Давай без фанатизма...
Ночь длинна.
Смотреть, как заколдованные ваху
летят синхронно с карпом и тунцом,
зомбировано следуя на юг.
Учись мечтать со мной напополам,
две нити могут стать одной рубахой,
ракушка - неизведанным дворцом,
две капли - целым миром на краю.
Луна роняет приторный сироп,
смеются уголки китайской крыши,
урчат морской керамикой - коты,
их ставят ночью окна охранять.
Учись играть одну и ту же роль
на двух сердцах и двух подвздошьях
Слышишь?
Как стаи рыб затягивают в рты
морского короля...

Зачем летают ночью совы?
Они высматривают сны
Как сонокрады, соноловы
И сонохраны тишины.

Они летят на нежный шорох,
Хватают сон, в котором ты,
Но иногда, бывает, в шторах
Застряв, громят горшки, цветы.

Проснешься – сна как не бывало,
На горизонте уши сов.
Опять, опять под одеяло
Ползешь досматривать любовь.

Но поздно. Греза недоступна.
Не застелив свою кровать,
Ты полетишь по божьим дуплам
Следы бессовицы искать.

/Бессовица
автор: Юрий Борисов/



Зачем расхаживают Юры по ночам?
Они высматривают сны у сонных женщин,
как те в бреду - то стонут, то кричат,
то плачут, то смеются, то трепещут.

Крадутся Юры по альковной темноте,
уносят сны с проворством клептомана -
оставив поцелуи возле тел
расслабленных и розовых, чуть пьяных.

Но, иногда, запутавшись в траве
пушистых белоснежных ковролинов -
роняют капли ба́ричных кровей,
что испаряясь - будят дев любимых.

Приходит час - и снов, как не бывало,
по комнатам гуляет запах Юр...
Где, Юры? Дамы жмутся к одеялам,
как яйца прилипают к жару кур.

Но поздно. Улетают Юры мигом,
им не важны без снов - изгибы дам...
А те, увязнув по́ уши в интригах,
впадают в явь, как бху́ты в Иордан.

Я перестала чувствовать людей,
а может и не чувствовала вовсе.
Как зонт в метро, я потеряла осень,
и больше не нашла её нигде.

А кто твердил, что осеней не счесть,
что их, как звёзд, полным полно в запасе?
Сижу, темно, толпа в небесной кассе -
билеты ждёт. А встать, уйти - не честь.

Жуть - очередь всё дальше и сильней
безумцев голоса и недовольных.
Чёрт дёрнул раз: - Тебе сидеть не больно?
Душа плывёт, как облако во сне.

- Нет, мне не больно. Жарко тут у вас,
привычней как-то сквозняки и ветры.
И эта цепь из рук - на километры,
и в чёрном океане - рыбий глаз.

Мне бабушка откуда-то хрипит:
- Молчи и жди, ты спустишься в нечётном,
сиди-ка ровно, укачало что-то,
не бойся, перед входом, окропит...

Окно. Лучи. Не рыбий глаз - пузырь.
Туман из капель. Свет наполовину.
А белый шулер режет пуповину
и слизь сосёт баллоном, как упырь.

Лист цвета мёда влип в окно. Знаком
пёс чёрный, рвущий розовую ленту.
Воскресший дом. Блаженные моменты -
дождь брызжет в лоб, в рот льётся молоко.

4 декабря Введение во храм Пресвятой Богородицы
.
.
.

Сыты ли были волки? Не будет получен ответ из времён...
Но тот день ещё вспомнят однажды Ареопагит, Амвросий и Каллист,
и не только они... Миллиарды людей и из разных веков, а покамест
кучка родственников и знакомых поставила девочку пред алтарём

после вхождения в храм со свечами и песнопений из уст.
От престарелых родителей во исполнение тайны обета
в дар отдавалась Царю из Царей отроковица чистого цвета,
в теле трилетствия - дух совершенного разума светел и густ,

сочен и нежно-торжественен. Как в предвкушении миссии - нести
данные свыше заветы с младенческой плотью навечно едино.
Сказано, будто такой и увидел Захарий, предавшийся диву,
разом объемлемый Богом, а до неё - не познавший истин.

В детской рубашке до пола с подобием мафории на тунике,
благоуханный её аромат разносился девственным пением.
Сон вызывал восхищение на лицах. Недолгий подъём по ступеням,
и на пятнадцатой - вспыхнул невидимой силой любви на лике.

"Чудо, чудо ..." , - шептали и люди, и ангелы одновременно,
а первосвященник, взяв руку Марии, в Святая Святых принимая,
открыл парохет, где Завета Ковчег и курильниц дуга золотая
навряд ли сияла так ярко, как будет сиять ей звезда Вифлеема.

Пусть впереди ещё годы безбрежной кротости выльются в толки -
о безупречности вкуса и о маслиновой скромности взгляда.
Годы, чтоб сил набраться для всякого круга земного ада.
Вместе с добром из вселенского чрева родятся голодные волки.

2013

Спасибо Аэлю за идею)

Салат из кабачков, шампанское и водка,
Оливки, оливье и красная икра...
Все празднуют и пьют, а я грущу о волке,
С которым целый год охотился, как брат.

/Год Волка, автор: Аэль/
.
.
.
.
.

В неоновом колье, с браслетами на лапах,
в разы отяжелев от ваты и стекла,
дурманит воздух ель. И курит Римский Папа:
красавицы такой - не видел Ватикан.

Искрится фермуар звездой семиконечной,
психует лунный свет от танца голых свеч.
Зайчатина, балык и... оливье, конечно.
Без "классики" - границ времён не пересечь.

Икринки лучше съесть, иначе будешь грызть их,
как "шредер" измельчать записки южных стран.
Снимает шкуру Год Любвеобильной Рыси,
и я о ней грущу, как кровная сестра.

