтра опять нажарить. Вкусные.

Немилосердно мытарит висок.
Боль прорастает в больничные сутки.
Умер сосед по палате - качок.
Вынесли утром и тело, и утку.
У медсестры пмс налицо:
злая, как кобра. Нет, кобры добрее.
А безымянный запомнил кольцо -
след, словно чучело птицы в музее:
крылья проклеены, небо в окне.
Слева шевелится чёртов осколок.
Лет как пятнадцать гнездится во мне.
"Это пожизненно", - ржёт рентгенолог.
Выйду отсюда и в степь укачу,
средь ковылей затеряюсь на сутки
и до болот непременно домчу,
где не железные водятся утки...

Почему-то её было жалко. Молоденькая липа, похожая на девчонку в юбочке. Когда он смотрел на неё из окна второго этажа, то казалось, что девчонка делает книксен. Она и сейчас его делает, но дрожит вся. Впрочем, это ветер и чересчур богатое воображение.
«Самурай» чвакнул и заткнулся. Хороший секатор, японский: режет и крупные ветки, и мелочь, и без заусенцев.
За забором заворчал соседский пёс. Он был старый и вечно недовольный: ворчал на всех и всё - воробьёв, пыль, грозу, хозяев. На соседа – полковника в отставке Буй не ворчал никогда. А вот Александр Викторович на него ворчал, но чисто для профилактики.
- Буй, не отвлекай – мешаешь. Я думаю…
Буй вздохнул и полез в будку. Звякнула цепь, зацепившись за пустую миску. Миска в ответ визгливо вякнула, точно так же, как хозяйка Буя – истеричка Юленька. Юля любит покрикивать на своего нового мужа, на Буя, на сестру Наташку, на детей – на всех, кроме соседа. Увидев его на улице, она делается вежливой и тихой: «Здрасссти…»
Александр Викторович непроизвольно напрягся, представив, как сейчас Юленька вылетит из дома и примется шумно воспитывать свою собаку, но вовремя вспомнил, что сегодня вторник, а не суббота. На работе Юленька, и муж её на работе. Какой по счёту муж? Хм… Соседи давно сбились со счёта, но собака у неё была одна, старая и верная. Поскольку мужья у Юленьки менялись как перчатки, ей было особо не до собаки. Кормила - и уже хорошо, а будку, настил и навес полковник обеспечил заслуженному псу, когда Юленьки не было дома. Она с очередным мужем загорала на море, а соседи по-соседски присматривали за собакой. Юленька вернулась без мужа, но с другом. Друг не успел удостоиться высокой чести называться "законным", хотя собирался. Не срослось, сбежал домой в далёкий город Н, что ближе к Северу, за неделю устав от детского визга. Трое детей, погостив у мамы остаток лета, уехали к бабушке: учиться, расти и воспитываться. Буй остался жить дома в просторной новой будке под навесом.
Александр Викторович отвинтил пару саморезов, сдвинул в сторону профиль и убедился, что у собаки есть вода, а заодно насыпал сухого корма в визгливую миску. На всякий.
Буй привычно ткнулся холодным носом в ладони, посопел и пошёл грызть собачьи сухари. А Александр Викторович завинтил саморезы и быстренько обчекрыжил лохматую войлочную вишню. Апрель – самое время для обрезки.
Липка делает книксен и трепещет-трепещет. Молоденькая совсем...
«Самурай» плотоядно жамкает нержавеющими лезвиями, но Александр Викторович не спешит удовлетворить аппетит трудяги–секатора.
Из зелёных лапищ пирамидального можжевельника вылетела зеленушка. Заверещала тревожно, увидев фигуру в бушлате нараспашку рядом с деревом, где в гнезде сидят два птенца, запричитала вся в тревоге за свой малочисленный выводок. Прохладная весна, мало птенцов. Ничего, вторым выводком наверстает.
- Хорош, - недовольно буркнул хозяин и птица успокоилась. Бушлат она не помнила, а вот голос… Усевшись неподалёку, птичья мамашка принялась наблюдать: обрежет полковник липку или нет. Не стал. Вздохнул только:
- Ладно… Давай на следующий год. Окрепнуть тебе надо.
Да, липке можно ещё сезон пофорсить в юбчонке, а вот смородину надо бы укротить, укоротив. «Самурай» жамкнул лезвиями и… выскользнул из руки на зеленеющий газоновый шлейф.
Выдохнув боль, полковник выматерил сам себя. А кого больше-то? Жена с дочерью в санатории принимают важно-нужные процедуры по оздоровлению. Дин с утра укатил по своим делам и забыл напомнить другу про таблетки от спины. Впрочем, он и про свои таблетки забыл. Дел много, обещал появиться не раньше двадцати двух.
Буй загремел цепью, выползая из конуры.
Александр Викторович сжал в кулак левую руку – нормально. А правую? Нормально.
За забором нервно заскулил чуткий пёс.
- Не паникуй, старик. Доползём.
Один шаг… Второй…
Тревожно заверещала зеленушка.
Боль нарастала со скоростью хорошего бегуна. Снова запричитала зеленушка.
- Хорош, - буркнул полковник и птица умолкла, но никуда не улетела, осталась сидеть на ветке яблони: крутить головой, и тревожно посверкивать чёрными бусинками глаз.
Зеленушки гнездятся тут давно. Пугливые от природы, они абсолютно не боятся хозяев даже разрешают посмотреть гнездо и птенцов.
Буй скулит всё громче. Надсадно звякнула цепь. Когти скребут железный профиль забора.
- Буй, иди спи.
Третий шаг… Новый удар боли опоясал всё тело до потери сознания. В глаза потекла темнота. Падая, последнее, что услышал полковник, надсадный вой собаки, перетекающий в крик:
- У-ууубивают! Скорее!
Это не Буй, это память.
Дин… Он часто не отвечал на звонки. И сегодня не ответил. Но именно сегодня, не меньше пяти раз прослушав мелодию-вызов, полковник прыгнул в машину и помчал к дому, где жил Дин. Предчувствие? Да, именно оно – запах горячей крови, ни с того ни с сего.
У подъезда два божьих одуванчика перемывают кому-то кости. Узнали, подскочили со скамейки, словно их одновременно укусил кто, и махом слили нужную информацию, уложившись в одно предложение:
- Шалава в «Придорожное» укатила, а он за ней.
"Придорожное" - это даже не кафе... И от дороги далеко, и вокруг - сплошные поля и посадки. Гнал, как на авторалли «Париж – Дакар».
Хозяин кафе мечется у входа, тычет трясущимися пальцами в кнопки телефона. Падает телефон. Тормоза визжат в тон его крику.
- У-ууубивают! Скорее!
Выпрыгнул из машины чуть не на ходу. Посетителей - никого. Девчонка-официантка и мать хозяина - уборщица. Интим-притон, а не кафе. В отдельном зале - голоса-голоса-голоса.
Запах горячей крови… Красное пятно на белом свитере Дина.
- Стоять, суки! - рычит полковник. Звуки-голоса гаснут, свет-краски – тоже. Тишина внутри наливается эмоциями: своими, чужими. Стремительно наливается, мгновенно. Всю энергию тело сливает в чёткие отработанные движения: разворот - рука, разворот - нога, разворот - ножницы.
Двое вылетели, третий уполз под стол. Правильно, нефиг было и выползать, Казанова из аула, если один на один - это не твой принцип. Обдолбаный взгляд четвёртого сливается с кривым ощером и матовым отсветом окровавленного ножа. Но тишина опаснее холодного оружия. Намного опаснее. Комок эмоций сконцентрирован на кулаке.
- Сашка! Сашка, не надо!
Единственный голос, который он слышит, и тишина осыпается. Она больше не смертельна, просто помогает держать тонус. Обманка-удушающий, и нож звенит, поцеловав напольную кафельную плитку. Один из самых спасающих навыков.
- На пол! Всем на пол! Здравия желаю, товарищ полковник! Быстро Вы...
Дин сползает по стене. На зачуханной побелке остаётся кровавый след.
- Сашка…
Спина отказывается помнить о том, что у неё есть позвоночник, но быстро приходит в себя. Не до неё. Парни помогают затащить Дина в машину.
- Александр Викторович, мчите. Сопровождение обеспечим.
Да, вовремя приезжающая скорая - это в кино.
На восьмой день Дин дома. Не у себя. Туда он больше никогда не вернётся.
В опалово-карих глазах навсегда останется печаль. Навсегда…
В серых глазах – красное пятно на белом свитере и красная полоса на зачуханной побелке. И тоже навсегда.
Давно, это было. Давно...
- У-уууу! – завывает Буй. Зеленушка верещит и вдруг затихает. Буй повизгивает, но не воет.
- Чёрт… Сань… Саня? Посмотри на меня. Спина?
Дин… А ведь говорил, что дел до темна не переделать. Предчувствие? Наверное…
- Ну-ка, обними меня за шею.
- Погоди…
- Чего такое?
Молоденькая липка вся трепещет. Ветер крепчает.
- Решил пока не обрезать. Не вытянет – маленькая…
На Дине куртка нараспашку. На белом свитере никаких пятен нет. В опалово-карих глазах мечутся тревожные искры.
- Ну вот что, садовод, вернутся девчата и займёмся твоей спиной. Вплотную! Ясно, товарищ полковник?
- Так точно.
*
Апрель... Хороший месяц, но я его не люблю.

(городские истории)

Это такое время, что встал и в путь.
Можно идти построчно, а можно в рифму.
Волоком прёт фрегат на крутые рифы.
Может разбить. Но знаешь? Пожалуй, пусть,
если ты видишь тех, кто пришёл извне.
Ты же их видишь в сердце своём, в окне,
в бликах, луной раскиданных на стене.
Видишь? Тогда с пути уже не свернуть.

Кто-то смешок отпустит: зачем ему?
Правда, зачем метаться, не спать ночами,
чувствовать крылья белые за плечами
и улетать порою в такую тьму,
где забываешь, что есть такое свет?
Время тасует запахи, вкус и цвет.
Снова и снова с трассы летишь в кювет,
выжав пределы, в щепки разбив корму.

Что-то в пространстве взвешенном поползло.
Слышишь? Трещит по швам, ниспадает селью,
жжёт и ломает, глушит, пугает мелью,
щедро наметив крыльям твоим гало.
Видишь границы? Верно: их просто нет.
Запахи, звуки, музыка, тьма и свет,
мёртвый-живой, пылающий фиолет.
Птица...
И ты становишься на крыло.

Перебираю слова. Свои перебираю, перебираю чужие:
внятные-непонятные, неясные-чёткие.
Перебираю... Попутно играю чётками.
Чёрные бусины обжигают, белые ледяные.
Рвётся внезапно леска. Рассыпаются, катятся бусины.
Кот на них смотрит сверху. Не заинтересован ни разу.
Нет, загнал одну под диван, зараза.
Белую...
Поднимаю-слышу: "Ветер на связи!", чувствую послевкусие.
Глоток ледяного ветра или, может быть, времени?
Нечаянно наступаю на...
Чёрную...
Поднимаю-слышу: "Отходите! Прикрою!" Надо же...
Двести двадцать пять слов в полминуты читает Эминем.
Я поднимаю бусины. Поднимаю, вникаю, слушаю.
Чёрная...
Кожа плавится. "Сбивайте огонь! Быстрее, сука!"
Белая...
Катится бусина по столу, падает вниз со стуком:
три коротких-три длинных-три... Ясно.
Она морзянится с душами.
Бусины-чётки нанизывать не впервой.
Двести двадцать пять слов в полминуты? Понятны хоть самому?
Корабль-осень разворачивает корму, дрейфует под ветром.
Ветер перебирает бусины-чётки одну за одной.
Одну за одной...

Куда весь мандраж делся – не знаю: спокойный я, как удав на охоте, только что насторожен и готов к любым неожиданностям. А чего нервничать? Освещение сцены подключено, инструменты настроены. Знаю, что может подвести, хотя и не должно, но устранимо, если вдруг чего. Программа открытия составлена и откатана на будь здоров не кашляй, сложные вещи отработаны на все сто. Молодцы вы у меня, мужики. Хотя и скрипели зубами, но терпели и пахали. Я честно предупредил, что буду иметь вас по полной, в первый же день предупредил. Зато сейчас - на любой левак с пол пинка, зато на тех леваках мы, как форель в горной воде, зато шеф наш счастливее первоклассника на новогодних каникулах.
Прям нравится мне наше настроение, и как мы выглядим тоже нравится. Видок что надо: девчонки–официантки залипают открыто. Ну-ка, гляньте на меня, мужики.
Иваныч! Ты ещё под барабаны залезь. Ага. И сиди там до начала. Вот же ж…
Совсем засмущали мне мужика, хохотушки. А чего ты хотел, Иваныч? Ты ж у нас прям Ренди Кастилло и талантливый такой же. Не смущайся, отец, они с тобой по-детски заигрывают.
Миня! Остыл быром! Кому сказал? Глаза что ль разбежались? Уже третьей анекдоты травишь. Ты на работе, если чо. Ишь ты, прям с одного взгляда научился меня понимать: кивнул и к клавишам потопал. Во-во, постучи по клавишам, пощупай "Январь", всяко полезнее.
Гера! Ты не забыл, что женат? Нет? Тогда хорош заигрывать с Наташкой. Хорош, сказал! Сейчас сюда твоя половинка заявится, она в администрации у тебя работает. Вспомнил? Вот и молодец. Разборки семейной нам тут ещё не хватало. Иди-ка к микрофону, разговор у меня к тебе имеется. Иди-иди, я сейчас подойду.
Антошка! Пойдёшь копать картошку? Ага. Прям по морозу и пойдёшь. А ну, не торкай бас! Всё с ним нормально. Улыбнись вон лучше Анютке, а то она сейчас расплачется уже. Второй день от тебя не отходит девчонка, а ты, как бронзовый монумент вождя. Давай-ка, подними себе настроение. Слышь? Не так бурно улыбайся. Пока только настроение подними, сказал! Вот же ж... Оказывается, не из бронзы монумент.
Валера! Не надо смотреть на столы голодными глазами. Да, я тоже вижу, какие тут напитки крутые. Ничо, ты и с самогона не помрёшь. Но после открытия! Всё потом, сказал! Потерпишь, для тебя "Горилка" круглосуточно работает, я в курсе. Иди-иди к Иванычу - позвал вон. Пусть мозх тебе чутка погрызёт, не всё ж мне это делать.
Чего тебе, Оль? Не… Спасибо, кофе не хочу пока: башка только-только угомонилась. Прям, как в старые, добрые времена – ясная голова, лёгкая, и спина на месте, тоже как в старые, добрые. Да, я совсем не против поговорить с тобой за современную эстраду. Я и о сервировке стола не против с тобой поговорить. Прям сильно интересен мне вопрос: вилка справа - ложка слева. Или наоборот? Да ты чо? Обязательно пояснишь мне чего там и где, но только не сегодня. Договорились: в среду вечерком и обсудим с тобой ложки с вилками, а сейчас беги по делам, а то вон шеф нам подмигивает и щерится. А ну исчезни, Коршун! Пугаешь ты девчонку. Ничо, Оль, не бойся, он тебе не вломит, наоборот – благодарность объявит, да ещё и премию выпишет. Догадываюсь я, почему он щерится довольно.
Так. Все в сборе? Етижи-пассатижи! Нет Дениса. Наверное, гриву свою сушит. Тор, блин. Ну ничо, подтянется.
Тал, ты чего мечешься, друже? Абсолютно нет повода для нервяка. Обстановка, как в кино про шикарный отель. Первые гости вон челюсти не сомкнут никак, так и ходят с открытыми ртами, как в музее - на отделку зала таращатся, а кое-кто на закуски косит – слюной давится. Всё более чем хорошо, шеф. Эй, романтики, обломитесь, гады! Да и остальные тоже. Чот прям гордость за шефа чувствую. Молодец ты, Птиц, умеешь, только вот прижми задницу где-нить, выпей минералочки с газами, и не отвлекай меня. Я вокалисту мозги парю, чтоб не косил под Мигулю, а был самим собой. Щас он меня уже микрофоном налыгнёт за пилёж, а я тебя налыгну, чтоб не доставал. Ну, чего тебе?
- Серёг, за Деном сгоняю? Где он может быть?
Погоди-ка, дай я на тебя посмотрю, нервный Птиц. Ага, подкрасился нормально, костюмчик… Ух, какой: тёмно- синий с неярким благородным отливом, рубашка кипенно-белая, галстук в цвет костюма и запах древесный – всё хорошо. Вкус есть, деньги тоже, нервов нет от слова совсем. Успокойся, шеф, а то седина прям поверх оттеночного шампуня полезет. Успокойся, говорю тебе!
- Тал, угомонись. Никуда он не денется. С дедом, наверное, причалит.
Ни фига се… Вот это он саданул себя по лбу. Однако… У меня б, наверное, мозги вылетели с такого хлопка. Ага, у него не вылетели, но перестроились чутка - забыл про Дениса влёт: хлопает глазами, морщится, лоб почёсывает. Чо, больно? Ну не коси на меня обиженно, Птиц, дай поржать-то.
- А слабо сразу башку себе отвинтить? Нафиг она тебе сдалась, раз так колотишь? Давай я отвинчу, если самому слабо. Не пугайся – я не больно: раз - и здравствуй, боженька. Давай?
Ох, ты ж… Ну обними-обними меня, ты ж без этого не можешь, и я тебя обниму, и плевать на то, что все смотрят. Ну, одноклассники мы – да, друзья. И чо?
- Серёг, слышь? Давай, как всё закончится, ко мне махнём? Посидим, выпьем, поговорим.
Хм… Хрен знает, что у меня с башкой после всего этого Содома будет, но ничо – справлюсь. Я тоже хочу поностальгировать с тобой, Птиц, помечтать, планы твои послушать, за Дэна поговорить. За Дэна прям готов поговорить. С кем ещё, если не с тобой? Устал я в собственных мыслях вариться. Давай махнём к тебе, Виталька, давай.
- Лады, как закончим - к тебе. А теперь свали с экрана, шеф, я ещё не весь мозх вокалисту доел.
Так. Шеф свалил, вокалиста я допилил, последние гости подтягиваются. А вот и Денис, а вот и его дед – глава нашей администрации. Теперь понятно, в кого Денис такой модник. На деде костюмчик покруче чем на шефе: чёрный, как вороново крыло, строгий, с атласными оторочками на манжетах и вороте, и на карманах ещё. Импортный костюм. У нас так не шьют.
Денис Талу «окей» показывает. Понятное дело, шеф и вздрючить не слабо может за свой нервяк, и на деда его не посмотрит. Давай-давай, Денис, подключай свой Фэндер, харэ с мужиками шептаться. Не слышу я о чём вы там шепчетесь, потому что уже за микшером сижу, только что наушники не на ушах пока, а на шее.
Всё, готовность номер один, Маэстро. Что там у нас по плану? Сначала Тал скажет речь – музблок «Здравствуйте, гости», потом глава толкнёт своё веское слово – музблок «Я люблю тебя жизнь», потом губер выскажется – музблок «Огней так много золотых», а дальше всё по накатанному, всё популярное, всё под Миню, чтоб сосредоточился. Ну, поехали! Тал отмашку дал.
Не понял…
Что такое? Ты чего мне подмигиваешь, Денис? Зачем микрофон у вокалиста забрал? Что?!
А Денис на весь зал вещает: "Уважаемые гости, предлагаю начать вечер с минуты памяти. Давайте вспомним тех, кто не вернулся из боя и дадим первое слово тому, кто вернулся, - и ко мне, - Прошу, Маэстро."
Етижи-пассатижи! Интересно девки пляшут. Хорошо, что я две таблетки выжрал: тыквушка взвизгнула, но притихла тут же.
Марш на сцену, Маэстро! Всё потом. Абсолютно всё – и кто, и что, и зачем. На тебя вон весь зал таращится. Глава администрации локти на стол поставил, кисти в замок сцепил, подбородком в тот замок упёрся и уставился в упор. Вот же ж… Сейчас насквозь меня проглядит. Ладно, пусть глядит. У нас программа изменилась немного: вместо «Секрета» с «Приветом» – «Он вчера не вернулся из боя», где у меня – соло, какое я сам сделал, какое для меня больше, чем соло, в каком каждая нота им - Лёшке, Димке, Генычу, Саньку, Валерке….
Очки на глазах - потому что блики мощные. Ударник стучит, как сердце: ровно и спокойно. Голос вокалиста, почти как у Высоцкого. Фендер мой, купленный на бабушкино наследство. И соло… И я не вижу зал. Я вижу тени за окном. Сначала одну. Лёха… «Никуда одного не отпущу!» Запах «Командора» с головой накрывает. Привет, брат. Привет, друже мой.
Ещё подходят, ещё, ещё… Стоят... Невидимые никому, кроме меня, слушают, слушают и тают вместе с последней нотой вибрато.
И тишина… Долгая, с минуту, наверное. Тал стоит у колонны, глазами в пол воткнулся, губу закусил. Глава администрации смотрит пристально, не отрываясь. Слёзы в глазах. Он прямо у сцены сидит. Сидел. Встаёт, и все за ним. И овации. Именно овации. Я таких больше никогда не слышал. Шквальные, словно «Катюша» в бою. Да... Вечная память вам, парни. Вечная…
А мы поехали дальше: речи, блоки, речи, блоки, танцы, танцы с песнями, танцы, танцы с песнями, танцы, танцы, танцы… Всё….
Голова отъезжает по-тихому: взвыла, завибрировала. Руки пошли, ходуном ходят. Но ничего. Это уже ничего. Главное, выдержал я, пусть и с двумя таблетками. Остальное – мелочи.
Ах, ты ж… Шеф? Друже мой, погоди, дай мне выдохнуть. Ага, спасибо за минералку. И чего ты бурдел? Хорошая минералка, прям в глазах просветлело. Ну-ка, а ты как? Нормально. Я думал, ты будешь никакой. Не... Ты ничо, это я никакущий, но мы обязательно поедем к тебе и выпьем, и поговорим, и я расскажу тебе о Дэне. Ты уже спрашивал, где он может быть. Я не знаю.
Дэн, братишка мой дорогой, где ты? Как же мне тебя не хватает. Найди меня. Найди...
У Витальки голос озадаченный, да и сам он, как на шарнирах.
- Серёг, ты мне нужен, давай в кабинет поднимемся. Это важно, важнее, чем Юстас-Алексу.
Лады, как скажешь, шеф, давай поднимемся. Эх, ты ж... Со второго раза задницу от стула оторвал? Нет, с третьего. Однако... Не хватай меня за плечо, Тал! Сам я. Не упаду, надеюсь. Подумаешь, подкачивает чутка. Щас пройдёт, голова остынет и всё пройдёт.
Иваныч, не дёргайся, в порядке я. Я с Талом. Не дёргайся, говорю! Пропаси лучше, чтоб гости аппарат не разнесли, а то на сцену к вам лезут с обнимашками. Пропаси, Иваныч, а я сейчас приду.
Денис, не надо мне в глаза заглядывать! Подскок он. Сотрясение у меня со школы ещё, ты же в курсе. Лучше Иванычу помоги аппаратуру свернуть.
Миня, а тебе чего надо? Нет, мне не плохо, это я микшер в уши поймал, не проследил за звуком чутка - бывает.
- Тал, пошли отсюда.
Ага. Отправь их аппарат сворачивать, шеф. А чего я у тебя спросить хотел? Не помнишь? Вот и я не помню...
Эх, ты ж... Шатает не по-детски, и голова, как огнём наливается, плавятся мозги. Вот тебе и две таблетки, а я-то надеялся, что до утра на них протяну.
Не… Это не лестница - это путь в Валгаллу. В ДК лестница лучше. Или привычнее? Привычнее, скорее всего, зато эта вымыта чище. Не зря тутошняя уборщица премию выхватит.
Так. Слышь, Маэстро, вот тебе надо думать за такую фигню?
Конечно, надо, чтобы сосредоточиться хоть на чём, а то голова отключится невзначай.
Хм... Вот прям сильно мне интересно: диван тут у шефа имеется? Может, я прилягу на чутка? Плыву, блин. Чего тебе, шеф? Не... Не надо меня под локоток брать. Я те чо, баба что ли? Иду, я иду.
- Серёг, щас прям недолго и уедем отсюда. Ты белый, как покойник. Держись, брат.
И что? Белый, блин. Нормально всё.
- Не дождётесь, Виталий Николаевич.
Ничо, Тал, ничо. Это я устал. Это я перенервничал немного. Пройдёт. Ну, ё… Тетеря, блин. Вспомнил, чего спросить хотел.
- Слышь, Птиц? А что это за финт с программой был? Ты в курсе?
Ну, естественно, он в курсе - глаза вон бегают, суетятся глаза.
- Щас, Серый, щас всё узнаешь и, если чо – вломишь.
Хм... Понятно, хотя и не совсем. Но всё равно, Птиц, готовься.
- Перья повыдираю нахрен! Слышь?
- Согласен, Серый: повыдираешь, отвинтишь, четвертуешь, ногами замесишь, только не уходи. Вот дверь, братишка, дай я сам открою.
Эх, ты ж… Тал, ты говорил, что глава администрации полковник в отставке? Да, так он и говорил. Прошу прощения, товарищ полковник, честь отдать не могу, не в форме я, да и Вы тоже в гражданке. Поэтому просто поздороваемся.
- Здравствуйте.
Кивнул в ответ и уставился на меня, как в банкетном зале, а мне сейчас совсем не до бурения насквозь. Не в кондиции я. Сильно не в кондиции.
Ветер, друже, окно закрыто, а я его открыть не могу. Не бейся в стекло, друже - больно.
Погоди-ка… Не понял... Это же мои документы на столе лежат. Все...
Тал, зачем? Я знаю, что это твоя идея, кроме тебя некому такое провернуть, потому что даже мой отец не в курсе за те документы, вообще ни за какие не в курсе! Не хочу я этим козырять. Не хочу! Ну, всё - убью, Птиц.
Ага, убью, блин. Мне самому, похоже, вломят сейчас, только за что - не понятно. У главы взгляд суровый, злой какой-то, прям как у нашего комроты был, когда он разнос устраивал. И что теперь? На губу что ль отправит? Ладно, пусть отправляет, хоть к чёрту лысому, хреново мне сильно: в глазах темнеет, не дай бог, упаду, а таблетку никак нельзя пока, это ж почти дозняк тогда будет, если ещё, я ж две выпил не так давно.
Не... Не вломит мне глава. Вкурил я: он на меня смотрит, а думает о своём. Взгляд на мне и сквозь меня тут же, словно уходит куда. Ясно, вспоминает он. Интересно, он долго вспоминать собирается? Я же не выдержу - отъеду. Ну, слава те, очнулся наконец - заговорил, а голос, как у доктора из госпиталя, какой меня чуть не пинками поднимал, глубокий голос, зычный, командный.
- Почему сам не пришёл?
И чего я Вам скажу? Нечего мне говорить. Понимайте сами почему, или не понимайте, а я помолчу лучше, я на встречу не напрашивался.
Эх, ты ж… Вытянулся называется - назад мотыльнуло. Спасибо, Тал, вовремя ты мне спину подпёр. Не убирай руку, братишка, не надо, а то упаду. Какая же у тебя ладонь горячая, через одежду чуть не обжигает. А у меня руки холодные и трясутся. Ничо, не на плацу, могу руки за спиной в замок сцепить, и не видно их будет полковнику, а тебе видно. Нормально, тебе можно, а ему не надо.
Хм... Перебрал что ль полковник? Настроение меняется чересчур быстро, взгляд изменился. Не... Не пьяный он, слегка подшофе. Это он вспоминать перестал.
- И я бы так сделал, сынок, понимаю и уважаю, только мы своих не бросаем. Слышишь, боец? Виталий Николаевич, придерживай его.
Слышу я, слышу, только...Ветер, друже, не бейся в стекло, не могу я тебя впустить, но я тебя чувствую, и ты меня тоже. Не суетись, я не упаду, меня Тал крепко держит. Жди, я скоро выйду. Мы выйдем, мы с Талом.
Так. А что это полковник из кармана достал? Что?!
- Это тебе ордер на комнату в городском общежитии.
Ордер? Мне?!
- Въезжай хоть сегодня, я лично предупредил. Ключи на вахте возьмёшь.
Ключи? Вот же ж... Мне ордер вон взять неудобно - руки сильно трясутся. Ветер, друже, не бейся в стекло. Я не упаду, потому что Тал рядом. Не нервничай, просто устала моя тыквушка. Сильно устала.
А полковник понял...
- Виталий Николаевич!
Да, возьми ордер, Тал, только меня не отпускай, чот уводит прям. Слушаю Вас, товарищ полковник.
- Ты не смущайся, Серёж, я по себе знаю, что такое контузия. Всё пройдёт, сынок, со временем. Выздоравливай, боец. Виталий Николаевич, ему нужно отдохнуть. С таким состоянием не шутят, поверь.
Тал, да придуши уже меня нафиг! Стиснул плечи - не продохнуть. Не... Держи меня, брат, держи, а то отъеду.
Товарищ полковник, Вам губера с министрами провожать надо. Может, пойдёте уже? А я прилягу на чутка, прям на чутка, а через часок уже таблетку можно. Ветер, друже, не бейся в стекло, сейчас я тебя впущу.
На выход пошёл полковник. Слава те... Не... Не слава, блин - тормознул рядом, руку на плечо положил. Эх, ты ж... У него пальцы подрагивают, а глаза ясные. Волнуется что ли? Надо же...
- Виталий Николаевич, побереги его.
- Да, - кивает Тал, - Да, обязательно.
Ну, вот теперь слава... Ага. Слава, блин. Пол навстречу рвётся. Тал, спасибо - удержал. Ветер, друже мой, прости, не могу я тебя впустить - сил не осталось. Кончились силы. Не бейся в стекло...
Запах древесный, как нашатырь. Глаза зелёные распахнуты настежь - входи не хочу. Боль моя в них. Тал...
- Серый... Посмотри на меня. Ты как?
Да никак я пока, но диван у тебя тут классный, шеф, как в ДК, только новее, кожей сильно пахнет. Песня, а не диван. Прекрати суетиться, Птиц! Иди вон провожай гостей, а я отлежусь малёхо. Иди, братишка, иди. Всё будет нормально со мной.
- Щас, Серёг. Щас я окно открою.
Ага, впусти ветер. Впусти его, пожалуйста. Ну вот... Привет, друже, привет. Дунь на Коршуна, а то нервничает он, чуть стул не кувыркнул, когда к окну летел.
- Серый, я кое-какие дела поделаю, а потом ко мне махнём. И это... Посчитаешь нужным вломить - готов. Я к Вашим услугам, Маэстро. Всегда к Вашим услугам.
Ох, ты ж... Прям на плаху за идею. А чего лыбишься довольно? Махинатор, блин. Остап Бендер твой наставник, не меньше. Лети давай, доделывай дела, а со мной ветер остался и запах "Командора" - привет, Лёха. Я знал, что ты придёшь. Ты говорил: "Я тебя одного никуда не отпущу!", вот и не отпускай, и я тебя не отпущу никогда, даже не надейся.
А теперь холодной свежестью накрыло, и с головой, как волна морская. Прям девятый вал. Дэн - это ты, братишка. И ты рядом, пусть далеко, но рядом. Жив ты. Я чувствую. Найди меня. Найди, брат.
А вот и древесный. Ну, куда ж я без него? Да никуда уже. Птиц, интересно мне, как ты документы из комода забрал: отец на работе, а Ленку в последнюю встречу ты, считай, послал, хотя... Тебе её купить, как два пальца об асфальт. Метаморфозник чёртов.
Парни, вы со мной, и я с вами. Эх, ты ж... Не с вами уже. Отъезжаю. Всё...

Ночь в Каракоме. У больших особняков фонари светят: где один, но яркий, где два, а где и все четыре. Больше четырёх фонарей у дома по городскому закону не положено иметь, а то фонарщики не справляются.
А на площади у Ратуши фонарей много и светло там, как днём, хоть иголки рассыпай и собирай - ни одну не потеряешь.
Лея только-только полновластно небо заимела в личное пользование - сияет фиолетово, но звёздулек Звезде приветствовать некогда. Бедолажки ей подмигивать замучились, а Лее не до них. Озадачилась главная Звезда: в глухом переулке, в каком на всю переулочную кишку один фонарь имеется, ловцы беглого раба поймали и убивают методично под тем фонарём. Особенно хозяин раба старается: ногами машет так, что того и гляди, сломает свои худющие культяпки.
Бегут рабы от хозяев, хотя и некуда, но всё равно бегут в никуда, когда уже совсем жизнь - труба, когда смерть – избавление. Вот и тот, кого сейчас толпой месят, тоже так считает: уж лучше пусть убьют, только бы быстрее, быстрее…
Раба Наг зовут, и он уже словил не один удар в голову, в живот, и снова в голову, и снова в живот, и …
- Заканчивайте!
Однако, не всем приятный сюрприз спустился с небес так стремительно и внезапно, что даже у обречённого раба чуть сердце не выпрыгнуло и забилось часто-часто. Это хорошо, а то уже остывать затеялось сердце-то, потому что один из ловцов двумя ногами беглецу на грудь приземлиться додумался. Значит приказ был дан: "Живым не брать!"
Золотокрылый сюрприз прямо перед носом хозяина раба приземлился и встал, как врос, тот аж чуть с ходуль своих не свалился. Жаль, что не свалился, я бы с удовольствием посмотрел, как он в луже плавает. Там вон лужа по переулку растеклась. Здоровая! Но культяпистый Татаг не упал, только замер весь в удивлении. А пока он удивлялся неожиданности с небес, неожиданность прежде чем золотые крылья спрятать, по мордасам ловцам ими проехался и рявкнул так, что фонарь вздрогнул:
- Быстро отошли от него, сказал! Быстро! Ну!
Опачки... Не знаю, как вам, а мне так оченно приятная картина: псы-ловцы опрометью щеманулись в сторонку. Татаг культяпками махать прекратил, стоит почёсывает их нервно - комары-кровожады озверели вконец. Зебор - лучший друг Татага тоже ноги попридержал, комаров гоняет, глазёнки свои мелкие вытаращил, ухмыляется небрежно.
- Ба! Какие люди на нас с небес падают! Привет-привет, Золотой бог.
Зебор - Советник при Ратуше, защитник прав незаконнорождённых. Ага, защитник он, защищает вон усердно: туфли в кровище.
Наг глаза разлепить пытается, он узнал голос того, кто его хозяина, конечно в переносном смысле, но словил-таки за кривую культяпку перед очередным пинком. Да, это не кто иной, как сам Золотокрылый Лат - пришлый, как его совсем недавно называли, а теперь не иначе как Золотой бог величают, в друзья набиваются, но и крылья спутать тоже хотели бы, а никак. Осторожный Золотой бог близко никого не подпускает и высоко метит взлететь, очень высоко.
Информацией подобного рода с рабами управляющий Татага делится. Как напьётся, так гордо поясняет, с какими людьми хозяин дружит, и что он у хозяина - правая рука. Терпеть ненавижу вот таких вот прилипал, как управляющий Гоз. Сам ни о чём во всех смыслах, а туда же - "мы с хозяином". Ага, "Мы", блин...
Наг воспринимает временную приостановку казни именно, как приостановку. Золотой бог - всего лишь Золотой бог, такой же хозяин жизни, как и Татаг, как Зебор, как все те, кто в их шайку-лейку вмещаются. Разница между ними только в одном: кто богаче, да кто к Ратуше ближе. Из информативной сводки Гоза рабам Татага известно, что Золотой бог не просто богат, а немыслимо богат и дверь в Ратушу ногой открывает. Наг лично знаком с Золотокрылым, если можно так сказать. Хотя... Нет, нельзя так сказать, потому что у богов, подобно Золотому, короткая память.
Откуда раб знает Золотокрылого? Он прислуживал ему на званом обеде в его же честь, какой Татаг у себя устраивал тогда, когда Золотого бога ещё именовали "пришлый". Давненько уже тот обед был. Грандиозное мероприятие, но всяко забылось уже.
Бликует в глазах Нага фиолетовый абрис Звезды. По всему телу, помимо боли, озноб рассыпается. Это ловчий порошок отпускает. Он ненадолго парализует, но сбить и обездвижить так, чтобы потом можно было оторваться на полную, времени вполне хватает. Ловцы тот порошок в глаза беглецам вбрасывают. Глаза позже слепнут и тоже чаще ненадолго, но бывает так, что и навсегда, если беглеца на месте не забили.
Нагу пока повернуться никак, но он слышит голос - дребезжащий тенорок, ненавидимый до взвившихся нервов, до тугого комка, подкатившего к горлу.
- Моя собственность! Чего захочу, то и сделаю. Отвали, Лат!