Двенадцать пик проткнут расплавленное небо,
какой-то пьяный дрил испортит белый снег.
И взвизгнувший звонок сорвёт меня, как лейбл
от фирменной любви, закончившей свой век.

Есть женщина в далёком Сомали,
она перебирает жемчужины на обочине.
Она жива, благодаря силе, более могущественной,
чем великая природа.
Но это её смерть.
Она умирает, чтобы выжить.
Из чего она сотворена?
Я хочу быть выносливой, как женщина с бусами в руке -
без боязни обращаться к небесам.
Но это - её жизнь, а это - моя...
Сердце жмёт, как неразношенные туфли...
(с)
.
.
.
.
.

Осень платье меняла по несколько раз на дню,
как капризная светская дама до выхода к прессе.
День за днём привыкало сознание к дежавю,
путешествуя по знакомым местам в экспрессе.
Становился жестокой пыткой роскошный пир,
в туфлях ступни болели сильней, чем от трения берцев,
загустевший туман не давал рассмотреть весь мир,
а под градусом - бешено билось тугое сердце.
Здравый смысл сзывал на помощь весь опыт лет.
Спекулируя нежностью - в цели стрелять опасно.
Проникая насквозь, убивал нереальный свет -
след побед твоих, тихо одержанных, ежечасно.
Смелость лихо шагнула из огненной в полынью,
по душе оказались яства придиркам гурмана,
ненавязчиво пробуя это конфликт-меню,
воздавая почёт шеф-повару ресторана.
В высшей степени обладая догадкой чувств
и достоинством, что хвала для любого чина,
забирая в свой плен , без всяких к тому искусств,
овладел так, как может владеть лишь один мужчина.
Избавляя с улыбкой от козней завистливых сук,
жизнь не раз против шерсти язвительно прочесала
и настольною книгой изысков любовных наук
представала на оба колена со взглядом вассала.
Отдавала другим остывших чувств миражи,
как кольцо с позолотой был обруч осеннего солнца.
Жаль, что нет эвтаназии для непокорной души,
что, смакуя, обходит законы природы и бьётся.
Разжигая порыв и нательный снимая крест,
предаваясь с тобой расточительному пыланью,
стать желанней и слаще - в медовой ночи невест.
Нет, не думаю... Это, всё таки, жамевю.

2013

Юго-западный ветер вычёсывал спинки шиншилл,
бриллиантово-нежно играя в преддверии марта.
Снег напал Бонапартом и в плен захватил гаражи,
голубую церквушку, которую строил жид,
где когда-то крестилась лет двадцать назад Мари Артэ
в белом ситце - изрезанном позже на три лоскута.
Бонапарт до утра в черепичных зигзагах плутал...

Ароматная лытка парила на праздничной кухне
и сводила с ума двух котов и жильца наверху.
Два кота не могли поделить, драный ими же, пуфик
и боролись за тело единственной выжившей мухи,
корреально терпели Хадсона, тот был худ,
пах - то пивом и банными листьями утром в субботу,
то - бензином с резиной, когда возвращался с работы.

Солнце утром ленилось жантильничать, чайник блажил
"Песню накипи" после будильника - с "Беби, здравствуй".
Нужно было: выгуливать - муху, котов, шиншилл;
провожать полу-доброе Худо туда, где жил;
помахать Бонапарту, желая счастливых странствий;
в пудру, тушь и помаду запрятать лицо, как карту,
и сбежать к Шерли Холмсе, пытаясь любить Мари Артэ.

Седьмая пятница - 138:
удивительная
.
.
.

А завтра - всё будет совсем не так.
Перевернётся с ног на голову. Изменится.
Ты воскликнешь - какой же я был дурак,
если, как архетип идальго сбавлял шаг
и, сидя на прежней кляче, атаковал мельницы.
Мельницы, мельницы... Сколько их впереди?
Ровно - полжизни... Может - чуть сверху... Дай боже.
Не раз предстоит до вздыхающей в такт - груди
дотронуться через корсаж чувств и один на один
быть с удивительно бархатной нежной кожей.
Юной. Но лопасти времени перемалывают мираж,
до неузнаваемости искажая лица, события, атлас...
Ты можешь с улыбкой рассматривать цветной коллаж,
где я - среди тех, кого, если захочешь и то - не предашь,
просто иллюзия, галлюцинация, как у героя Сервантеса.

Седьмая пятница - 136:
хрупкость
.
.
.



Что может быть слаще любовной предтечи?
Протяжно-таинственно время текло,
снег рухнул на город при солнечном свете,
от яркой лавины разбилось стекло.
Ты рядом, так близко,
все фразы до точки - я помню -
любовный неистовый бой...
Ты сердце моё разорвал на кусочки
и соединил... Самый лучший, родной.
Дрожал хрупкий луч от невиданной силы,
столкнувшей - и губы, и судьбы, и грех;
он больше не видел нас - странно красивых,
упавших на снег, но летящих наверх.

2013

"пусть прошлым задыхаюсь, но дышу,
захлопывая старые тетради"
Тень Ветра

Спасибо, Таина)
.
.
.

Когда раскурят черти анашу,
собравшись на поминках маньериста,
я тост за лесть и хитрость возглашу,
не приковавших ног моих за пристань.

Когда омоют ангелы маршрут,
смотрящего в пучину - медальера,
я тост за ложь и зависть возглашу,
не обуздавших дикие манеры.

Когда мой Отче не услышит шум
от звона, что издал упавший волос,
я тост за палача провозглашу,
держа в руках отрубленных свой голос.

Малыш повзрослел, возмужал и немного обрюзг.
Он треники предпочитает изяществу брюк,
Диван, телевизор...