Первую вспышку Лея разбила на десять коротких, но сильных сполохов. Над каждым Воином полыхнула зарница. Ярко полыхнула, призывно. Но только над одним сполох рассыпался в искристую пыль. Остальные девять зарниц стрелами ушли в землю - девять Воинов Леи были мертвы.
Отвечая зарнице, вспыхнул алмаз на обруче и не погас. Свет внутри камня едва мерцал. Казалось, что вот-вот потухнет и он, и жизнь последнего - десятого.
В фиолетовый пурпур ореола стремительно ворвались серебристые вспышки.
- Ом-ммм..., - позвала Звезда и Лар очнулся.
Запахи горячих камней и песка проявились сразу же. А если пришли запахи, значит он жив, но болезненная пульсация в парализованных крыльях и дикая боль в разбитом позвоночнике с каждой секундой усиливали желание умереть прямо сейчас. Сознание тонуло и всплывало, и опять тонуло, и настырно всплывало снова. Дышалось с трудом. Грудь сдавило, словно на неё упали камни.
Дрогнув, тяжело поднялись веки, отпуская взгляд к гряде высоких скал, одна из которых напоминала палец, указующий в небо. От той скалы начиналась Тропа Воинов Леи. Там их ждала засада, точнее ждали не их. Пограничному отряду Сайма нужен был патруль Каракома. Стычка военных подразделений - это более ощутимый укус и повод ответить чем-нибудь серьёзным, только вот патруль прошёл раньше. Надвигалась сухая гроза, солдаты патруля не захотели встречаться с шаровыми молниями. Расстроились погранцы Сайма, но решили, что на безрыбье, как говорится... Тем более, что в Каракоме - новое неоперившееся правительство, и Темнокрылый Зар настроен не только полностью подмять под себя портовый Гайм, но и разнести вдрабадан более чем когда-либо уязвимый Караком.
Самоуверенные погранцы малой частью отряда уверенно напали исподтишка, рассчитывая управиться с десятком не пойми кого за считанные минуты. Троих сняли сразу, ещё двоих тяжело ранили и тут же добили.
Желтоглазый Гур - командир пограничников, хмыкнув, осклабился в предвкушении лёгкой победы:
- На сегодня обойдёмся без потерь.
Через пять минут он орал, раззявив перекошенный рот, тыча пальцем в Воина с двумя мечами в руках:
- Этого живым! Живым взять суку! Зубами порву!
Пять Воинов Леи дали бой отряду численностью не менее тридцати человек.
Трофейный меч-бастард, холодно посверкивая клиновидным клинком, лежал поодаль. Армейский меч - только протяни руку, что Лар и сделал. Боль утянула в беспамятство, опрокинула в него, накрыла, как Лею полотнище рваных туч.
- Ом-ммм! - вскрикнула Лея, и Лар снова очнулся.
Прямо над головой громко свистнул тур. Эхо раздуло отзвук до утробного воя и, поперхнувшись им, упало на песок рядом с телом Вая. Вольный охотник так и не выпустил из руки свой гладиус, про какой частенько говорил: "Да разве ж это оружие? Вот лук - это да! Лук и стрелы." В застывшем взгляде Вая отражалась Лея.
Снова свистнул тур. Эхо завибрировало, собирая рваные отголоски памяти в скрежет мечей, свист камней, в полный отчаянья крик:
- Лар, уходи! Уходи, Лар!
- Алари! - не воет - кричит Ветер и тянет-тянет друга за собой. Да, ещё можно попытаться уйти. Ещё можно, пока Вай, распахнув разбитые крылья, отбивает воистину град камней.
В жёстком нахлёсте два лезвия сносят голову Темнокрылого погранца. На миг скрестившись, они разлетаются.
- Нет! Смотри слева!
- Живым! Взять!
Сбитый каменным градом, Лар упал через две минуты после того, как пронзённый копьём Вай вздохнул последний раз.
Лея тянется, зовёт. Звезда сейчас похожа на мать, которая разочаровалась в людях, но верит в воскрешение Христа.
- Ом-ммм!
Веки тяжело опустились и тут же поднялись снова. Вместе с клокочущим вдохом изо рта потекла струйка тёплой крови.
- Алари! Алари! - зарыдал Ветер.
- Тише, друже, дышать больно.
В мерцающее сознание вдруг ворвался отчётливый древесный запах. Небо цвета индиго превратилось в зелёный омут. То, что Лар говорит, слышат только Ветер и Небо:
- Лат... Здесь нужны сторожевые башни. Много.
- Алари...
- Друже, разбуди его, скажи... Нет, Нага буди. Слышишь? Нага... Наш парень. Чую, что наш...
- Алари! - взвыл Ветер.
Эхо заметалось и осыпалось к ногам валунов-исполинов. Остро мигнул алмаз на обруче. Лея сбросила на него столько света, сколько смогла. Дыхание стало ровнее. Надолго ли?
Звезда раскидала рвань туч, освещая путь к Храму. Его мраморные стены хорошо видно с камней. Таинственным синим светом отливает Тропа Воинов. Взгляд отрывается от пика Каракурта и скользит вниз.
Темнокрылый Джан лежит на Тропе. По мёртвым крыльям изредка пробегают искры. Огонь зовёт своего друга. Он не хочет принимать его смерть.
Лар смотрит на искры, так похожие на огненные слёзы, слышит звонкий голос Джана:
- Отходите! Друже, обними меня!
Широко раскинув крылья, Джан взмыл и загорелся, призвав всю мощь огня. Этого хватило на то, чтобы двое смогли отойти к камням, где окружить их было проблематично. Опешившие Темнокрылые быстро пришли в себя: "Гаси ведьмака!" Загасили...
- Алари..., - тихо позвал Ветер.
- Я тут, друже, пока ещё тут.
Обманутая тишиной, маленькая птичка фури несмело пискнула и вдруг громко заплакала.
Хочу спросить: вы слышите только птичье пение? Жаль... Птичий плач сродни плачу дудука.
От камней не видно начала Тропы, но Лар помнит, что там остался лежать Лой – Темнокрылый Воин Леи. Лой - кузнец, лучший метатель ножей из тех, кого Лар знал. Лой, обожавший птиц, как детей. Даже пугливые фури, не боясь, брали просо с его ладони.
Поймав в грудь стрелу, мощный как Каракурт, Воин Леи принял первую группу погранцов и одним ударом меча выбил троих из пяти. Глухой бас старого Воина пробил ночь, как пробивает стену требушетное ядро.
- Уходите, прикрою! Уходите!
Далеко уйти не получилось. Погранцы кучно высыпали на Тропу. Надеясь на чудо, Лой отбивал беспрерывные атаки. Меч ему вонзили в спину.
Лой, Джан, Вай... И ещё шестеро лежат на Тропе. Лар - на камнях. Желтоглазый Гур до последнего хотел взять живым того, кто один положил больше трети его бойцов, но в роще саблевидных туй заверещали потревоженные носопырки.
У Гура хищно дрогнули ноздри. Он досадливо дёрнул щекой.
- Уходим! Быстро! Пусть помучается.
Чёрные крылья слились с ночью...
***
Чёрт... Нервы на пределе и, поверьте на слово - я не вру. Память... Порой она такая... страшная, что и сказка тебе - не сказка, и крылья просят полёта. Если вам понятно, о чём я, то мне повезло.
Давайте-ка немного отвлечёмся на нужную информацию, чтобы потом не путаться в событиях. А они грядут, ох какие насыщенные.
Итак, сначала о месте.
Чёрное ущелье - это нейтральная серая зона или, как ещё её называют - "Территория мира". Только в последнее время это название плохо соответствует действительности: участились стычки между патрульными отрядами Каракома и пограничными Сайма. Инициатива в этом смысле полностью на совести Сайма, какой после переворота вконец обнаглел - провокация за провокацией и при этом "извиняться" умудряется, типа: "Это всё не со зла, принимаем к сведенью, непременно накажем виновных." Верите? Вот и я нет. Ежу понятно, что смысл переворота был не только в короне, ибо для повёрнутых прежде всего на баснословных доходах война - мать родна. Пока переворотные страсти-мордасти в Сайме не улеглись, у Каракома есть время подготовиться к полномасштабным боевым действиям. Вот вам и "принимаем к сведению".
В общем, Темнокрылым мятежникам веры нет даже у носопырок, каких в роще саблевидных туй, что растёт рядом с ущельем, развелось немеряно. Почему? Потому что туевую рощу ручей Каракурта подпитывает и спасибо ему за это, иначе бы тут даже сухопарые палки с клокастыми островками хвои на гладких стволах и жалким пучком псевдо листьев на макушке, и те не выросли бы. Да что там палки-туи? Трава бы не росла. Там вон в пяти метрах от рощи - сплошные камни да песок, а в роще по берегу ручья вымахал сладкий тростник, за который обезьяны душу продадут. Только продавать они её не торопятся, наоборот - берегут со страшной силой: чуть какая опасность - визжат и прячутся так, что кончик хвоста не увидишь, а хвост у маленьких носопырок почти метровый. Визжат обезьяны противно и пронзительно до "заткните уши", а если они визжат, значит кто-то идёт через рощу к ущелью. Лететь по-над рощей нежелательно, ибо патруль живо реагирует на невозможный визг. А прихватят? И начнётся: кто-куда-зачем. Короче, носопырок можно считать внештатной сигнализацией и платить им не нужно, и обслуживание не требуется.
Сейчас его Высочеству Принцу Сайма столкнуться ни со своими, ни с каракомцами ни разу не нужно. Ему нужно незаметно проскользнуть в портовый город Гайм, где его с нетерпением ждёт обосновавшаяся там оппозиция. Оппозиция настроена правителя-мятежника Зара на куски порвать точно так же, как он порвал своего родного брата короля Дона и его семью: жену Дайю и старшего сына Дара - наследника. А вот до младшего племянника - Принца Ри Зар дотянуться не смог. Промашка у мятежника случилась, хотя он и был на все сто уверен, что в День Неба королевская семья в полном составе посетит святыню Сайма - Небесный камень, какой с того неба чёрте когда свалился и почитается почище, чем у гиданцев светлоликий пантеон.
Но Ри забил на обязательный королевский ритуал. Его вообще в Сайме не оказалось. Король-отец громы и молнии метал, так злился: "Разгильдяй! Отщепенец! Звания лишу!" То есть по сотому разу папаша настраивался сына положенных принцевских регалий лишить, но любимая жена впряглась за младшенького, в каком души не чаяла, и Дон успокоился, пробурчав: "Чёрт с ним. Он всю жизнь себе на уме." Чёрт-не чёрт, но не он, и не какая-то там смазливая девулька, а недосягаемый обычному уму старинный манускрипт спас "отщепенцу" жизнь. Манускрипты древних виктов - особая слабость красавца-Принца. Имею все основания констатировать, что девульки, в силу склонности лишаться всякого намёка на мозги при виде ярчайшей мужской привлекательности его Высочества, зачастую проигрывают манускриптам, ибо расшифровать закорючки виктов - это вам не юбку задрать. Тем паче, что юбки чуть сами не падают от одной сногсшибательной улыбки венценосного "разгильдяя", а доступность всегда заводит слабее и мозги, и... Ну не маленькие, сами сообразите, чего там ещё может заводить доступность.
Оппозиция, разыскав "отщепенца", проинформировала его во всех подробностях о последних событиях и вдобавок в красках расписала, как его отцу, при невмешательстве и полнейшем одобрении со стороны родного брата, перерезали горло. Как меченосцы личной охраны мятежника повалили королеву, намереваясь вкусить королевского тела, но самый резвый без проволочек одним ударом был лишён головы. Вторым ударом Зар отсёк голову королеве.
Не забыли оппозиционеры поведать и о том, что наследника Дара буквально вколотили в мраморный пол у Святыни Неба всё при том же полнейшем одобрении со стороны главного мятежника. Что головы всех троих насадили на колья для устрашения и подтверждения силы во плоти, но быстренько убрали и с почестями похоронили останки, свалив вину на них - оппозиционеров, ибо народ начал волноваться. Почему начал? А подумайте сами. Нафига народу такое зверьё у власти? До конца запудрить народным массам мозги не получается никак, хотя все зверства чинились при строго закрытых дверях Святыни. Взбудораженные массы требуют предъявить Принца Ри их гневно сверкающим очам. Так периодически и орут у окон дворца: "Даёшь на трон законного наследника!"
Ор их - не более чем досадливое жужжанье ос, но осы могут и покусать, если сильно возбудятся, поэтому мятежник скрипит зубами, но всяко приказал приволочь ему племянника живым, чтобы поговорить-договориться. И ещё один вот такой нюанс имеется... При всём своём зверском настрое Зар любит младшего Принца, как любил бы родного сына, если бы он у него имелся. Вот такие вот дела, господа читатели.
Откровения оппозиционеров Принц слушал молча: не рыкал, не бился в истерике, не грозил обрушить на голову мятежного дяди все небесные кары, включая кару от имени Святыни. Его Высочество, заледенев сердцем, только лишь сверкал глазами, какие у него просто огроменных размеров - на пол-лица, а уж красивущие... Манускрипты, когда на них такими влажно-шоколадными бильтюками сутками таращатся, и те поддаются рассекречиванию, а что уж о девульках говорить. Тем одного прищура вскользь от бывалого сердцееда за глаза хватает. Только вот... Словно умерла красота, застыла, в момент превратив некогда озорно сияющий взгляд в выжженную пустыню.
И теперь... Писец теперь Зару, и он это чует.

Лунная морось - капельками огня.
Удушливо-оглушительное молчание.
Взгляд сквозь меня в меня.
Сердцем на дыбе.
Но измученному непроходимым отчаянием
назначен живительный эликсир.
"Люблю тебя. Навсегда..." -
и всё...
Звёзды с неба - трассер, полёт, пунктир.
Крекер луны солёный, жёсткий
ночь, напрягаясь, грызёт, грызёт.
Я понимаю,
насколько несовершенен мой мир
был
без этого голоса.
Сердце - кома.
Ты говоришь, что вечность с тобой знакомы.
Рождение мира за полчаса
для вселенной душного одиночества -
лёгкие роды.
Луна подсвечивает голоса.
Ветер запутался в волосах.
Окно распахнуто небосводом
или небосвод распахнут окном?
Ожили бабочки за стеклом.

(отрывок из повести)
Дружище, ты где? Не чую тебя совсем, так тараканьим дерьмом прёт.
Погоди, Иваныч, не надо меня тормозить. Ты чего – не видишь? Шланг Мине руку заламывает, скотина. Зажал между колоннами и отрывается, тварь. И ведь понимает, сучонок малиновый, что Миня сейчас - медвежонок на цепи, он же на работе.
- Серёж, не лезь. Это старые тёрки, решённые давно, Николаич в курсе.
И что? Я тоже в курсе. Молодец Миня - выкинул таракана из общаги, когда он, пьяный в драбадан, к девчонкам приставал. Правильно сделал, своих надо защищать, а то на глазах борзеют тараканы.
- Не лезь, Серёж! Успокоится шланг. Договорит, чего тогда не успел, и успокоится.
Да ты чо? Успокоится он. Ага. Брудершафтом с шефом он успокоится? Так был у них уже брудершафт по этой теме, а воз и ныне там. Такие по-хорошему не успокаиваются, их успокаивают. По-плохому! Иваныч... Ты же нам как отец. Ты должен понять, что своих надо защищать. Ну-ка, отпустил меня!
Шефа на горизонте не видать. А зря! Я говорил, что друган его всяко подловит Миньку. Вот и подловил.
И за охрану, шеф, я тебе тоже говорил. За нормальную охрану, какая не смотрит на малиновые пиджаки. Чего? Не нужны конфликты с выгодными связями? Ничо. Мне нужны. Отдыхайте, Виталий Николаевич.
Так. Слышь, тварила? Вспомнил кто тебя в студенческой общаге с лестницы скинул? А какого попёрся туда? С коньяка на сладкое потянуло? Вообще-то, коньяк лучше лимоном закусывать. Вон у Коршуна возьми пару лекций на эту тему, а я лекции читать не умею. Я вообще с тобой говорить не хочу, мразь тараканья. А ну, отошёл от пацана. Быстро! Прицепился он. Миня, уйди в сторонку. Кому сказал? Иваныч, где ты там? Присмотри за ним, отец, а я с «воспитателем» переговорю. Ага. Прям тут и переговорю. Не отходя от кассы, так сказать.
Ох, ты ж… Распальцевался он. Чего? Амбиции хрен прищемили? Ты это… Не визжи - штаны лопнут. Слышь? Не… Не слышит.
- Под мост пущу! Всех! Лабайте похоронную!
Хм... Болотом запахло. Дружище, пролез-таки? Ай, молодец! Тоже вспомнил - "Играй отходную, Маэстро"? И я это хорошо помню. Видишь? Ничего в этой жизни не меняется, кроме прикида и места обитания тараканьей популяции.
Зря ты мне про болото напомнил, таракан. Зря... Похоронную, говоришь? Лады. Мой выход, ты свой сделал. Готов, тварь? Пошёл, Маэстро!
Ну-ка, бык, отдохнул в уголке. Не мычи! Понимаю, что на работе ты, поэтому и выхватил влёгкую. Ещё кто-то рискует, кроме тараканьего телохранителя? Нет? Правильно. Хорошая в "Ковчеге" охрана, шеф, замечательная.
Поднимаешься, шланг? Рано, однако. Пол протирай! Пиджаком! Малиновым! Хорошо протирай! Чего - решил, что нацепил пиджак и всё можно? Хрен ты угадал. Похоронную ему для всех, мля.
- Маэстро! В кабинет!
Ах, ты ж… Встал он на линию огня. А чего сам-то, шеф? Ну-ка, зови свою невозможно осторожную охрану, какая без твоего пинка муху не хлопнет. Хотя, они вон уже за спиной у тебя трутся, твоего щелчка пальцами ждут. Ну! Чего? Не хочешь щёлкать? Хм... Вижу, понимаю почему, не удивлён ни разу. Только знаешь чего, Птиц? В кабинет, говоришь? А в какой, не подскажешь? У тебя их два. Расширяем бизнес, Виталий Николаевич, а я Вам нужные связи рву?
- Сергей Анатольевич, пройдите в кабинет. Это личная просьба. Пройдите. Оно того не стоит.
Оно - это шланг что ль? Хорошо сказал, но ты не прав, Виталька. Оно того стоит. Иначе тараканы не просто наваляют нам на головы - отгрызут их нафиг! Это ты для них - авторитет, а мы - обслуга, и по их понятиям должны молча дерьмо ихнее жрать. Молча!
Уйди, Тал, или щёлкай пальцами.
- Вы бы лично не вмешивались, Виталий Николаевич. Зачем? На нас нет малиновых пиджаков и "Ковчегами" мы не владеем.
Ах ты ж, блин... Глазами сверкнул, но с места не трогается, как врос в пол, и пальцами не щёлкает. Смотрит вон пристально: глаза в глаза, а в глазах... «Готов выхватить» у него в глазах. Защищаешь таракана, Виталька? Ну, что ж... Лады - твой выбор, а я больше не могу. Ну, не могу! Тараканы чёртовы. Да, Коршун, ты не таракан, но… Пошёл ты на хрен вместе со своим тараканьим бомондом! Держи ключ от Ковчеговского кабинета. Держи, сказал! Так. А это… Это - коршун на брелке…
Надёжный брелок, цепкий - и захочешь не оторвёшь.
- В ДК у гардеробщицы заберёшь ключ. Вкурил?
Ага. Вкурил – головой кивнул молча. Вот и молчи, Птиц, а то я за себя не отвечаю. Где там Иваныч?
- Держи рабочие ключи. Всё.
Ага. Всё. Хорош. Дай обниму тебя, Иваныч. Хороший ты мужик. Золотой.
- Серёж…
Не … Молчи, Иваныч. Не надо… Миня! Но пасаран, брат.
- Отзвонись мне, как в общагу попадёшь.
Где Денис? Ага, вон он.
- Тор! Проводите его.
Молодец, кивнул согласно.
Всё. Пока, мужики. Пока… Где там Птиц? И голову в поклон.
- Всех благ, Виталий Николаевич.
Фу... Как с арены вышел. А вслед – аплодисменты. Нормально так... Благодарная публика, однако. Ага. А вот и награда гладиатору поспешает. Оленька, мне прям щас до чмоки-ахи. Чего тебе?
- Серёжка, какой же ты…
И повисла на шее, и «вся ваша навеки», и ухо покусывает. Ну, ё...
Слышь? Ухо мне не откуси! И не плюй в него! Растащило на ласки, блин. Прям «хлеба и зрелищ» в чистом виде. Не… Наоборот: сначала зрелищ, а потом хлеба.
- Серёж, а когда мы встретимся? Соскучилась...
Так. Давайте-ка, девушка, как-нибудь потом пересечёмся. Некогда мне сейчас чмокаться. Надо из кабинета, какой в ДК, все паяльники и прочие инструменты забрать.
Ах, ты ж… Приклеилась она – фиг оторвёшь. Оль! Блин… Накрыло что ли? Ага, накрыло.
- Серёж, мне все наши девочки завидуют: «Самого красивого парня отхватила». А теперь ещё больше завидовать будут.
Вот и хорошо – пусть завидуют. Открой-ка мне запасной выход, от него до автобусной остановки ближе идти. Да, встретимся, конечно. Я забегу на днях. Пока-пока.
Вышел на улицу. Небо над головой синее-синее. Облаков - как мыслей в голове - наперечёт: не могу, не хочу, не буду. Солнце уже весеннее - припекает. В запахе горячего камня - можжевеловый привкус. Древесный... Дружище, холодная свежесть откуда тут?
Дэн... Дэн, братишка, найди меня...
Быстро до ДК домчал. О! Гардеробщица не спит. Странное явление. Здрасти, Маргарита Борисовна. Не… Я не буду раздеваться, я на пять минут. Чёрт. Это не лестница, это "парня в горы тяни". В спину вступило – перекрутил я её, однако. Ничо. Пройдёт. Главное – голова ясная. Прям удивительное дело! Даже не взвизгнула, а повод был железный - глаза устали. Сложно это - обнаружение и слежение в движении, а с моей разбитой тыквушкой особенно сложно. Ничо. Справился.
Ах, ты ж… Сглазил сам себя. Взвыла тыквушка сразу, как только ключ в замочную скважину сунул – открыт кабинет.
- Серёг, кофейку?
Птиц?! Вот же ж... Примчал он. Ну, и… Продолжайте, Виталий Николаевич, ездить мне по ушам. Не… Ты чего теперь уставился, как на Великого и Ужасного? Не Гудвин я ни разу, и мы не в стране Оз живём. Чего?
- Серый… На мартовской неделе - полный аут. Под «Эдельвейс» заказы.
Хм… В курсе я вообще-то.
- Не надо давить на тухлую вену, Тал. Отыграют они без меня. Всё расписано, все блоки от пинка. Не переживай.
Убедительно ответил? Ага, вполне. Кивнул вон, соглашаясь, и нос сморщил. Поглядывает чутка не заискивающе, а в уголках губ улыбка прячется. Хитрющая такая! Виталька, прекращай! Артист, блин.
- Я думал, что завтра бойлер поедем с тобой покупать. Аристоновский бойлер, крутой. За одну установку спецы двадцать процентов от стоимости аппарата требуют и пять за риск. Прикинь?
Ах, ты ж... Сколько они требуют? Двадцать пять процентов? За установку … Хм… Чайника на стене? Однако... Где ты только таких рвачей находишь, шеф? Тоже тараканье племя - мелкие, но кусучие. Хотя... Рыночная экономика у нас теперь. Лафа тараканья. Чего тебе, Птиц? Оживился он. Не представляй там себе ничего, я не передумал, охренел просто чутка.
- Серёг… Слушай… А давай проведу тебя управляющим? Работяги мои давно уверены, что ты по совместительству он и есть.
Ну, знаешь... Мало ли в чём они там уверены. Они вон уверены, что ты золотой ложкой золотую кашу с золотой тарелки ешь. И чо? Нашёл, блин, повод.
- Ты чего - каждый день "Ковчеги" строишь и бойлеры покупаешь, чтобы управляющего нанимать? Не чуди. С бойлером помогу, а с ансамблем... Всё, Тал. Всё...
Голову опустил, задумался, а когда взгляд от пола оторвал...
Чёрт. Тал... Вот чего ты?
- Серёг... Не уходи, а?
И смотрит так, как будто выстрела ждёт. Контрольного…
- Время такое, Серый, интересное, но мутное. И люди мутные, не знаешь, кому руку подаёшь.
Затушил окурок, новую сигарету прикуривает. Да куда ж ты пол цигарки разом втянул, Птиц? Без лёгких останешься.
- Не уходи, Серёг. Дай отдышаться.
Смотрю на него. Да, тяжело мне, но и ему не легко. Не таракан он. Не таракан... Ну и как я его брошу? И ради чего? Свобода от тараканов? Да они вон на каждом шагу.
А «Эдельвейс» как оставлю? Он же сейчас на подъём идёт. Уверенно так. А Иваныч на новую машину копит, старая почти развалилась. А у Геры второй ребёнок родился. А если опять "Лебедь, рак и..."
Так. Погоди. Чего ты там сказал? Бойлер? Двадцать пять процентов за установку? Однако, аппетиты у товарисчей. Обломятся!
Слышь? Ну-ка, быстро поднял задницу со стола, Птиц. Два месяца новой мебели, а инкрустация скоро отвалится уже. Уселся он.
- Виталий Николаевич, для седалища у Вас роскошное кресло имеется. Не вмещаетесь?
Ах, ты ж… Тал! Ну что за дурацкая привычка обниматься? Ну-ка, отпустил меня быстро!
Дружище, залетай, дунь на Петра Алексеича, а то ему вон поплохело от дыма - глаза прям осоловевшие. Шеф, пачку что ль высадил пока меня дожидался? Щас, Государь, щас полегчает.
- Тал, прекращай дымить, а то портрета не видно уже. Давай по кофейку и помчал я обратно в «Ковчег», аппарат проверю.
Ага. Надо мчать. Не дай бог, аппарат абы как в бендежку закинули. Убью! Чего тебе, Птиц? Глаза ты прищурил.
- Серёг… А что это за танец ты там изобразил? Охренеть… Повертелся чутка и писец, я с лестницы спуститься не успел.
Хм… Вот же ж… Зря, однако вертелся. Нефиг было демонстрировать чего не надо. А по-другому как? Ногами что ль? Так спина сегодня не в кондиции, да и жёстко ногами. Ничо. Там толком никто ничего не понял. Слышь? Не лупи на меня гляделки, Птиц. Я в армии не тараканов разводил и "Ковчеги" для них не строил. Ной хренов.
Так. Спокойно, Маэстро. Нефиг на него рыксеть. Время сменило ракурс и он тут ни при чём, просто у него хороший отец - любящий, верящий, направляющий, да и сам он - молодец.
- Это моё хобби, Тал.
Эй! Чего раскашлялся? Поперхнулся? Ну, ё… Белую рубашку заплевал прям. Замывай быстро! Быстро, говорю! Чего потерялся? Водой из графина замывай. Это же кофе! А пятна останутся?
- Ни хрена се, у тебя хобя…
Птиц, замывай вон пятна и забудь про танец. Дай бог, не понадобится пока. Или понадобится? Шланг вон в кабинет заглядывает. Вот ведь настырный какой.
- Чего тебе? Не всё сказал?
Спокойнее, шеф. Не надо напрягаться. Это твои деловые связи прикатили. Зачем вот только - непонятно. Хотя... Чёрт! Взвился Коршун и резко так.
- Борис, ты зачем сюда пришёл? Обговорили всё. Зачем, спрашиваю?
Однако… Хобя хобями, но и без танца Борис вон сдулся влёт, посерел лицом и блеет. А должен хрюкать, Борюсик! Свинья тараканья.
- Николаич… С мировой я…
И бутылку вытягивает из-за пазухи.
Ни фига се… Я такой коньяк только в областном супермаркете видел… Сколько он там стоил? Не… Лучше не вспоминать. Эт чо – мне что ль? Ага – мне.
- Маэстро… Давай дружить? Щас по рюмашке пропустим...
Етижи-пассатижи! Аж подсигнул я. Птиц, не ори, а? Чесслово, башка у меня отвалится. Ну, ё...
- Маэстро – это когда он за микшером! Но для тебя и там – Сергей Анатольевич! Борис, я второй раз это повторил, а повторять дважды...
Так... Беги отсюда, Борюсик. Быстро! Сдерживать Коршуна в полёте, это тебе не с тобой вальсировать. Беги, мля! Спокойнее, Птиц, он вкурил. Слышь? Вкурил он, говорю! Коньяк вон на стол поставил и побёг, а на бегу бормочет.
- От души, Николаич. За знакомство, Анатолич.
Ах, ты ж... Виталька, оно того не стоит, ты же сам говорил. Одно дело - мы, а ты - это совсем другое. Не лезь! Тараканы - мстительные гады. А ему пофиг.
- Подойдёшь к кому из моих - порву!
Всё-всё... Дай-ка я тебя обниму, братишка. Крепко обниму. Отдышись и не сверкай глазами. Я это, я. Узнал? А Борюсик убёг пиджак отстирывать и штаны заодно. А как отстирает, цепь золотую нацепит и будет опять пальцы гнуть. Ничо. Переживём. Чего ты в окно выглядываешь? Чего такое?
- С мировой он, ага. Полная машина быков. Теперь мою тачку увидел и переобулся на ходу, тварь подлая.
Хм... Ну, в общем-то, только одно непонятно.
- Почему он не укатил, если увидел твою машину?
И нос мы сморщили, и улыбка довольная, а в глазах искры вспыхивают озорные такие, золотистые.
- А у меня в тачке Маринка сидит, она ж не слепая.
А... Понятно. Попал Борюсик.
- Серёг, раздавим коньячелу?
Хм… А ну, поставь коньяк в сейф! Нефиг гайцов кормить, тоже оборзевшие донельзя. Поставь-поставь, говорю. Вот установим тебе бойлер, тогда и раздавим. А щас чеши вон к Маринке, заждалась девчонка. И не надо на меня смотреть, как пудель на дрессировщика.
Хм....Слышь, шеф?
- Подстригаться тебе пора – оброс вон, как тот пудель. Скоро кучерявиться начнёшь.
Ой, блин... Хорош на меня махать! Имидж, шеф. Имидж!
Ну, ё... Забыл, однако.
- Тал, дашь мне план разводки воды, чтоб где «гор-хол» быстрее разобраться, пару работяг и я сам бойлер подключу. Двадцать пять процентов им. Ага - щас. Обойдутся.
Ах, ты ж… Чутка я в штаны не осыпался, так по плечу хлопнул и ржёт довольно. Щас вот как дам в ухо! Чего?
- Серый, а у меня тоже есть хобя – экономить на ремонте и установке кухонной техники. О! И на магарыче ещё!
Вот ведь... Какая ж вредная зараза, однако.

Прерываюсь... И не потому что кто-то позвонил, позвал. Нет. Музыка...
Она плавно выносит меня из Ворда и течёт-течёт, и я с ней. Куда? В Ворд, но не в фантастику, а в прошлое.