Работа - в комплекте с начальством, дочурка - с женой.
Расписан-прописан рабочий день и выходной.
И скука прописана здесь же с вином и виной -
Терпи и завидуй

Тому, кто начальник, а значит, по рангу — козёл.
Тому, кто не нажил солидное брюхо- «мозоль»,
Тому, кто успел — незаметно схватил и ушёл,
Тому, кому в жизни волшебно даётся - и всё -
В подарок от счастья.

С соседом он в шахматы режется по выходным.
Пускают - дуэтом - минздравом осУжденный дым...
А если Малыш ненадолго остался один -
К окну он садится спиной и в окно не глядит:
Оконный пакет герметичен и непроходим
Для детских чудачеств...

...А где-то на крыше - вот кто бы помог завести -
Сломался моторчик — починит — ей-ей полетит -
Седеющий Карлсон.

Автор: Александра_Одрина
.
.
.
.
.

Спокойствие, только спокойствие! Карлсон сед,
ворчлив и медлителен (всё-таки - столько лет!),
но он виртуозно играет в скитгаб и сет,
и это, пожалуй, одно из его преимуществ...
Стокгольм изменился, а небо, как прежде - висит.
И ветер-то помнит про каждый смешной визит,
пропеллер в полёте - клубничный съедал бензин,
работал бесшумно - от крема и сливок погуще.
Пусть время оставило память о нём, Малыше,
от кабриолетов - ничто не осталось уже,
по улицам мчат Ламборджини, Феррари, Порше,
и грустно смотреть на район Вазастана с рассветом.
Внизу ресторанчик раскрученный и бистро,
а Карлсон век на диете почти. И стон
от запахов кухни не слышит никто, и слов -
"skitväder", "skit också", "skit i det"*, летящих на ветер.
Всё стало чужим, непохожим, и дом - не дом,
всё чаще на крышах бродячие - кот с котом,
а друга он видит так редко, что моветон
и холод - влияют на голос и аритмию...
---
Всё, может, ещё наладится на крышах и на земле,
хоть нынче квартирные воры круче Филле и Рулле,
так хочется чая горячего к ночи и снится рулет,
как делала Фрекен Бок в Дни Святые.

*"паршивая погода", "чёрт побери", "хрен с ним" - швед.ругат.

конкурс: "Осенний бал" Финал


С благодарностью моему партнёру Николаю Агальцову)

Мы видели её - под кроной дуба,
цветущего в черешчатой весне,
она садилась бабочкой на губы
тебе и мне.
Мы знали её - розовой малышкой,
сосущей вымя сливочных небес,
и трепетно её качали свыше -
то Бог, то Бес.
Мы трогали её - за пряный локон,
летящий с ветром наперегонки,
а шлейф её касался двух истоков
одной реки.
Мы прятались, как дети, с нею вместе
в шалаш, судьбой расписанный в финифть.
Она - слепой божественный танцмейстер
учила нас - любить.

по мотивам D.H.Lawrence Last Poems (1929)
"Кит не плачет"

And over the bridge of the whale's strong phallus, linking the wonder of whales
the burning archangels under the sea keep passing, back and forth,
keep passing archangels of bliss
from him to her, from her to him, great Cherubim
that wait on whales in mid-ocean, suspended in the waves of the sea
great heaven of whales in the waters, old hierarchies

перевод Андрея Пустогарова

И по прочному мосту его фаллоса,
чтоб не прервалось волшебное племя китов,
туда и обратно расхаживают под водой
огненные архангелы счастья,
от него к ней и от нее к нему,
светлые херувимы, древние иерархи,
поджидавшие китов посреди океана,
развернувшие для них в морских волнах светлые небеса,
светлые небеса китов на водах.


автор фото Катерина Бодрунова

Здесь нас никто не услышит - танцуй и пой
на глубине изумрудных трёх тысяч лье.
Крабы царапают нежный махровый слой,
тянутся в ромбы нейлоновых рыбных лет.
Крошится зыбкий жемчуг манящих звёзд,
в недрах хранится девственный лунный луч.
Где-то над нами грохочет смертельный хлёст
соли, сжирающей жизни земных лачуг.
Выгнулась радугой стая немых серко́в.
Плавают свечи, касаясь живой травы.
В этом пространстве не ставят в углах икон,
белые кости ласкает морской ковыль,
в черепе Немо ютится безумный ёж.
И невесомое сердце не так болит.
Красный отшельник верно гадал - найдёшь
только одну среди тысяч других афалин.
Тёплые губы тычутся в скользкий бок,
скоро стемнеет разум, ворвётся зов.
Не отдадим плавники - не получим ног,
рак хохотал на горе и кивал нам зло.
Жаль, ты его не слышишь, мой сильный кит,
пой и танцуй - песок золотит часы.
Ветер ломает руки сухих ракит
там, где найдёт две души человечий сын.

Конкурс: Один-в-один Игра пятая
Замок с привидениями
детская пеcенка "Бабушкин козлик",
стилизация под классику
.
.
.
Так долго вместе прожили, что вновь
второе января пришлось на вторник
/И.Бродский "Шесть лет спустя" /

.
.
.
.
Так долго вместе прожили, что в ночь,
за несколько часов до смерти Яшки
старуха, словно мух, сгоняла прочь
предчувствия с бессонницы, бедняжка...
Ей мнилось - полумесяца резец
впивается козлёночку в рубец...

Так долго вместе прожили, что час,
когда петух прокукарекал глухо,
разлился, как козлиная моча,
и на рассвете чуткая старуха,
собрав с кувшина плёнку молока,
коту плеснула, чтоб болезнь лакал.

Так чужды были всякой новизне,
что гладя рожки белому козлёнку,
ей вспомнился покойный муж, брезент
зелёной лодки - схожей с их маслёнкой,
в которой вместо масла - козий сыр.
и тень - от гостьи и её косы.

Так долго вместе прожили, что грунт,
смешавший чаши вдавленных следов
с копытцами, которые умрут
на перекрёстке выживших умов -
вмиг съёжился, как лоб больной старухи.
Грустил серьгой, что думала об у́хе

Так долго вместе прожили без слов,
без морозилки, без микроволновки,
без утюга, без пылесоса... Зло -
принёс прогресс, и все его уловки
старуха обошла за три версты.
Не Яшка, так ушла бы в монастырь.

Так долго вместе прожили, но чёрт
держал Святого Якова за копчик.
Старуха, трижды плюнув за плечо,
забыла дрём и вещий сон из ночи.
Козлёнок поскакал свободно в лес.
Прошёл насквозь и в волчьих ртах исчез.

- Мы слишком часто ругаемся.
- Может, мы просто несовместимы?
- Может.
- И что будем делать?
- Совмещаться. (с)
.
.
.
.

Бок ó бок в квартире со мной - неприру́ченный лев,
огонь гривуазный, влетающий в обруч форнакса1.
Мы знаем друг друга - по Брайлю, по Фрейду, по Баксу2,
мы чувствуем Цельсий и свой Фаренгейт на нуле.
И целимся выше, и каемся дольше. И глубже
срываемся в пропасть, все камни и птиц обогнав.
С чего в диком льве начинается нежность? Не с губ же...
Душа цепенеет от ба́рреля жара в угля́х...
Сквозь сено морское таращатся рыбьи лупетки,
за призмой стеклянного дома - к премьере плывут,
волнующий шёпот проглотят лагеной3, а в клетке
летучие мыши играются с плёткой в углу...
.
.
.


форнакс - лат. fornax - печь
Стивен Бакс - эксперт в области прикладной лингвистики, преподавал в разных университетах разных государств, в н.в. Stephen Baх
профессор Университета Бедфоршира (Великобритания)
здесь (примеч. автора) жонглирует с англ. bucks - сленговым названием доллара.
лагена - слуховой орган рыбы

Влюбляюсь бездонно, хронически, неумолимо
в текущие пряди прославленного виртуоза.
Как чувственно пальцы касаются губ пианино,
срываются звучные капли до тихой лавины.
Соцветия хойи не прячут пахучие слёзы.

Где бог рыжекудрый играет с дитёнышем ло́ся -
под рамой паук опускается в бледную руку...
Сорочьи овации терпит дворянская осень,
ажурный чулочек поправит украдкой и просит
подать кринку мёда святому пророку Варуху.

И нет мне спасения в будних и праздных забавах,
Хранить для него эту спелость без сочных надкусов,
натаскивать сдержанно дико ревнивого мавра.
Шумят фейерверки и в ночь до безумия мало -
быть в центре его безупречного тонкого вкуса...

Два часа этой осени можно было бы уложить
в телевизионную драму,
в сатирическую программу,
даже в дорогу к храму...
Можно было пропеть, прожить,
прокричать, прокурить в заплеванном тамбуре электрички,
нервно жестикулируя или ломая спички...
Только спички лет двадцать уже за бортом,
в электричках ты ездил в почти забытом уже
промозглом и бешеном девяносто четвертом,
говорить, и кричать, и петь больше не о чем -
смыслы
остались
там.
Мегаполис и утро, и новая ода семи потам,
и на старом железе твоей башки обновленный батрачит софт...
Да и осени было не более двух часов.

автор Мамай
.
.
.
.
.

Это время горячего ла́тте и ореховых круассан,
нейлоно-капроновых драм,
распутности сдержанных дам,
шествия магомедов к своим гора́м...
Оцепеневшего мозга, казалось, на два часа
напрочь забывшего несколько строчек заученного эклога,
худо ли бедно, не сетуя - вспомнишь Бога.
Только вот Бог лет двадцать не ходит с тобою в пабы,
и той, что осталась за тысячи милей - не мил, не своя уже
таскается осень вольфрамовой стружкой, бесстыжею бабой,
Эр-Ракка
прессует
и жжёт...
Глушишь бурбон и смотришь танцовщице на живот,
на крутых железяках в последние рейсы уходят пилоты.
И блефует два года осень, скрывая - кто ты...

Если бы всё приключилось не так, а иначе,
мальчик не встретил бы добрую белую Ангу...
Ты засыпаешь, не выпив любимого манго,
сыпется струйкой с каштана за окнами манка,
спрятана пара билетов на цирк в новом клатче
Девочка плачет.
Синяя жилка танцует в синхронности с пульсом,
пальчики в маркере - ожили Савва и Нанти.
Сытый хомяк завернулся в истерзанный фантик,
стрелки застыли, как гипотенуза и катет,
ты снисходительно смотришь на розовых пупсов.
Девочке грустно.
Завтра анжуйский хомяк перестанет быть - Рино,
в Фавло крещён будет заново, лучше бы - в Макса...
Можно с ума соскочить - не девчонка, а плакса.
Звёзды врываются импульсом в девичий а́ксон
Девочка-сказка.
Утром, однажды, обвившись красивой лианой,
скажет: - Мам, хочу на ДР Троя Сивана...