***

Иссиня-белый лунный свет прожигает тёмные стёкла. У меня не болит спина и ясная голова. А утром таблетки ни от головы, ни от спины не сработали, потому что не спал больше суток. Некогда было. Надо было срочно... Чёрт. Не помню уже, чего там было надо, потому что "надо" было всегда.
Поспал я всего часа полтора и на репетиции был похож на "испорченный телефон" - игра такая, когда пока до тебя дойдёт слово "подстрахуй"... Ага. Именно это и получаем в остатке.
Плаваю... Боль в голове немилосердно душит сознание. Миня весь в недоумении - не понял, за что я его нервно отымел: чутка не перешёл красную линию и не вломил в натуре. А он предупреждал, что задержится, а я... Ладно, хорошо, что вспомнил.
Денис уже, наверное, в третий раз пытается продемонстрировать мне убойный флажолетный финт в финале соло из "Осени", а я еле врубился, что это - "Ласковый май".
Всё. Хорош. Надо чем-нибудь озадачить их всех скопом и хотя бы на полчаса уйти в кабинет, в тишину уйти. Не дай бог шеф заявится. Я же сейчас хуже в жопу пьяного Валерки-ритмача. Тот ритм поймать не в состоянии, а я себя.
- Валера! Пошёл на... отсюда! Блевать в сортире! Уползай, сказал! Маэстро, ты куда смотришь?!
Чёрт... Даже не заметил, как он влетел в зал. И что Валерку выворачивает, тоже не увидел.
Так. Это кто? Это Денис. Его голос - вкрадчивый, как шаги Джеймс Бонда по Капитолию.
- Тал, он...
Ага. А это уже сам Джеймс: точен, стремителен, непредсказуем. И голос такой же - никаких возражений, хотя...
- Я понял. Серёг? ... Серый... Пошли на ковёр? Пошли, брат. Обними меня за шею. Не хочешь? Ладно... Сам-сам. Конечно, сам. Тихо, пацаны. Всем тихо.
Ага, всё верно: тихо, парни, а то я никак не могу сосредоточиться. Ну, никак! Мать твою...
Древесный запах одеколона шефа как нашатырь сегодня не срабатывает. А жаль...
Срабатывают тишина и запах холодной свежести, и снежинки на лицо, и подушка под головой. Я помню, что это что-то типа думочки, что на ней - вышитая наволочка. Маки вышиты. Яркие такие... Тал припёр из дома. Мать его вышивала ту наволочку. А подушку, что я из дома принёс, шеф выкинул: "Серёг, плесенью на весь кабинет прёт." Ну, не плесенью, конечно, а прелым пером. Надо было в чистку отдавать, а не стирать самому. Бог с ней, старая она - бабушкина ещё.
Метель разыгралась. Слышу, как гудит за окном. А ещё слышу тихий матерок и шелест бумаги.
Шеф... Тал... Виталька... Смотрит на меня, виновато немного. Подмигивает.
- Очухался? Помчали в "Ковчег" ужинать. Или завтракать?
И смеётся.
Зима. Февраль. Три дня до моего ДР...

Он не понял, кто окликнул его со спины, но голос показался знакомым:
- Эй, Витька!
Витькой его давненько не называли. Сорокапятилетнего владельца шиномонтажки в маленьком городке У. знакомые и клиенты называли чаще по отчеству. В однушку на улице Кутепова после развода он уже приехал Палычем.
- Витька, купи "Родопи"!
Фейерверк домыслов насчёт того, кто это может быть, полыхал ровно столько, сколько проклятущая спина чуть не со скрипом поворачивалась, точнее пыталась это сделать. Шею вообще заклинило. «Чёрт-чёрт-чёрт!» - морщился Палыч и вспоминал-вспоминал хозяина тенорка. Тенорок был похож на повизгивание сеттера, ищущего в болотистых кустах подстреленную хозяином утку, такой же нетерпеливый.
С трудом повернувшись, Виктор Палыч так и застыл железным дровосеком, попавшим под ливень: позади никого не было. Поскрипывая всеми скрипучими мослами и недоумевающе помаргивая, Палыч огляделся. Территория блошиного рынка, от которой дойти до родной трёхэтажки - всего ничего, была пуста. На деревянных скамьях-прилавках даже пацанва не сидела, потому что зрел дождь, что тоже нервировало Палыча. За холодный душ больная спина "спасибо" не скажет. Но дождь-дождём, а вот что это было?
Палыч постоял секунд несколько и решил про себя: «Таблетки. Я ж две подряд выпил, вот и глючит теперь мозги».
Убедив себя в правильности вывода, Палыч почемчукал дальше. Ему осталось пройти три частных дома до перекрёстка, когда всё тот же «сеттеровский» тенорок обиженно продрожал:
- Купи мне пачку сигарет, жлобяра…
Боль расстреляла во всё полотнище: от горбятины до полопавшихся пяток. Трещины на пятках Виктора Палыча напоминали Град-Каньон в миниатюре и никак не заживали, хотя он их только чем не лечил: от крутейших кремов с мощнейшим содержанием мочевины до (простите) собственной мочи.
Сверлящая боль была такая, как будто в спину вогнали не одну, а с пяток пуль. Зато Палыч вспомнил, кому принадлежит тенорок и уже не оборачиваясь, матюгнулся:
- Стебанутый ты, Геныч. Как был шутником-идиотом, так и помрёшь. Напугал до смерти. Где прятался, полоротый?
Небрежный смешок за спиной подтвердил догадку. Да, тенорок принадлежал Генке Маслову - не однокласснику, а однокашнику Палыча. С Генкой они учились в ПТУ. Тогда ещё Витька или Витёк учился на автомеханика, а Генка на электрика. Пригодилось среднетехническое Палычу. Ох, как пригодилось.
- Я прятался? Очки купи себе, старпёр.
Палыч обиженно смухортился и убыстрил шаг настолько, насколько позволяли ему это сделать чуть не полыхающая спина и кусачие каньоны. Но Генка не отставал, так и дышал в затылок, и не просил, а требовал:
- Купи пачку «Родопи», жлоб!
- Да пошёл ты…, - пробурчал Палыч и чуть не упал, потому что боль прострелила голову, словно всё та же пуля, а это… Это - до стона и хохота. Стонал, обхватив руками голову, Палыч, а ржал Генка.
- Маешься, капитан? Контузия – она того… Какого хера попёрлись? Вас предупреждали: «Не суйтесь в ущелье!»
Хохот смолк, а голос нет, только вот звучал он уже не повизгивающе-просяще, а требовательно-жёстко:
- Купи мне сигарет, Витька. Передашь с третьей скорой. Я всё сказал.
Боль и в голове, и в спине стухла, как сигнальная ракета над ущельем. Красная ракета…
«Стоп! – Отозвался сигналке Виктор Палыч. - В Аргунском ущелье Генки не было и быть не могло».
Да, Генки Маслова не было, когда капитан Забродышев выводил группу из засады, считай, на одном стрессовом настрое. Он не чувствовал боли ни в простреленной спине, ни в контуженной голове до тех пор, пока не услышал: «Вертушка!» В вертолёт его уже внесли на руках.
Сейчас Палыча накрыл такой же стресс и боль ушла. Виктор Палыч не удивился, когда легко обернувшись, не увидел никого… Да, он не удивился, лихорадочно гоняя мысль в просветлевшей голове:
«С третьей скорой…. С третьей скорой… А! Ясно…»
Перед перекрёстком, в зачуханном ларьке с выцветшими пачками чипсов и расхожих конфет на витрине, Палыч купил две пачки «Родопи». У перекрёстка он закурил. После пятилетнего перерыва горький дым поплыл в сухое горло, как к себе домой, словно не было того перерыва.
Перекрёсток в городе называли «крест». Одна из планок креста была дорогой на городское кладбище. Случались дни, когда родственники усопших договаривались о времени похорон, чтобы не устроить «очередь» из гробов. Так было после аварии, когда мелкий ПАЗик влетел в прицеп КАМАЗа. Десять человек хоронили в один день, а сегодня троих. Две процессии Палыч пропустил.
Он не знал умершего из третьей, только что отметил, что они были с ним одного возраста, а значит и с Генкой тоже. Процессия была скромной.
- От чего умер-то? – спросил Палыч мужчину, какой стоял поодаль и показался ему более располагающим. Мужчина за шестьдесят был покойному соседом по дому и охотно поделился информацией кто-чего-отчего, не забыв пройтись вдоль и поперёк по современной медицине, какая вовремя не обнаружила у покойного тромбоэмболию.
- А он обращался в поликлинику! – возмущался сосед, - Он говорил, что ему дышать тяжко!
- А он курил? – спросил Палыч, и сосед закивал головой так, что можно было представить себе, как та голова отрывается от тощей, морщинистой шеи и катится-катится-катится… На секунду Палычу так и показалось, что по кладбищенской дороге покатилась голова, только не этого мужика, а Руськи Ищенкова. Так и показалось: катится оторванная снарядом голова и шепчет губами-ошмётками: «Командир, а покурить-то я не успел…»
- Нет у нас медицины! И не будет, пока не начнут учить, как нас учили! Пока….
- Слушай…, - перебил Палыч возмущённого мужика, - положи в гроб пачку сигарет, а? На помин.
Мужчина не удивился, только кивнул.
- Давай. Хороший помин – знаю.
Палыч бросил в могилу горсть земли и ушёл, как ни уговаривал его сосед покойного помянуть новопреставленного. Он не сразу пошёл к себе, а заглянул к соседке Верочке. Шустрая Верочка была студенткой медучилища, снимала квартиру рядом с Палычем и частенько его выручала.
- Верунь, ширни, а? Аут спине…
- Давай, дядь Вить. «Диклофенак» уколем?
- Ага…
*
Через пять дней, решив кое-какие вопросы дел и быта, Палыч мчал к Аргунскому ущелью. В пакете у него лежала бутылка негазированной «Аква Минерале», пачка печений и две пачки «Родопи».
«Покурим, Руська… Обязательно покурим с тобой, брат», - думал Палыч, а вот Генку…
Не вспоминал он про однокашника…

Никакой я тайны не открою.
ни на что тебе не намекну.
Лишь гитарный корф побеспокою,
положу на звонкую струну
сон, какой мне часто будет сниться
в навсегда закрытой тишине:
ты, такая юная, и птицы,
небо заскучавшее по мне,
ветра неспокойные ладони
и дождя бесхитростного плач.
Ветер за окном о чём-то стонет.
В ало пламенеющий кумач
рвётся белый цвет из сонных вишен
буйно, беспредельно, напролом.
Я уверен: ты мой сон услышишь,
и сейчас услышишь, и потом...

Вишни в весеннем расцвете.
Но я — о горе! — бессилен открыть
Мешок, где спрятаны песни.
Басё

У большинства есть Maono* и рэп под копирку.
У меньшинства в фаворитах остались Пуччини,
Шуман, Чайковский, Рахманинов, Моцарт впритирку,
несколько капель чистейшего слова в графине
и непременно рассветная дымка на ужин.
Кто-то в углу возмущается: "Эти не с теми!"
Боже мой боже... Ты точно уверен что нужен?
Точно? А мне показалось: ты явно не в теме.
Солнце в весну погружается чуть не с разбега.
Воздух насыщен чем попадя только не йодом.
Как-то невыгодно, если в светилах - Омега,
если глинтвейн из горячего сердца и мёда
с чёткой заявкой на лёгкую нотку горчинки
был и остался первей ароматов сивухи.
Боже мой боже... Ты помнишь, как пела былинка
после дождя и Пуччини, средь бед и чернухи?...

*Maono - микрофон

Пусть порвётся, а мы напряжёмся немного и свяжем,
только вспомним рассвет в оглушительно-тяжком бордо,
капли алых минут и кораблик наивный, бумажный.
Я тебе подскажу, где меня отыскать, если что...

Память-боль не разъест, но очистит гниющие раны,
вопреки всем и вся обнадёжит больную струну,
и она оживёт, и назначит меня капитаном
корабля "В никуда", а на парус набросит луну.

Я уйду в океан безнадёжно-прекрасных фантазий.
Наплевать, если вслед вдруг услышу прилипчивый смех.
И гитару возьму, и в пути не покаюсь ни разу
ни за эти стихи, ни за спутанность судеб и вех.

Пусть с ладони моей окровавлено время сочится.
Пусть снега упадут в знойной пустоши дерзким дождём.
Обещаю тебе, если что, возвратиться и сниться,
прикасаясь к душе исключительно белым крылом...

Я не знаю, как этот жанр назвать точно, но для меня он - дневник, расписка-заметка, возможность нащупать свободу строке. Не раз ловил себя на мысли: насколько интересно вот так записывать-описывать-констатировать- рассуждать. Будет ли это интересно кому ещё? Вряд ли, учитывая большой выбор жанров, вкусы читателя и прочь, прочь, прочь, но... Но я всё же это пишу, записываю, собираю, а там посмотрим, что получится.
***
Утро…. Пока ещё спокойное, но это пока. Ещё чуть-чуть, и оно вспыхнет звонками, словами, цветами и будет день - утомительный, но счастливый. А сейчас…
- Дэн, готов?
- Погоди ты…
Ах, ты ж, блин… Распустил он, гриву… Быстрее давай начёсывайся! Именинница наша уже просыпается, хотя я чутка не стекал с кровати, чтоб не разбудить. Ну, надо же подготовиться на полную: кино-вино-домино, кофе там…
- Серый, я в гостевой - за подарком!
- Стой! Припёр я уже подарок и корзинку с цветами припёр.
Ну, ё… Слышь? Проветри кабинет, задохнуться от твоего одеколона можно.
- Етижи-пассатижи! Дэн! Хорош набрызгиваться, и начёсываться хорош! Нормально ты выглядишь! И борода с усами тебе идут. Янычар, блин.
- Маэстро! Дай сюда корзину с цветами! Дай! Обговорили же вчера: подарок - ты, цветы - я, а Олеська…
Чёрт! Аж молния по мозгам шарахнула, чутка не расплавила мне те мозги.
- Дэн! А где корзина с пирожными?
Ох, ты ж... А глаза-то сощурил. Слышь? Они у тебя таких размеров, что прищур тот, как попона пони слону. Ага. Раскомандовался ты, прищуренный.
- Налеее-во! Равнение на компьютерный стол! Смирно!
И ржёт аки дурачок. Ну, не любит он, когда я в форме. Ничо, переживёт. Чёрт… Растолстел что ль? Китель в плечах поддавливает.
- Олеська!
Ага, вот и она. Ох, ты ж… Тоже прифуфырилась. А надушилась-то… Понятно, у кого научилась духами умываться. Так… Давай-ка я тебе причесон подправлю, неумёшка.
- Папочка… Какой ты красивый…
Во… Слышь, Дэн? А ты бухтел. «Устами младенца», как говорится. Чо лыбишься? Женщины любят военных красивых, здоровенных. Ясно?
- Серёг, повернись спиной - роликом тебя покатаю: шерсти нацеплять успел.
Ясен пень, я ж лазил лазерное шоу подключать, и мне на спину только что Хас не запрыгнул, потому что облопался и спит, хотя вот с ним-то как раз и не было бы шерстяных проблем, потому что сфинкс.
Ну, чо? Готовы? Ага, готовы. Вовремя, однако. Чуете? Запах духов острее. Хм… Новый какой-то… А… Она ж экспериментирует с ароматами. А ничо так… Прикольный: лилии после дождя - "Diorissimo".
- Серёг… Ну, ты, блин… Волчара, он и на пенсии – волчара.
А то! Слушай, вот что ещё…
- Дэн, на квартиру метнись незаметно, подключи там чо надо, чтоб по отмашке.
Ну, и с чего у нас такая надменная рожа? Ах, ты ж… Продуман какой.
- Пока Вы, товарищ главнокомандующий, в душе полоскались, я уже смотался. Всё там как надо.
- А светомузыка?
Так. Хорош строить из себя обиженного пакемона, просто доложи, как положено. Во… Вкурил: вытянулся, честь отдал.
- Всё на мази, включая роллы-суши и шампанское.
Так. Ну всё… Слышим с первого.
- Мальчишки, а вы где?...
Тут мы, малыш. Все тут.
С днём рождения, любимая…

Сжигаю всё: минуты и слова.
Чем ярче пламя, тем себе дороже.
А время на костре на миг моложе
меня, того, которому едва
пробило девятнадцать склянок-лет.
А вот словам... Никто не знает сколько.
Горит костёр, немыслимый настолько,
что мир вокруг теряет смысл и цвет.
Рассвет занялся, догорает ночь.
И будет ветром пахнуть пепелище,
когда я сам взойду на то кострище
и полыхну тем временем - точь-в-точь.

Кто меня сейчас серьёзно напрягает, так это Пашка – шизофреник местный, и его опричники тоже напрягают: Прыщ и Гнутый. У Прыща морда, как куры клевали. Жёстко клевали! Но не поэтому он Прыщ, что вся морда в угрях, а потому что выскочка и трус: нарвётся и за Гнутого прячется. Гнутый туповат, но силища, как у Минотавра: один троих запросто замесит. Походка только у Минотавра смешная: идёт - приплясывает. Нафиг он к Пашке прилип? А Прыщ вообще не тупой ни разу, и тоже прилип. Наглости и дури не хватает? Наверное, не хватает.
Слышь, рыжий! Заканчивай на меня косить и пальцем показывать. Отломлю! Зыркаешь ты. Чего уставились? Глаза сломаете.
Пашка, как и Лёха, терпеть меня не может, и тоже непонятно за что.
Хм... Надо бы выписать Пашке пару затрещин, а то в последнее время аж черепушка у него дымится, когда меня видит. Вон и сейчас дымится. Слышь, Пашк? Ты там пламя не раздувай, волосы спалишь, уже огненные. Всё потом. Разберёмся с Лёхой, и до тебя очередь дойдёт. А может и не дойдёт. Какой спрос с больного? Да никакой.
Чёрт... Нервяк прям сильно накатывает. Надо покурить, но на улице, без меня тут дым коромыслом стоит. И вообще, я манал сигарету в рукав прятать: у меня рубашка новая, прожгу ещё.
*
Дружище, не удалось тучи подальше отогнать? Не удалось... Молнии скоро небо разорвут. Грозой пахнет и болотом. Недалеко оно, то болото - три улицы от клуба, вот и несёт живым тухляком, всегда несёт, но особенно перед дождём. Сейчас хлынет, похоже. Бабулька моя расстроится: она огород дополоть не успела. Ничо, бабуль, просохнет чутка, и я тебе помогу с огородом. Страсть не люблю это дело, но помочь – святое. Кто ж ещё поможет?
И ты, дружище, не расстраивайся. Ну, не успеем мы до дождя домой, так после успеем. Всё равно через луг с тобой пойдём, там травы больше и грязи меньше.
Эх, ты ж... Даже тут слышно, как озеро на лугу рычит и ухает. Местные боятся мимо того озера-болота ходить, особенно когда стемнеет. Они думают, что это мертвецы стонут - озеро кладбище старое затопило. А я так не думаю, мне в кайф там ходить, потому что быстрее от клуба до дома дойти получается.
Дружище, принюхайся. Чем больше пахнет: тухляком или грозой? Ага, правильно, грозой больше. Запах своеобразный: как свинец в воздухе растворили.
Так, оставь в покое ёлки, что возле правления растут. Оставь, сказал! Если ты им макушки отломишь, всё правление во главе с председателем с горя повесятся в ряд. Бабулька говорила, что нехилые деньги за те голубые ёлки колхоз отвалил. Не, ну ты чего - оглох что ль? Отвали от ёлок, обними меня лучше, волнуюсь я.
Притих ветер, обнял, под рубаху залез, к сердцу прижался. Слышишь, дружище, как оно тарабанит? Откуда такое волнение? Я ж не первый раз на сцене. Да разве это сцена? Вот на конкурсах или смотрах, когда в ДК играем - это да, и публика там почти вся музыкальная, культурная: слушают – чихнуть боятся. А тут…
Ладно… Играть как положено надо хоть где, хоть для кого, потому что публика – это публика, а музыка - музыка.
Етижи-пассатижи! Да что ж за нервяк такой? Накрывает аж до трясучки! Спокойно, Маэстро! Спокойно.
Так. Хорош грозу нюхать, на сцену пора. Щас пойду. Щас... Прям пять сек.... Только попью водички и пойду.
Блин… Напор в колонке – выпусти на полную и клуб снесёт, и вода холодная, зубы заломило.
Хм… Запах «Командора»? Лёха... Он этим одеколоном года два уливается так, что мухи с комарами вокруг него дохнут. Да уж... Похоже, руки мне не уберечь. Командор, хорош сопеть, как бычок-переросток. Доложили или Танюха сама покаялась? А неважно: сама или нет, созрел Командор для разборки - чую.
Ну-ну... Давай, твой выход первый.
- Угорел, Маэстро?
Говори-говори, а я тебя послушаю, капли с лица сотру. Вся морда в каплях, бешеный напор, однако.
Не психуй, дружище, не надо мне волосы трепать, успокойся. Я же спокоен, вот и ты угомонись.
Стою, не оборачиваюсь - на вшивость его тестирую. Удобно стою - спиной. Ну, и... Сможешь в спину? Давай! Жду. Нет? Хм... Уважуха тебе, Лёха, правильный ты пацан, если чо. По всем моим понятиям правильный. Не понимаю только, чего ты до меня докапываешься? Ну, сейчас понятно. А вообще?
Молчит Лёха: сопит нервно, но ждёт, когда лицом повернусь, не кидается. Ладно… Давай поговорим с тобой, оскорблённый любовник.
Опа! Не успел повернуться – кинулся Лёха, за воротник рубахи к себе тянет, аж трещит тот воротник. Ах, ты ж, мститель!
- А ну, убрал руки! Быстро!
Ага, рубаха новая, порвёт – писец приснится его ветровке, и морде цыганской тоже писец!
Ишь ты… Глаза горят, ноздри раздуваются, губы тонкие, злые.
- Ты чего творишь, Маэстро? Я же тебя сейчас покалечу!
Можно подумать, что ты ко мне для пригласить сыграть в волейбол подошёл. Ну, давай! Давай прямо тут и начнём разбираться. Вон уже носопырки к оконным стёклам прилипли. Повеселим любопытную публику, Командор?
Эх, и горяч ты, Лёха. Силёнки побереги! Тебе ещё с вокалистом разбираться, если чо.
Чёрт… У самого кулаки чешутся, но... Разобью пальцы, как пить дать – разобью. Лёха боец жёсткий, только просить об отсрочке… Нет.
Перехватываю его руки в запястьях, чуть не с воротником от себя отрываю.
- Чо те, Командор? Черти яйца щекочут? Слушаю тебя внимательно.
Ох, ты ж… Прям конь перед кострищем, прям на дыбы взвился. Ага. И остыл влёт - публику в окнах просёк. Правильно, Лёха, нефиг местный бомонд развлекать. Солидарен с тобой в этом вопросе. Остыл чутка? Да, есть такое дело: на клуб кивает, за клуб то есть.
- Пошли?
- Пошли!
Эх, ты ж… Подсигиваем оба, чуть не синхронно: дверь клуба стукает - царь-пушка тише стреляет. Четверо моих музыкантов выходят на крыльцо, в ряд плечом к плечу становятся и стоят, и не уходят. Хм... Теперь Толян остальным доложил за утро в бендежке. В курсе теперь парни, что разборка назревает, и прямо перед вторым отделением, и если разобью пальцы – хана программе. А они готовились, и без меня им не отыграть...
Лёха, не хмыкай презрительно. Ты знаешь, что не впрягутся они, это вопреки нашим правилам. Не к тебе претензия, а ко мне, типа, сам виноват – выкручивайся, Маэстро. Ладно...
Ветер в елях спрятался. Болото ухнуло. Запах... Тошнотворный запах, но не от него я скривился, не от него...
- Дай два часа, Командор, на второе отделение. Руки целыми нужны.
Сказал и зубы заломило от злости похлеще, чем от холодной воды. Прошу об отсрочке разборки! И кого? Лёху! Какой меня терпеть не может, с кем цеплялись серьёзно и по меньшему поводу. Откажет - будет прав. Извиняйте, парни, если чо.
А Лёха то на меня зыркает, то на парней моих. Вкурил чего к чему? Ага, вкурил он: кулаки в карманы суёт и хмыкает.
- Иди, время терпит, - и опять хмыкает, - Дон Жуану в своё время повезло меньше. Он не давал концерты.
Чего? Кому повезло? Ах, ты ж, змей ты цыганистый! Всё, сорвало у меня крышняк. И хрен с ними, с пальцами!
- Дон Жуану не повезло - да, зато Командору повезло – умер сразу. Тебе тоже повезёт, обещаю.
Опа! И глаза у него опять засверкали не хуже молнии, которая так шарахнула, что любопытные свои носопырки от стёкол отклеили влёт, только Пашка в окне маячит. Оскал на роже, как у Гуинплена. Чего, рыжий? За кумира своего переживаешь? Ох, ты ж... Щас прям через стекло меня сожрёт, аж зубами клацает. Чёрт с тобой, рыжий, не до тебя.
Ну! Чего желваками играешь, Командор?
- Пошли за клуб!
Хм... Закурил, затянулся глубоко и выдохнул медленно.
- Ждут тебя, и я подожду, потом договорим.
Спиной повернулся... Иди, Лёха, иди, в спину только твари бьют.
*
Говорил сам себе: "Не нервничай, Маэстро" - правильно говорил. На сцене нервяк прошёл, как только первое соло со струн отпустил. И руки потеплели, и пальцы забегали. Играть легче стало. Даже не играть, а рассказывать о серебряной луне, о живом ветре, о себе, таком, какого они не знают, никто не знает, только Дэн и ветер...
Дружище, ты тут? Тут он - волосы мне перебирает тихонько, слушает внимательно, наблюдает, как я пропускаю музыку через себя на струны, чтобы с них она свободной ушла в зал и отдала себя до последней ноты. До последней...
В зал смотрю. Надо же... Слушают... Лёха стоит у самой сцены, смотрит на меня исподлобья.
Затягиваю рычагом Флойд Роуза последнее вибрато. Звук тает, как снежинка на ладони. Всё...
Тихо в фойе, потому что звук растаял, а музыка нет. Она ещё живая. Она ещё с ними...
Где ты там, Лёха? Дай-ка я тоже посмотрю на тебя пристально, как ты на меня, и подмигну. Потерпи, парень, немного осталось ждать. Всего один музыкальный блок...

Там они. Хочешь взглянуть - не бойся.
В липкую память кошмарных снов
ветер сомненья мои уносит.
Или сомненья несут его?
*
В крепком сплетении наших судеб
снова теряется чья-то нить.
Ветер, ты знаешь... Давай не будем...
Что-то не хочется говорить.
И без того тех словес, как грязи.
Лучше заметь, как деньки летят.
Нам ли с тобою из грязи в князи?
Нам ли? Ответь мне, мой друг, мой брат.
*
Снежную гриву на круп отбросив,
ветер взвивается на скаку
и, убегая стремглав, уносит
душу и сердце моё в строку.

Ветер, друже мой, это не важно, что вокруг меня сейчас толпа собралась. Ты же знаешь, что так всегда бывает, и в школе, и тут: кто по плечу хлопает, кто обниматься лезет, кто вопросы разные задаёт по делу и просто так. Вот и сейчас собралась толпа. Но это не важно... Я тебя чувствую. Я тебя слышу. Я знаю, что там, на сцене, ты один останешься со мной. Один. Хотя... Нет, не один: ты и гитара, и музыка ещё.
*
Первую часть отыграли. Хорошо отыграли! Можно взять перерыв, пусть попляшут под магнитофон: нам же тоже отдохнуть надо, а то у Толяна на костюме цепи и цепочки бренчать устали.
Ага, подмигни мне, Толян. Всё? Прошёл трясун-бабай? Правильно, публику бояться - артистом не быть, а ты - артист, амбиций вагон, но старательный. А за лесенку не переживай: я ту "Закодированную дверь" почти в самый конец программы запихал, и налажаешь - не беда, всем уже пофиг.
Вот же ж... Ужрались так, что хоть не дверь, а их всей деревней кодировать отправляй.
Толян, ну ты, блин, металлюга: обвесился металлоломом, как новогодняя ёлка гирляндами. Ладно, бренчи цепями, раз нравится, главное – отыграл нормально. Дальше всем полегче будет, а вот мне нет. Соляки у меня, а последний, новый совсем, сложный, но красивый. Музыка там, как будто луна поёт: тягучая, таинственная и серебряная музыка.
Чёрт.... Мандраж накатывает, аж ладони взмокли. Спокойно, Маэстро, некого и незачем бояться - отыграешь. Для кого только играть, не понятно. Они вон ламбаду отплясывают. Уже страсти закипают – по углам разбежались тискаться, а углов всего четыре. Маловато для желающих.
Ох, ты ж... Не терпится-то как. Да лезьте уже скопом в те углы! Ага, самые нетерпеливые в актовый зал за кулисы побежали. Ну-ну... Вперёд! Там директор клуба в засаде сидит, блюдёт моральное воспитание. Наивный, блин. Можно подумать, что за клубом места мало. Это им лень выходить: июнь, а прохладно, потому что гроза зреет, молнии за окнами ярче дискотечного шара сверкают.
Дружище, лети, отгони тучи подальше на чутка. Нам с тобой надо бы успеть до дождя домой попасть. Лети!
Так. Стоп! Лёха в фойе нарисовался. Трезвый вроде... Или нет? Да, трезвый. Когда он пьяный, то танцует до упаду. Кстати, неплохо танцует. Танцор диско, блин. А сейчас Командор у нас не танцует, а просто по залу таскается.
Ну что, Лёха, доложили тебе про нас с Танюхой? Не меня ли ищешь? Я тут, если чо.
Хм... Да нет, не меня, глянул мельком и отвёл взгляд. Понятно, не доложили пока. Значит, время на второе отделение у меня есть.
Он и на меня не косит и к Танюхе не подходит. В общем-то, всё верно: зачем к ней подходить? Сама подойдёт. Только она, Командор, прям из-под твоего носа с Валеркой-вокалистом слиняла в бендежку, сейчас будет артисту поддержку моральную выписывать, и не только моральную.
Сочувствую, не повезло тебе, парень, если серьёзно втюрился. Могу понять: знойная девушка, умелая. Вот же ж... Знал бы про вас с ней - отшил бы сразу и не потому, что разборки боюсь, просто нечестно с чужой девушкой кувыркаться, а если это девушка соперника, то вдвойне нечестно. Да, мы с тобой не враги, Командор, но соперники, хотя ты наверняка считаешь иначе. Ну, флаг тебе в руки, цыган, считай меня кем угодно, только я действительно не знал про вас с ней - прости. Говорить я тебе это не буду, извиняться тоже, не хватало ещё. А вокалиста нашего пока не трогай, дай нам доиграть уже. Я петь не умею, если чо. И вообще, не он у тебя первый в очереди на разборку, потерпишь.
Чего тебе, Толян?
- Маэстро... Там Танька с Валеркой...
Ох, ты ж... Какая новость дня! И чего теперь ты от меня ждёшь? Какой реакции? Мне кинуться вокалисту морду бить? Ага, жди, только разбег возьму. Слышь, Толян? А если она потом до тебя дорвётся, а ты не устоишь? А она дорвётся - понял я уже, и не устоять тебе, потому что вниманием обделён слегка. И что? Тебе тоже навалять? Незачем, иди вон бас свой положи нормально, а то спихнут со стула. Иди-иди, плечами ты пожимаешь.
- А я тебе говорил, что она такая...
- Пойду теперь повешусь. Одолжи самую длинную цепочку, а то верёвку искать неохота.
Чего глаза вытаращил? Не догоняешь что ли? Не... Догоняет - заржал и пошёл к басу цепями сверкать. Вот и иди, и я пойду покурю, пока они тут под ламбаду по второму разу задницами крутить затеялись.
Ох, ты ж... Кто во что горазд. Нет, ребята, ламбада - это не повод чреслами потереться, это - танец, красивый танец, между прочим. Мы с одноклассницей в этом году на школьном смотре за неё приз отдельный отхватили, а школа грамоту какую-то. Только наша ламбада - это так себе, бирюлька, а вот лезгинка, какую Дэн на том смотре отжёг - это бомба. Аж все члены комиссии встали, когда хлопали. "Бис!" и "Браво!" так орали, что кулисы дёргались.
Дэн, друже мой, всего месяц не виделись, а я скучаю. Возвращайся уже скорее домой от своих родственников. Понимаю, что интересно тебе теперь в Европе, но у нас с тобой и тут дел полно.
Ладно... Надо найти Гриню Бойкина и невертеть ему за "чурку". Я те, блин, дам "чурка", козлина такая. А ты, Дэн, не лезь! Должен я популярно и доходчиво пояснить Грине, что "чурка" - это не национальность, а состояние его мозгов. Хм... Хотя, я серьёзно сомневаюсь, что они у него имеются. Ничо, я до твоего возвращения успею это выяснить, а то расслабился Гриня, думал, что если в тряпочку бурдит, то не узнает никто. А мне Валька Грекова всё доложила в награду, так сказать, за полученный опыт, каким мы с ней по-тихому обменивались, заодно и инфой обменялись. Правда, я ей ничего из дополнительного не выдал, а она расстаралась. Чутка опоздала Валька с докладом, поэтому отдыхай пока, Гриня. Приеду и поговорим с тобой за шовинизм.

Всё теряет приоритетность. Абсолютно всё…
Только ветер вскрикивает, только память вспыхивает…
Коммент, как толчок.
«Это надо писать. Это первостепенное» …
Да, понимаю, чувствую - надо.
Одна ночь без сна, вторая… Путаю время, не чувствую вкуса кофе, не слышу телефон, ветер дым сигаретный в жгут свивает.
Голос - бархатный, сочный баритон, глаза в глаза цвета горького шоколада.
- Серый… Приляг, братишка.
Вивальди в наушниках. Грозой пахнет и … «Командор»? Да…
«А если бы я не успел? А если бы не два сантиметра до виска?»
Лёшка…
Я тоскую по тебе, брат. Как же сильно я тоскую по тебе...
Пандемия в разгаре, давление на пределе, спина…
Камни спину ломают. Запах горячей пыли и крови.
Пишу или проживаю заново? И то, и другое - однозначно.
Таблетки горькие-горькие, как память...
Кипарис-можжевельник-сандал.
Шаги летящие и запах древесный, и голос звенящий.
"Рад я, что ты живой вернулся."
Виталька...
"Обязательно дождись меня, Серёг!"
Обязательно, Тал, обязательно!
Путаю время, не чувствую вкуса кофе, не слышу телефон, но...
Как в спину...
«А его убили, да? Прикольный сюжет.»
Прикольный?...
Чёрт, криз.
Поднимаюсь, но...
Полное отвращение к словам, к слову... Полное!
Не могу... Не могу!
Свежесть морская, мощная, как девятый вал, и глаза в глаза цвета горького шоколада.
«Серый, уходи. Уходи отовсюду немедленно!»
Ушёл.
Запах ландыша, ладошки на плечах горячие-горячие, голос тягучий, обволакивающий и глаза в глаза изумрудно-зелёные.
- Бог с ними, мой хороший. Память требует тишины. Мальчишки, поехали к ребятам: к Лёше, к Витальке.
Да.
Поехали!
Ветер веткой в окно стучит. Залетай, дружище. Видишь? Путаю время, не чувствую вкуса кофе, не слышу телефон.
Запахи-звуки-голоса… Оттуда…
Кипарис-можжевельник-сандал. Коршун в небе и ласточки, но они его не боятся. Он не к ним прилетел, а ко мне.
Птиц...
Я тоскую по тебе, брат. Как же сильно я тоскую по тебе…
Голос... Бархатный, сочный баритон.
«Серёг… Надо отдохнуть, братишка.»
Его голос и её ладошки на плечах горячие-горячие, почти детские, и глаза в глаза изумрудно-зелёные.
"Хороший мой, слова любят тишину, а тишина любит тебя."
Снег сыплется. Много снега, много лишних, чужих, случайных... Много шума из ничего, и...
Чёрт, криз.
Наплевать! Надо!
Отвратительный Ворд на планшете. Просто отвратительный! Голову рвёт, шорох - гул, буквы сливаются.
Голос… Бархатный, сочный баритон.
«Рассказывай вслух, братишка. Мне рассказывай.»
Печатаю или говорю вслух? Да, говорю - печатаю. И никаких, лишних, чужих, случайных. И только ветер, только бархатный сочный баритон, ладошки на плечах горячие-горячие, почти детские.
Чёрт!
Мир по швам треснул. Запах крови везде, везде. Везде! Но…
«Серый, спокойнее», «Серёж, справимся», " Написал? Давай скорей!" …
Да - сейчас.
Одна ночь без сна, вторая…
Путаю время, не чувствую вкуса кофе, не слышу телефон.
Всё?
Да, хорош.
Всё, и...
Пустота.
Надолго?
Не знаю...