Шёл дождь.
Такой, что свет от фар не мог его пробить.
Потело грязное стекло в прокуренной кабине.
И выть, хотелось волком выть, мотаясь по чужбине.
Он не спеша притормозил, идя на поворот.
Стояла девушка вдали, меняя суть пейзажа.
Промокший плащ блестел звездой над чёрной полосой.
Рука. Застывшая рука. Так нереально даже.
Ему почудилось? Мираж... Но тень была живой.
Молчала ночь. И дождь затих. И спутница молчала.
Ни слова не было в душе, рулём скрипел мужик.
Её лицо казалось - сном.
И с самого начала - с косы закрученной текли
ручьи на половик...
Машина встала на путях. В шлагбаум били капли.
Он кашляну́л, переспросил - куда её везти.
И Приму-Дону уронил, наверное, раз пятый,
но поднимать уже не стал, а в изумлении стыл...
Она взглянула на него глазами - морем боли.
Небесный омут. На губах засахарился мёд.
Рукой дотронувшись волос - рассыпала раздолье
пшеничных, охровых полей... А руки были - лёд.
Он так хотел её согреть, запутавшись в наречьях.
Не удивившись - под плащом она была нага.
Дождь стёкла заново стегал, а он кусал ей плечи,
от удовольствия рыча и хлопал по ногам...
Перевернувшийся Камаз нашли на третьи сутки...
В лесном массиве странных мест гулял один грибник.
Когда грузили мужика - панамку снял старик
и промолчал, что год назад здесь сшибло проститутку.

Мне ничего не осталось, как тихо любить тебя,
взбалтывать зиму ванильную с жаркой весной - во флюте́.
Ветреных мыслей колотится сюр, хлопает красный тент
С первым морозцем хозяин кафе посетителей растерял
и беспокойно бродил, выдыхая немой астматический пар...
К западу солнце вдавилось в оконные стёкла кирпичной оправы,
блудно румянятся крыши под мощной эрекцией башенных кранов,
и распускаются зонтики, пряча головки влюблённых пар.
Нитки дождя расползаются в чутком пространстве осенней мглы.
Произношу твоё имя в глухую акустику стен кабинета.
Мной аккуратно за дверцами сейфа сложены в стопки скелеты.
Жаль, что для рваной памяти - нет золотой иглы.

Так вслушиваются /в исток
Вслушивается — устье/.
Так внюхиваются в цветок:
Вглубь — до потери чувства!

Так в воздухе, который синь, —
Жажда, которой дна нет.
Так дети, в синеве простынь,
Всматриваются в память.

Так вчувствовывается в кровь
Отрок — доселе лотос.
...Так влюбливаются в любовь:
Впадываются в пропасть.

М.Цветаева
.
.
.

Yre...

Так вяжется на языке,
кусает виски за вены...
Так силятся на козырьке
дожди не сползти по стенам...

Так вертится смерчем кровь,
впивается ночь под ногти...
Так хочется съехать вновь
до бэби в пушистой кофте...

Так вепрь несётся в сон,
ломая земную мякоть...
Так хочется мне - раз сто
в тебе свои губы спрятать...

— Вы че? А, это вы и пальцы за меня загибать будете?
— Ага!
— Эй, эй! Алё! Стоп! Вы что это? И конфеты за меня есть будете?
— Ага!
— Ну, уж не-е-е-т! Тогда убирайтесь обратно в ларец!
/Вовка в тридевятом царстве/
.
.
.

Ларчики, ну это почти, как гарики)

ларчик №1

От кислого яда чернеет моя земля,
в чешуйчатом зеркале слепнут глаза души,
ползёт по молитве индиговая змея,
шипит, обвивая яйца, в которых жизнь...
Раздвоенной плётки слюна мотыльков мори́т,
акриды впадают в транс, не поют сверчки...
я эту змею в мгновенье могу убить,
но разве страшны мангусту - ужа харчки?

ларчик №2

БАСНЯ О ЛЮБВИ, РАЗЛУКЕ И ЖИТЕЙСКОЙ ПРОЗЕ
На полочке в аптеке рядом
лежали клизмочка и эластичный бинт.
Он на нее смотрел нежнейшим взглядом.
Ах, как безумно он любил!
/автор "даасад", он же Иннокентий Фривольный, он же Александр и т.д./
------------------

Когда пылает сердце - разум спит,
и Купидон - слепой. В кого он метит -
никто не может знать на этом свете,
"соображать", "планировать" - о т с т о й...
Влюблённость так похожа на азарт,
необходимы - бинт и клизма (шутка),
но коль на то пошло, то даже "утка"
вольна запасть на самый дряхлый зад.
Морали нет для истинной любви,
как истина - плохой скелет морали,
доярки акробатам так давали,
что проповедник балерин любил.
Любовь, как панацея, вне науки,
её нельзя законом обмотать.
А вы - поэт, таких вещей не знать ... mda,
простительно лишь - кобелю да суке.

ларчик №3

Ежедневно спеша, выполняем знакомый маршрут.
Очень редко меняем привычки, почти не меняем.
Если кто-то побрёл чуть левее - кричим: - Невменяем!
Если кто-то сменил указатели: - Шулер и плут...
В чуждых реках эмоций купаемся, сушим - свои.
Потихоньку теряем уверенность в вечности солнца.
Улыбаемся реже в ответ на слова незнакомца.
И советы, размеры, цвета - превращаем в нули.
С постоянною жалобой дышим на весь авангард,
олигархов, властей; тех, кто выше в искусстве и моде.
Заменяем зевками - ходьбу босиком на природе.
Покупаем цветы, не лелея свой собственный сад.
В мегаполисах пухнут склады из железных сердец.
За туманами смога - бледнеют и корчатся судьбы.
И давно уже всуе истрепанный - бог, хотя будь бы
сотворение мира сначала - известен конец
и изменится вряд ли. Как эти застывшие лица
обедневшей от злобы толпы в масках матерных дней.
Не видать нам вблизи чистых крыльев и глаз журавлей,
пока рядом в кормушке у дома сдыхает синица...
/2014/

конкурс: "Осенний бал" 2 тур

В поле зрения
автор: Николай Агальцов

Путь привёл меня неблизкий
в придорожный ресторан.
Я в уме считал сосиски
и глазел по сторонам.
Взгляд случайный сделал дело,
изменив судьбу мою:
в поле зрения сидела
ты, балдея от меню.
Первый взгляд - большая сила,
за усы его не трожь...
Удила ты закусила:
в левой - вилка, в правой - нож.
Словно снег весною тая,
край тарелки теребя,
на столе филе минтая
тоже выбрало тебя.
Впрочем, рыбы, как и люди,
ошибаются порой -
для гармонии на блюде
наготове взгляд второй.
Он тебе был послан боком,
абы как, наоборот -
ты потом уже с намёком
доедала бутерброд.
Тихий омут черти мутят,
охлаждая страсти пыл.
чтоб дотронуться до сути,
третий взгляд направлен был.
На дорогу ближе к ночи
вместе вышли невзначай.
Рядовой стрельбу закончил,
не допив при этом чай.
Через год себе признался,
что в тебе, наверно, я
до сих пор не разобрался,
ненаглядная моя.
После каждой нашей встречи
у меня глаза болят.
Даже если время лечит,
есть ещё контрольный взгляд...

------------------

Облучённый обречённый киллер
автор: Laura Li

Обедать в одиночестве - казалось бы, невесело.
Тюльпан хрустальный резался дугой брусничных губ.
Октябрь. Воспаляется хронически регрессия -
от точки бессемейности в мадерную хандру.

Филе минтая снежное к стеклянной вилке клеится,
дрожат горошки чёрные на лакомом желе.
Чудак жестикулирует руками, будто мельницей,
толкует что-то бармену, хватаясь за жилет.

Невольно взгляды встретились невидимыми искрами.
Шум стих. На стильный би́рдекель уставился бокал.
Чудак подвинул медленно гарнир с двумя сосисками,
ныряя (вижу!) мысленно в смесь роз и молока.

- А что? Царевич писаный... - подумалось мне искренне,
горяч и вспыльчив, выкован из бронзовой руды.
Не то что все хоттабычи с хрустящими менисками,
которых дёргать хочется за кончик бороды.

Ты подошёл уверенно, а я люблю уверенных,
слова бродили лишними, уставившись на нас.
Танцпол мелькал замедленно в ином влюблённом времени
и плавился под шпильками зеркальный хрупкий наст.

Мадера грелась яростно, сжигала спину молния,
по позвонкам уступчиво предательски ползла.
Взрывался редким выкриком сплав бронзы и плутония..
Исчезли в прошлом времени - бармен, минтай и зал...

С тех пор мадеры выпито... Река и море целое...
Царевич стал Царь-батюшкой и балует мой дух.
Бываем в ресторанчиках, где нет мороки с ценами,
где есть сосиски свежие и ароматный лук.

Танцуем ностальгически и до рассвета бесимся,
а иногда на полчаса обнявшись у окна
любуемся рождением тонюсенького месяца,
летит контрольным выстрелом звезда - навстречу к нам.

Сегодня ночью мне приснился Бродский,
мы спорили о чём-то на крыльце,
укутанном серебряной позёмкой,
в окне дрожала бледная свеча...
Неподалёку дворник, пьяный скотски -
пытался быть судьёй базарных цен,
забавно бормотал, зевал и окал,
по ветру - нецензурное кричал...
Листва игралась ведьмой возле о́си
добротной, им соструганной - метлы,
ломая прутья с хрустом, словно рёбра
осенней ярочки - волчица грызла зло...
Как странно сквозь меня смотрел Иосиф,
мы перешли зачем-то на латынь...
Окоченевшей мухой в январе
уснул вселенский слон.

конкурс: "Осенний бал" 1 тур

Танец на шоколадных листьях

Ночной вокзал хрипел и пел.
Вы, как барон, вошли в купе.
Я так легко попала в плен
янтарных глаз.
Перрон качнулся и поплыл.
Лампада розовой луны
с окна струилась на полы
под тихий бас.

Вам не спалось, молчала я.
Крутилась медленно Земля,
а на столе кипел коньяк
и кис грейпфрут.
И я решила - что терять?
Бог весть, в какие терема
навстречу шаркает зима,
а осень - тут.

Зарделась ночь от пары слов.
Мне просто с вами повезло.
Жизнь, не похожая на сон -
лукавый бред.
На полустанке мир да лад,
ажурных листьев шоколад
хрустел и дым спускался в ад
без сигарет.

Мобильник плакал и сопел,
слух завораживал Шопен.
Случилось всё до Туапсе,
а может за...
Душа момента дождалась,
я пригласила вас на вальс.
И тьма янтарная клялась
в моих глазах.

Как будто враз сошла с ума,
метель багряная мела.
Молочным платьем я влилась,
пятная вас...
А звёздный дог луну глодал...
Мы разошлись по городам.
Я не забуду никогда
случайный вальс.

Вот и финита ля... Чужд мне и незнаком...
Осень хохочет безумная за окном,
в горле першит изуве́рски полынный ком.
Сладко уснули, проснулись к друг другу спинами.
Звёзды садятся стаями на мосты,
птичьих следов на карнизах горят кресты.
Ты удивительно преданным был, простым,
и так легко пошутил на свидании: "Спи на мне."
Чёрных жирафов шеи тянулись ввысь,
в ночь небоскрёбы пятнами снов слили́сь,
танцем прощальным дрожал пожелтевший лист
с крохотным снимком девчонки и чау-чау.
Мир умирал, чтоб воскреснуть во всей красе...
Мы по нему шли обычные, как и все.
Чтоб исцелиться - купались в одной росе,
в небо взлетали пьяно, чтоб укачало.
Воздух изрезали звуки визжащих шин,
белыми нитками месяц в чернила вшит.
Стала слаба тобой. Кто же с умом грешит?
Просто приснись, пожалуйста, ты мне до́рог...
Девочка с чау- нашлась, говорят в новостях...
Нас - никогда не найдут, никогда не простят.
Я открываю шкатулку, какой пустяк,
сжав в кулаке то, что в ней сберегла Пандора.