Сквозь изысканный аромат «Шанель» настойчиво пробивался запах очищающего костра – её кармическое спасение и ловушка. Он почувствовал его сразу и устало вздохнул: «Да, это она. Наконец-то».
Она ничего не чувствовала, да и не могла, потому что была ещё слишком молодой ведьмой, неопытной, но осторожной по природе, поэтому дожила почти до пятидесяти человеческих лет, кстати, хорошо дожила – вон какая квартира богатая.
Бомжеватого вида «мастер на все руки» выслушивал пожелания заказчицы, кивал, делая вид, что запоминает её пожелания, а сам принюхивался, скорее по привычке. Духами пахло везде, но особенно в прихожей, мебелью ещё пахло. Какое там дерево? Ого… Красный дуб? Состоятельная дамочка… Из кухни что там у нас? Тоже дерево - ясень, и яичница. Мастер поморщился. Он не любил запах мёртвых яиц: мёртвая жизнь всегда пахнет хуже живой смерти.
Заказчица слегка озадачилась.
- Вы не любите «Шанель»? – съязвила она, поджав тонкие губы. Почему «специалист» её раздражал она не понимала, но неприязнь к мужчине накатила сразу, шла на звонок и уже злилась: «Явился, как стоящий – минута в минуту». Да, она злилась, хотя и ждала его с нетерпением. В августе юбилей намечался: пейсят ей прозвенит, и она очень хотела провести его на даче, и чтобы ведущая была самая лучшая в городе, и чтобы столы ломились, и чтобы потом - банька с камином, и чтобы под вечер - фонари по всему саду, но главное... А вот о самом главном она даже думать боялась, но знала, что он придёт. Кто он? Естественно, не мастер по электрике, а он – такой любимый, такой недоступный, такой…
- Хозяйка, я люблю деньги, поэтому сразу говорю, что работа моя не из дешёвых, и скидки я не делаю. Платить будешь?
- Да.
Удовлетворённо хмыкнув, мастер, а на самом деле – кармический ловчий ушёл, но в дверях оглянулся на кота, сидящего на подоконнике и не спускающего с него две огромных жёлтых луны. «Тебе её не спасти, страж.» Кот нервно дёрнул хвостом, а ловчий ещё раз хмыкнул и удалился.
*
- Не хочу!
Сизошёрстный британец Мяй открыл жёлтый глаз. Один глаз. Открывать второй он поленился. Хозяйка была не в духе, но в духах и красивом брючном костюме. Духи как всегда пахли чёрте чем, костюм провонял сигаретами и тем, кто те сигареты курил, то есть, бой френдом хозяйки. Справедливости ради, нужно сказать, что усердно молодящееся престарелое недоразумение на бой френда явно не тянул, а вот за убой френда сойти мог, пусть и с натяжкой. Очень усердный был тот мужичок за пейсят, ну очень, только хозяйку постельные усердия стареющего, хотя и приятного во всех отношениях убоя не особо впечатлили, и она благополучно выпроводила его из своей уютной трёшки в его не менее уютную двушку уже через неделю пробного проживания на совместной территории, отчитав за вонючие носки, а теперь вот нервничала. Силу нервяка примерила на себя чашка кофе, какое хозяйка сама себе и сварила, а вот почему осталась недовольной, непонятно: кофе, как кофе – обычный арабский «Мокко», чашка, как чашка – тонкий фарфор известных мастеров. Ну разбила чашку, разлила кофе, – и что? Зернового кофе в объёмном пакете - пить не перепить, фарфоровых чашек – минус одна штука из кофейного сервиза на двенадцать персон. Всего одна штука! Чего расстраиваться – из-за убой френда что ли? Так только номер набери, и сказать-то ничего не успеешь – прилетит болезный с букетом шикарного цветочного ширпортреба и в вонючих носках. В общем, всё было более чем непонятно, а потому Мяй благоразумно закрыл глаз и задремал, ибо лежащего, а тем более спящего, не бьют, в отличии от фарфора, а его британское великолепие даже не беспокоят.
- Дерьмо!
Мяй снова приоткрыл глаз на всякий, но обозвали не его, а разбившийся фарфор, и глаз снова закрылся, чтобы через секунды распахнуться на полную вместе со вторым. Усевшись на пол, хозяйка рыдала.
Порез был глубоким, и кровь не капала, а лилась из раны на подушечке большого пальца правой руки, но Галина Юрьевна – Галя - Галочка – Галчонок плакала не от боли, и не оттого, что дорогой финский костюм светлых тонов безнадёжно испорчен – это не проблема, фины ещё лучше пошьют, а она купит, проблема была в другом… Такая любимая, такая желанная, такая… Проблема, в общем.
- Мяйчик, почему?
Кот спрыгнул со стула, подбежал к хозяйке и заглянул в глаза. Хозяйка обняла кота, а тот ткнулся головой ей в грудь и замурлыкал, успокаивая, но Галина Юрьевна разрыдалась ещё сильнее.
- Мяй, ну почему? Почему?!
Мяй знал, о чём его спрашивают, но ответа не знал…
*
Она сама напросилась, хотя это действие больше выглядело, как приказ.
- А почему ты меня не приглашаешь? Я приду, посмотрю на оформление зала и заценю кухню, у самой юбилей через месяц.
Одноклассница Наташка, какую Галина Юрьевна специально выцепила в дишмановском отделе Торгового центра, аж дыхание затаила.
- Галочка… Ты правда придёшь? Я и не надеялась…
- Да, правда, - кивнула Галина Юрьевна, - приду-приду.
Пушистые волосы одноклассницы, неиспорченные химической завивкой, но уже готовящиеся погибнуть от рук местного Фигаро, модного и никчемушнего, восторженно всколыхнулись. Кстати, шикарные волосы, какие и без причёски вполне могли сойти за лучшее украшение.
- А почему ты не пошла на Маринкин юбилей? Она тебя приглашала…
Галине Юрьевне требовалась более точная информация, поэтому она не торопилась уйти из отдела, провонявшего дешёвым «Сигнатюром», но уже злилась, потому и ответ прозвучал исчерпывающе-резко.
- С Маринкой я почти год за одной партой не сидела.
Наташка поспешно закончила с провокационными вопросами и выдала нужную инфу.
- Суббота, кафе «Юность», три часа. Жду, Галочка.
Дома, с ногами забравшись на диван, Галина Юрьевна – директор "Центра занятости" включила с пульта телевизор, прижала к себе кота и ответила однокласснице.
- Почему не пошла к Маринке? Потому что знала: будет просить устроить на работу её мужа-алкаша, и у тебя на юбилее будет просить, и ты, Наташка, будешь за сына просить.
*
Она знала, что он будет на этом убогом юбилее, в этом убогом кафе, потому что Наташка тесно дружила с женой его друга, и с другом, и с ним, а вот она не дружила с ним, она его любила, призналась ему первой, а он…
- Галчонок, я знаю, но нет у меня к тебе такого же, прости.
Она видела, что нет, понимала, и всё равно предложила.
- А попробовать?
Господи… Какие же у него руки… Нежные, добрые, сильные… Просто приобнял за плечи, а ей уже спокойно и хорошо. А голос? И не важно, что говорит так, словно отрезает гниющую ткань, у неё отрезает. Обволакивающий голос, мягкий, опьяняющий, как наркоз и такой же неопровержимый.
- Пробовать можно, когда хотя бы один не уверен, что всё серьёзно, а я уверен, что у тебя – да, а у меня нет. Не нужно, Галочка, это больно…
Погладил её по голове, как маленькую, и ушёл…
Да, они потом виделись не раз, и он неизменно был предупредителен, вежлив, но не более. Он никогда ни о чём её не просил, и никогда не отказывал в белом танце. Никогда…
Мир умирал, и она тоже: только его руки, голос, запах… Его запах: неизменная нотка холодной свежести. Всегда холодной…
И на юбилее Наташки в «Юности" не отказал.
- Как дела, Галчонок? Рассказывай: песня длинная.
Какие дела? У неё голова закружилась с первых тактов, но основную мысль не потеряла.
- Придёшь на мой юбилей? Через месяц и неделю…
Она почувствовала, как на спине дрогнули чуткие пальцы. Запах стал сильнее: холодный запах. И ещё сильнее холодный, ещё… Но вдруг сдался, теплом повеяло, да таким, что она еле устояла на ногах.
- Приду.
И всё… Больше ей ничего от него не было нужно, почти ничего.
*
На её юбилее все медленные танцы были белые и только с ним, а он виновато вздыхал и улыбался ей так завораживающе, как умел только он, а запах был тот же, но тёплый.
Мяй наблюдал за ними со своего любимого подоконника. Сад с того подоконника - как на ладони, и эти двое тоже, как на ладони мира, мира его хозяйки, в котором только она и он, но он – гость, а она нет.
Кот оценивающе окинул гостя пристальным взглядом с головы до ног. Да, хорош, нечего сказать, не к чему придраться, и носки не вонючие, и хозяйку пусть не любит, но бережёт. От кого? От самой себя её и бережёт. А обнимает в танце, как бережно! Такая бережная нежность… А его так обнять? Он тоже хозяин! Нет, он не просто хозяин, он страж – её страж. Ты чувствуешь это, гость? Хм… Ничего он не чувствует, хотя и не от мира сего…
Мяй спрыгнул с подоконника. Испытующий свет двух жёлтых лун медленно потёк в карюю бездну, и тоже испытующую, но доброжелательную.
- Скучно тебе, котяра? Ну, иди ко мне, Мяй. Тебя же так зовут? Я запомнил…
Хм… А у него на руках, и правда, уютно так… Ласковые руки: крепкие и нежные одновременно. Можно понять хозяйку, но и его можно понять: свободой он пахнет и … честностью.
Он уезжал последним, и для этого у неё нашлось множество причин: отключить, проверить, перетащить, помочь сплавить. Но всё же центральный замок отщёлкнул время и на его машине, и тогда... Пьяная, не от вина, а усталости, она протрезвела вмиг.
- Останься… На одну ночь, только на одну…. Пожалуйста…
- Галчонок…
- Я знаю. Знаю! На одну…
Две жёлтых луны горели всю ночь…
*
Стемнело и дождь пошёл. Как же некстати! В темноте сложно выехать на трассу по убитой, а теперь ещё и размытой дороге между дачным посёлком и лесом: можно до утра застрять. Галина Юрьевна выглянула в окно - темень непролазная, а она так торопилась упаковать свою дачную резиденцию на зиму: отопление отключила, воду из труб слила, дверь на второй этаж забила, потому что там окно без решётки, баню обесточила и тоже закрыла. Много дел сделала, потому и подзадержалась. Она ещё раз выглянула в окно. Ливень угомонился, но зато ветер разошёлся. Зябко передёрнув плечами, Галина Юрьевна выволокла огромный камин из потайной ниши. Ладно, переночует как-нибудь, а уж утром тогда и поедет.
В тишине щелчок выключателя, какой из дома зажигал свет по всей немаленькой территории дачи, прозвучал, как выстрел. Она всегда боялась темноты за окном, а сегодня почему-то было особенно страшно, но фонари весело вспыхнули, вырвав из тёмного месива ночи и голубые ели, и зелёные туи, и потешную фигурку ведьмы на метле, какая стояла у самой высокой туи.
Мяй вылез из своей переноски путешественника и не замяукал, а нервно заорал.
- Мяйчик, я тебя согрею, если замёрзнешь, но ты не замёрзнешь, и я не замёрзну, у нас мощный камин.
Мяй не боялся замёрзнуть. Он боялся другого. Запах… Запах горящего костра…
*
Он стоял в центре бушующего пламени с клеткой в руке и смотрел на неё, и усмехался так же надменно, как при их первой встрече. Мастер… Ловчий…
Теперь она его почувствовала, и всё вспомнила, и всё поняла, и замерла. Бежать некуда. Ей - ведьме, пусть и очищенной огнём, свободной никогда не стать. Сколько веков они – ловчие будут потешаться над ней, кидая в клетку замызганные души странников от креста, ставить на спор чистые неприкаянные души – их премию и ждать: съест-не съест? Ей бы просто уйти… Просто потеряться, прожить хотя бы ещё пару земных лет вот такой, очищенной, и стать свободной, но это невозможно… Или возможно?
Свет двух жёлтых лун по силе был ярче очищающего огня. Кот стряхнул с шерсти огненные искры и в упор уставился на ловчего.
- Хочешь поменяться? – усмехнулся ловчий, - Точно? Тебе у нас будет хуже, чем ей.
За стенами горящего дома визжала пожарная сирена, суетились люди, выл ветер.
Луны горели так уверенно и… больно, что ловчий не выдержал: закрыл клетку и пробурчал, отведя взгляд.
- Хорошо, забирай без обмена, но учти – не меньше двух лет любой ценой. Слышишь, страж? Не меньше…
Страж то ли кивнул, то ли стряс с чуть обгоревших усов всё те же огненные искры и перевёл взгляд на хозяйку.
Два зелёных омута стремительно перетекли в жёлтые лунные. Мявкнув, Мяй нырнул в отдушину, какую хозяйка, по счастью, закрыть забыла…
- Ну, надо же…, - хмыкнул ловчий, исчезая в пламени очищающего огня, - Любовь, однако…
*
Он вышел из офиса и сразу попал под дождь. Осенний ливень почему-то пах горящим деревом. Хотя он догадывался почему: вот уже две недели после похорон этот запах не оставлял его ни на секунду. Пышные были похороны: море живых цветов, море венков, море искренних и не очень искренних слёз и этот запах…
Щелчок центрального замка машины и душераздирающее «Мяу» прямо из-под колёс. От неожиданности он выронил ключи. Поднял, присел на корточки, заглянул под машину. Два полыхающих зеленью глаза прожгли навылет.
- Мяй?! Это ты, мальчик? Живой… Как ты нашёл меня?
Он абсолютно не обращал внимания на то, что свитер уже не белый, он ощупывал кота, какой насмерть вцепился в тот свитер и мурчал громче трактора "Беларусь".
- Мяй, я слышал, что кошки способны отыскать дом, спустя много лет, но чтоб найти почти незнакомого человека… Ты, гигант, старина.
Он не спросил даже самого себя, почему кот пришёл именно к нему. Зачем?
Он чувствовал что-то такое, о чём думать чревато. Обтерев мокрого, грязного кота сухим полотенцем, он посадил его на заднее сиденье машины.
- Поехали домой, друг, только заскочим в «ЗооГурман», туалет там прикупим, игрушек, поесть. Есть хочешь?
Кот не хотел есть. Всё, что он хотел… Или она хотела? Она… Всё она уже получила.
А за окном мелькал город: администрация, полиция, резиденция «Центра занятости" с вычурной табличкой на двери, знакомая девятиэтажка. Какая ерунда всё это… Не ерунда – запах свежести, ласковые руки и голос… Недоумевающий немного.
- А глаза у тебя зелёные… А тогда мне показалось, что жёлтые…
Подумаешь... И это тоже ерунда…

Она смотрела на глыбы льда. Лёд был холодный, немой, безликий.
И ей казалось, что никогда её Лапландия - Север дикий
не станет садом, не расцветут две розы алых, а может, белых.
Ведь к ней, не то что не подойдут - не подползут! Ей не нужен мел их,
застывших в страхе глупейшем, лиц. Не нужен! Слышите? Всё не нужно!
Снег то резвился, то падал ниц, такой беспечный и непослушный.
И было больно, потом никак, потом... Но это уже другое.
Она подумала: " Вот дурак! Да я же - чудище ледяное!"
Она хотела его взашей! И так старалась казаться строже.
А он смеялся: " Давай - убей!", а ветер спрашивал: " Сможешь? Сможешь?"
Сюжет обычный, финал простой. Хотя, не видно ещё финала.
В квартире маленькой городской свет абажура казался алым.
Он вместе с внуком смотрел кино, а после внука повёл в художку.
Ей вспоминалось её "давно". Тихонько ветер стучал в окошко.
Снег за окошком играл в метель: как был ребёнком, так и остался.
В углу стояла скромняга-ель, стеклянный шарик-пузырь качался.
На кухне чайник, устав кипеть, сам отключился почти без звука.
Уютно было на шар смотреть и дожидаться его и внука.