экс

Давай уедем в Индию,
сейчас уедем в Индию,
в Оррису, Го́а, Лакшадвип
или в столичный округ...
И будем жить обыденно,
и есть рачков и мидии,
В бунгало джалфрези варить
и рис с чапати лопать.
Бродить по заповедникам,
там много заповедников,
гулять, где тигры водятся,
национальней парков...
Ты любишь собеседников?
Мы встретим собеседников
и посидим, как хочется,
и будем спорить жарко.
А где сады с люпинами -
волшебны, цвета райского
на фоне гор лазуревых
и свежести морской,
ты вспомнишь, как любили мы
в лучах рассвета майского,
когда Венера юная
взяла тебя в экскорт...
Давай уедем в Индию,
мы не бывали в Индии,
ты бросишь всё - друзей
и дом, и стылую работу...
Мы жили - жизнь не видели ...

но ты молчишь и видео
моей мечты - в стопе газет,
а за окном - Европа.

Справа Дубна́ течёт и впадает в Гжать,
хаты добротные липнут к дремучей чаще,
слева поля с турнепсом, горохом... Ржа
мажет хребет подбитого ЛАГГа в пашне
В сливки взбивается в старом бидоне дар
доброй коровы, вечно жующей клевер...
Воздухом сирым полон родной амбар,
но синеглазый мальчик бежит на север -
в сумке тряпичной дымится горячий хлеб...
Помочи трут вспотевшие плечи к ночи.
- Здравствуй, малой! Да сколько ж герою лет?
- Дядь, ты не смейсь, я буду - отличный лётчик...
Взор восхищённо обводит мечтой - самолёт,
детские руки касаются грязного брюха.
Жмурится в небо усталый седой пилот,.
а на бидон приземляется звонкая муха.
В гари охрип от горя угрюмый Гжатск,
там автоматы знал он для газировки....
Было колючим счастьем - сироп держать
- Дай три копейки, мам, для меня и Вовки...
В маленьком Клушино немец недолго был,
дольше осенняя студная морось гнила...
Возле патронов и гильз проросли грибы
с новой, тягучей к жизни, грибною силой ....
Было так радостно, радости больше нет,
пахнет бензином странный волшебник Ларцев...
Время пройдёт, тот нежно прижмёт к себе
снимок мальчишки в ярко-цветастом глянце...
Жёлтую пену стружки умело вьёт
батя. Ладонью - грубые гладит клёны.
Мальчик сбегает в мертвецки-пустой самолёт
и за штурвалом плачет смолой зелёной
...
- Кедр, приём, приём... И зимой - огни
небо пунктиром метят, а ей до смеха ли -
мать запрягает горечь в земные дни,
Юра отчётливо с выси кричит: - Пое-е-е-хали....

2013

Ещё пара дней и от осени не останется и следа.
Декабрь войдёт нагловатым гостем в предпраздничную эйфорию,
до мандаринового перегара оставшись.
Снег и вода -
летят, полируя душевные камни особенной терапией.
Летят и летят, натирая болезненно бледность холодных щёк
и наступая на пятки безмолвным прохожим, царапая спины.
Ветры вздымают полы кашемира и драпа со звуком "щёлк",
переключая сознание на новую жизненную половину.
Из ярко-рыжей становится пепельной улица, как лиса,
вечно меняет шкуру, и нрав - столичный и не из робких.
Раз в сутки счастливый клошар обернётся - краковская колбаса
зажата в руке, из кармана торчит горловина початой водки.
Он, улыбаясь, прошлёпает мимо и заноябрится день.
с точностью до миллиметра детально похожий - на предыдущий
В гладь ежедневника пишется брачная пара стихов тебе,
рядом банальный ps: ты самый любимый и самый лучший.

2013

"Когда мне было около 16-и, я нашел старый Pentax и взял рулончик пленки,
небольшое разнообразие цвета, наша собака и другие "испытания».
Я был счастлив с фотографиями, но не видел никакого будущего
в фотографии для меня...".
/ Джоэл Робинсон, канадский фотограф-портретист/


Автопортрет "Вдохновение"
Конкурс
Формула Белоснежки - 7

.
.
.

Кто я, один, без тебя? Муравей, подставляющий спину
граду из красного семени, буре колкой под соснами веймутова.
Оцепеневшая рыба в течении тёплого ковролина.
Комик носатый, рыжий, вчера перебравший вермута
после того, как гортань разогрел апельсиновый биттер.
Кто-то мне стрельнул из пальца в затылок: "Вот он, смотрите..."
Всё кончилось. Стоило паре лет столкнуть меня в рай. Книжный.
Времени смерч поглотил гору битых очков и придурков из бара.
Мозг, развернувшись, кричал что есть силы: "Где вы? Я вас не вижу-у-у..."
Тем, кто однажды макнул ржавый чуб в кафель школьного писсуара.
Было не страшно, а странно. Менялась Канада. Менялись люди.
Прежним остался нос Паганеля в американских буднях.
Визы, эмоции, чемпионаты, аэропорты с фаст-фудом,
оттиски, селфи, пароли, пески на Фиджи и писк диктофона.
Мир разложился удобно в кармане за долларом, евро и фунтом,
странный ботаник всегда увлекателен божьему глазу с трахомой.
Вечность смеётся до слёз и даёт шанс за шансом не стать червём
Белые мысли сбиваются в стаи на небе, где всё черно.
Что - катаклизмы, политика, войны, проблемы ООНа
против морей с океанами, рабски целующих ноги?
Как ни колдуй, несчастливый и грешный спешит за своим махаоном
и континенты сжимает худыми руками нескучный блогер.
Клавиши сами касаются пальцев, литера глухо поёт.
Кто я, один, без тебя? Вдохновение моё...