Ветер сегодня зол, до предела взвинчен
и нахрапист, словно подвыпивший урка.
Уводи его за город. Ничего личного.
Не выяснять же с ним отношения в переулке?

Уводи его за город! Уводи скорее.
Ты его сейчас ненавидишь, и он тебя ненавидит тоже.
Там ты выдохнешь легче, он расслабится, присмиреет.
Вы хоть разные с ним, но всё равно - похожи.

Там ты выдохнешь легче, и будет ему не тесно.
На одной стороне не нашли согласия - пробуйте на четырёх сторонах.
Город, осени нахлебавшийся, вам ни капли не интересен.
Он не то чтобы с вами, он сам с собой на ножах.

Город, осени нахлебавшийся, только представляет себе, что светел.
В нём каждый ворон задрипанный думает, что он - Гамаюн.
Ну, а здесь... Здесь есть памяти серебристые сети
и, попавшие в них, сотни потерянных вами лун...

Однажды богу приснился сон
про дождь в пустыне и снег в июле.
Наверно, был прихворнувшим он
и очень сильно температурил,
когда, не выспавшись, сгоряча,
сказал, что свет на земле не божий,
что двери в небо не ждут ключа,
а умирающие врача.
Не поможет.

Он громко кашлял, и странный гром
взрывал декабрь, в момент привыкший
к дождям, мятущимся за окном,
к набухшим почкам, да мокрым вишням,
к почти приказу "Молчи и жди!"
к повязке-шорам, что взгляд скрывает,
к тому, что выпавшие дожди
умирают...

Сердце горячей волной накрыло. Кровь превращая в тягучий ком,
пуля свинцовой бедой застыла, поцеловав его над виском.
И в тишине потерялись звуки. Только лишь ветер смотрел извне,
как протянула землица руки и приложилась к его спине.
Выплеснув утро вином из рюмки, небо кроваво сочилось вниз.
Солнце металось, как заяц в сумке. Остервенело клевала высь
стая ворон. Почему то чёрный, воздух втянулся в тяжёлый вдох.
В уши ворвался щелчок затворный. Бимка залаял( а Бимка сдох).
Рядом тихонько заплакал ветер и, пошатнувшись, упал ничком.
Как на рекламном большом буклете дом появился. Красивый дом.
Лишь на двери облупилась краска. Кто-то за дверью шепнул:" Привет..."
Дверь потянул на себя с опаской. Страшно... И всё же...
Да будет свет!

Картина Джоэля Ри

Тот, кто думает, что бежать по снегу легче, чем по размокшему от дождя суглинку – ошибается, как и тот, кто уверен, что бежать вообще невозможно. Если ты знаешь, что преследователи намерены порвать тебя на куски – тело, используя генетическую память, самостоятельно вспомнит всё, что заложила в него природа. И вот ты уже бежишь, наклонившись вперёд, чтобы сила гравитации не давила на прямой корпус, а дополнительно толкала вдоль по горизонтали. Руки согнуты в локтях, а ноги - в коленях до угла в девяносто градусов, и работают, как короткий, но быстрый маятник.
- Хрясь!
Это ломается твёрдый, устойчивый прежде наст, и я проваливаюсь по грудь.
Сердце замирает от накатившего животного страха, а мгновенье спустя, появляется ощущение, что оно тяжёлым сгустком сползает в ноги. Взвившийся снег оседает на лицо, словно стайка злых, белых москитов.
- Сейчас тебя догонят, - торжественно сообщает мне кто-то невидимый.
В бархатной хрипотце низкого баритона отчётливо прослушивается издёвка. Наплевать! Главное – вытянуть себя из снежной ямы и дать отпор.
- Кто там? – спрашиваю я и очень надеюсь, что невидимый насмешник – не плод моего воображения. Но даже если и плод – лишь бы ответил.
Если знаешь от кого защищаться, то знаешь как.
- Хм…, - раздаётся рядом, - если бы спросил: «Кто ты?», стоило уйти.
Я выбираюсь, но проваливаюсь снова, и снова выбираюсь – и снова проваливаюсь. Голоса приближаются. Слившись в угрожающий гул, они давят и заставляют нервничать.
- Да кто там уже, чёрт возьми!
- Не упоминай имя сие всуе, - развязно усмехается невидимка, но отвечает коротко и серьёзно, - твоё прошлое. Всё: от охотников племени, что когда-то враждовало с твоим, до отряда боевиков, которых вы разнесли в ущелье.
- Мертвецы? – уточняю я, истерично хохочу и расслабляюсь, откинув голову на снежную подушку. Всё это: снег, бег, преследование – сон, кошмарный, но сон.
- Хм…, - несколько высокомерно хмыкает невидимка и заявляет:
- Вот так обычно и умирают: перестав сопротивляться, отдавшись усталости, уверовав в то, что стоит им проснуться, как всё само собой изменится к лучшему. Таков их выбор.
Голоса всё ближе. Из давящего гула отчётливо прорывается:
- Он где-то рядом!
- Барра!*
- Ахарай!*
- Банзай!*
- Аллаху акбар!*
И между всеми этими криками змеёй скользит свистящий язвительный шёпот:
- Пожалуй, я с удовольствием посмотрю на то, что с тобой сделают. Интересно: поднимут на копья, порубят саблями, порежут на ленты или отрежут голову?
- Да пошёл ты на хер! – ору я, и с силой, непонятно откуда появившейся, выдёргиваю себя из снежной ловушки.
И снова бегу, и снова, и снова ломается наст под заплетающимися ногами. Со свистом пролетает над головой и втыкается в снег индейское копьё. Перья орла или ястреба, угрожающе покачиваются.
- Хиии-ясь – свистит катана. Блик с клинка, мелькнувшего перед глазами, остаётся и скачет бешеным зайцем по лицу. Мне нечем дышать, я теряю силы и уже не бегу, но упрямо ползу.
- Бааа-ах – взрывается совсем близко граната, и снежные москиты злобно набрасываются на открытые части тела. Щелчок затвора заставляет меня подняться во весь рост.
- Мича? (Куда? - чечен.)
Увидев пропасть прямо у ног, я растеряно бормочу:
- Господи…
- Почти угадал, - с добродушным смешком сообщает мне невидимка, - Живи! Ты выбор сделал.
Мощный толчок в спину.
Раскинув руки, я лечу в бездну.
- А-а-а-ааааа…..
***
Порыв ветра заносит в открытое окно горсть тополиного пуха. Пушинки падают на спину спящего кота. Вцепившись в шкуру тёмно-серого цвета,они замирают и лежат спокойно. Кот не просыпается даже от звука закипающего чайника…

***
- Барра!*
боевой клич римских легионеров
- Ахарай!*
боевой клич древних евреев
- Банзай!*
японский боевой клич
- Аллаху акбар!*
исламский боевой клич

Мать давно не давала ему своего молока, а раз в два-три дня приносила воробья или мышь, а иногда просто какой-нибудь съедобный кусок с помойки. Сегодня она принесла что-то жирное, вонючее, очень жёсткое, но вкусное.
- Жри. Это шкурка от куска сала. Хватит на пару дней, а потом выметайся на улицу и сам ищи себе еду.
Он жевал жёсткую шкурку и от усердия у него выступили слёзы. Мать поняла это по-своему.
- И нечего реветь. Не маленький –полтора месяца исполнилось, - её обмороженные уши настороженно сошлись на макушке, но почти сразу обмякли. Она облегчённо выдохнула, - На первом этаже посуду моют, а я подумала, что это стерва-уборщица со своими банками в подвал прётся. Ты её не дожидайся – прибьёт сразу, как заметит.
Он отгрыз от шкурки столько, на сколько хватило сил, с трудом проглотил, едва не подавившись. Мать, облизав его засаленную мордяху, вздохнула:
- Как же ты похож на своего папашу! Как же похож…
Ещё пару минут она медитировала, плавая в своих, по-видимому, приятных воспоминаниях о недолгой, но яркой интрижке с породистым серым котом, которого привозила с собой эффектная парочка, приехавшая к престарелой родственнице, живущей в их доме на пятом этаже. Родственница та смотрела на местных кошаков спокойно, дышала ровно: не привечала, но и не гоняла. Пока гости измеряли величину родственных чувств, какая в итоге потянула на три дня, кот смог выскользнуть из квартиры, где ему сразу не понравились запахи. Родственница хозяев ему тоже не понравилась. Кот был умён, самодостаточен и избалован, поэтому без труда почуял фальшивку в умиленном старушечьем "уси-пуси". Замок на двери, как и хозяйка квартиры, был вроде и ничего ещё, но уже почти ничего. Если хозяйка через раз могла не добежать до туалета и упустить в штаны, то он мог два раза замкнуть дверь, а один раз лишь сделать вид, что работа выполнена. Воспользовавшись таким разом, кот бесшумно выскользнул из квартиры, оставив хозяина и хозяйку выяснять обязательства, сопутствующие будущему наследованию этой старческой берлоги, под затхлый запашок мусорного ведра и вонючий аромат пышной герани.
Почти сутки представитель самой что ни на есть элитной породы зависал в не особо дружной, но знающей себе цену уличной кошачьей команде, где его приняли за вожака сразу же, как только он навертел от души признанному авторитету – рыжему Григорию, чья хозяйка, заперев своего кота в квартире, с регулярностью раз в квартал подтравливала его друганов и подруганок, напихивая в кухонные объедки мышьяк. Травился в основном глупый молодняк, а старожилам был давно и хорошо известен горьковатый запах, идущий от вкусных кусочков. После выяснения отношений с приезжим Рэмбо, Григорий по собственной инициативе отсиживался дома, прикидываясь больным. А Рэмбо, то есть Джастин, успел оприходовать его подружку – тощую, облезлую, но очень любвеобильную местную шалаву, приносящую в год по два приплода. Детей своих шалава в основном поедала сразу же, ибо здоровых в приплодах было мало, а выхаживать болезные лишние рты, ей не хотелось. Чудом выжившие потом благополучно травились мышьяком или наматывались на шины грузовика, который раза два в неделю привозил товары в магазин с названием «Продукты. Ада».
В этом самом «Аду» работала уборщицей та тётка, про которую напомнила сынуле мать, наказав ни в коем случае не дожидаться прихода визгливой стервы. Уж мать-то на своей облезлой шкуре не раз убеждалась, что Ад – самое подходящее место для злющей кикиморы, ненавидящей их кошачью братию до трясучки. Зато весь кошачий народ с тайным восторгом, по большей части непонятным им самим, наблюдал, как у этой тётки прямо-таки челюсть отклеилась и повисла до тощей груди, когда она увидела, как вынули из дорогой, красивой иномарки не менее красивую переноску, в какой с царственным видом восседал мордатый серый котяра. Челюсть ещё долго не приклеивалась обратно, потому что кикимора услышала, как представительный мужчина шикнул на свою не менее представительную спутницу: «Осторожнее доставай, неуклёпая! И запомни - если твоя бабуля будет косо смотреть на Джастина – оставлю тебя тут одну дожидаться наследства. Поняла?» Через день спутница шикарного мужчины из шикарной иномарки напару с тёткой носилась по двору, истошно вопя: «Джастин! Джастин! Кис-кис-кис!», а мужчина наблюдал за ними с высоты пятого этажа, курил и периодически вопрошал зычным голосом: «Ну? Не нашли?»
Джастина нашли-таки в том самом подвале, где плодовитая шалава родила потом трёх его отпрысков. Двух девчонок, немощных и жалких, похожих на неё самою, она сожрала тут же, а мальчишку оставила и выкармливала до той поры, пока не почуяла, что воспоминания о сером большеглазом коте почти испарились из её безмозглой головёнки, а рыжий Гришка настойчиво намекает на продолжение отношений, прерванных внезапно накатившем на его подружку чувством пламенной любви к драчливому красавцу.
Мать домедитировала и, не оглянувшись, ускользнула в вентиляционную дыру, а он, сытый и оттого разморённый, уснул возле недоеденного куска свиной шкурки. Ему никогда не снились сны. Он просто нырял в беззвучную темноту и выныривал с жалобным писком, безрадостный и слабый, не ощущающий ни малейшего желания поймать и уничтожить злобную блоху, остервенело грызущую его кожу. Блох тех было превеликое множество, и он понимал, что воевать с ними бесполезно. Из дремоты он обычно вываливался, чтобы через некоторое время снова в ней увязнуть, но на сей раз его словно выдернули рывком.
Ошарашенный, он открыл глаза и понял, что летит куда-то. От резкого удара о землю у него перехватило дыхание, в уши прорвался противный, визгливый ор: «Опять заразы наплодила, сучка! Дави его, Вадим!» Что-то очень большое, страшное, вонючее стало надвигаться на него, оглушённого, тщедушного, бессильно распростёртого на проезжей части дороги, что вела к магазину «Продукты. Ада».
Коренастый, плотный мужчина в потрёпанной кожаной куртке выбежал из того магазина, оставив на кассе пакет с оплаченными продуктами. Неистово размахивая руками, он кинулся чуть ни под грузовик и подхватил котёнка на руки.
- Малахольный, - хмыкнула кассирша, видевшая всё из окна, но когда покупатель вернулся за пакетом, улыбнулась так знойно, что помада морковного цвета на тонких губах почти растаяла, - Жене такую красоту повезёте, или будете один воспитывать?
- Жене, - буркнул в ответ мужчина, и помаде перестало грозить глобальное потепление.
А ему, засунутому в карман кожаной куртки, было всё равно куда и кому его повезут. На него нашло странное состояние равнодушия ко всему и всем вокруг и к себе в том числе. Весь мир, какой он толком то и разглядеть не успел, отступил от него, словно волна от скалы на момент отлива. Немного погодя он слегка оживился от приступа тошноты и благополучно выблевал прямо в карман, где сидел, не разжёванную как следовало бы, свиную шкурку и снова впал в прострацию. Потом его оттирали, потом он наблюдал, как оттирают карман, потом его опять засунули в чистый уже карман, потом снова достали и передали в другие руки. Он услышал женский голос, такой же тёплый и мягкий, как руки, что пытались его согреть:
- У него – шок. Очень сильный. Сейчас уколю успокоительное. А вот насчёт взять… Муж вряд ли разрешит.
- Если не разрешит, я вечером его заберу в свой гараж. Домой взять мне жена тоже не разрешит.
Он никак не отреагировал на укол, посчитав про себя, что это очередная кусучая блоха добралась до кожи. Но блоха быстро отстала, и стало тепло, потому что его завернули во что-то пушистое. Он, наконец, согрелся и уснул, а проснулся от вкусного запаха. Перед носом стояла тарелочка с непонятной едой. В большой, светлой комнате никого не было, кроме маленькой женщины с добрыми зелёными глазами, она погладила его, и он узнал те самые тёплые руки.
- Кушай, детка. Это макароны с мясом. А потом поедем домой. Тебя забыли забрать, и это значит, что кое-кого придётся уговаривать оставить тебя, хотя бы на первое время. Кушай и ничего не бойся. Теперь всё будет хорошо.
Он вкусно поел, попил, его снова завернули в мягкое и пушистое и понесли, а потом он увидел того самого «кое-кого», которого надо было уговаривать. Как это делать, и что сие действие означает, он не понимал, поэтому ничего не делал, а просто молча смотрел, не отрываясь, в глаза мужчины. Страха не было, потому что, не смотря на строгое выражение лица, пристальный взгляд серых глаз никак нельзя было назвать злобным. Прервав пояснения женщины на словах: «Это же надо, какая безответственность!», мужчина протянул к нему руку:
- Ну, приятель, пошли избавляться от блох.
Рука была большая, гораздо больше, чем у женщины, он весь поместился на одной ладони и порадовался, почуяв своим тощим задом, что ладонь, хоть и грубее женской, но такая же тёплая. И вода, в какой его мыли, тоже была тёплая, а уж как пахла… Совсем не тот запах, что был в подвале. В доме вообще хорошо пахло: вкусно и уютно. Прямо с ладони, мокрый, но чистый, он потянулся к мужчине и понял, что хочет остаться тут навсегда, а ещё он понял, что обязательно тут останется. Мужчина почесал его за ухом, дунул в нос и улыбнулся:
- Ох и здоровый же у тебя дюндель, - и пояснил, - дюндель – это нос в твоём случае.
И он остался. Навсегда. Правда, не очень любит, когда ему говорят: «Дюндель! Веди себя прилично!». Он предпочитает другое: «Дюша, попьём молочка?»
Теперь ему часто снятся сны. Чаще всего – много разноцветных шариков и игрушечных мышей. И лишь иногда – злая тётка, огромная машина и холодная пустота, в которой слышно только, как бешено колотится сердце. Его сердце. Но оно быстро успокаивается, когда его подхватывают или большие, или маленькие тёплые руки. Дрожь медленно стекает под ласковое: «Тихо, Дюша, тихо. Это всего лишь сон…»