Оставим Love-story - истории, Googl(у) - гуглово, Yandex(у) - яндино,
в мире, где волос растёт от щелчка за облаком на небеси.
Когда поцелуешь в небо нескучную rouva-Финляндию,
я буду лежать на пушистой осоке без слов и без сил.
И ждать тебя, звать тебя, жаждать, когда ты герольда коснёшься -
холуйского ветра в минуту иллюзии нежности редкой.
Он дико примчится и срезанной клеверной брошью
упрётся в ложбинку пылающей голой ранетки.
Не думай о будущих скоро, летящих навстречу - песочной буре,
песочном дожде и песочных, зловеще пляшущих, человечках.
В мире, где в шутку апостолы срывом синапса часовни дурят,
можно расслабиться в стельку и слушать поющее стерео речки.
Ты же вернёшься, тогда и устроим ladies' night чисто по-русски,
мягче перины лежать на лопатках без воткнутой щучки финки;
фото, где ветер забавно играет в салки с расстёгнутой блузкой,
будет закладкой, пока ты в отъезде, (аминь!) дочитаю Кинга.

ladies' night (фин) - дамская ночь

Мелодекламация "Шельма"
читает Андрей Соколов - Неоновый /г. Москва/



Однажды всё закончится. Слова -
олдскульные, засаленные, с хламом
он встанет на блошином продавать,
в июле, изнывая от жары.
Однажды всё захочется сломать,
как скулы рядом дышащего ламы,
за плутоватый двоедушный мат,
калмыцкий, перекрученный с ржаным
и пористым хошутским диалектом...
Он запросто продаст осоку летом

и первый снег в конце зимы. Слова
его - раскупят раньше всех и прочих,
торгуясь, споря с пеною у рта
и брызгами монетными о столик.
Последний, словно дивного слона,
не знавшего коррозию и порчу,
со скидкой сбудет. И уйдёт в портал
историй перекупщик, винный стоик.
Инфаркт меняет планы так легко,
сдав комнатушку с белым потолком.

Слова его омоются дождём
в который раз, обсохнут, станут чище.
Их будет реставрировать рассвет,
изъяны, червоточины блюдя.
Напившимся, нечаянным жидом,
не выспавшимся, злобным, но не нищим,
который так же жаден, как и сед,
которого и годы не съедят -
листы возьмутся в тесную охапку.
И ляжет снег на дикую арабку.

И ляжет снег, который слижет пёс,
что будет выть в подошвы проходящих,
а те давиться и ронять куски
базарных пригоревших пирожков.
Опустится на землю главный трос,
невидимый, холодный и звенящий.
Как ржавую иглу под мрачный скрип
в безвременье затянет за ушко -
жизнь букиниста...
Боль вонзится в грязь
костлявой тьмы,
где жизнь и родилась

Рифмовать можно всё на свете, любые действия, любые эмоции, каждую минуту своей жизни.
.
.
.

Разбуженная болтовнёй ди-джея
под музыкально-беспощадный гром -
так хочется соседу дать по шее...
Она встаёт, рассматривает дом.
Традиционно - несколько движений
из области зарядки для телес
лень исполнять, но молит отражение.
Свежо. Легко. Забот - дремучий лес,
работа - волк, да завтрак - пресвятое:
дымится тост, лаская Маасдам;
желе, какао... Настроение вдвое,
нет, в десять раз прекрасней у мадам.
Не время лечит, совесть подгоняет.
Блок новостей, пока не начат труд.
Мадам себя на золушку меняет,
преображаясь несколько минут.
Трёт новый пластик, чтобы без претензий
смотреть в окно на постаревший мир,
а солнце жарит куст цветных гортензий.
День. Понедельник. Стёкла трёт до дыр.
И великанским басом мега-шершня
гудит косилка где-то за стеклом
Идёт сосед "да здравствует дурдом!"
(шепнёт не вслух), ему махнёт, конечно,
ведь вежливость - примета королей
и королев. С изысканной манерой
сосед встаёт под окнами: - Налей...
Он пьёт с утра до полдника, примерно.
А у неё наливки-и-и - жмёт подвал...
Жалеет гада, с чана льёт в бутылку.
тот - с бодуна не дышит, плешь в затылке,
но кинула бутылку - он поймал!
Вот тётя Маша вышла в палисадник
и обрывает молодой лопух,
есть у неё о р у ж и е от мух -
потрёпанная книга "Медный всадник"
Вдруг Пушкина немного стало жаль
и даже мух, прихлопнутых поэтом.
А на дороге развалилось лето.
Забор исписан, как святой скрижаль,
но не святым, а с оговоркой - зло,
хотя над ним шикарное граффити.
И надо думать, что пока есть зритель,
спрос в магазине на аэрозоль.
Блестит стекло, прозрачнее воды,
Сосед нажрался в дупель: хард-рок - маты.
Но вот те раз! Июньские раскаты,
и дождь закапал на её труды.

Полночь. Мы на плоских леопардах.
Между нами лаковые нарды
Верный фарт хлопочет где-то рядом.
Кости пляшут ду-беш, светит марс,
на парчовых стенах блики тлеют.
Ты твердишь - все беды от евреев.
Притворюсь кивком, как будто верю,
всматриваясь долго в третий глаз.
Смусси нежит гланды - жгуче-красный.
Ты - игрок уверенный и страстный,
и давно с Азартной Высшей Властью
чуткость в конгруэнтности изжил.
Сколько у Святого Бернандина
я просила пару карантинов -
вылечить любимую скотину,
ложью заболевшую от лжи...
Дьявол курит Diablo на портрете,
пятна на Луне в неверном свете
(Твой водитель тоже конгруэнтен -
вряд ли скажет больше, чем немтырь).
Хаотичный, беспринципный, ранний,
много раз мелькавший на экране,
ты из пушки звёздной в сердце ранен
гордым самолюбием литым.
Только бы увидеть плуш и пейсы...
ты озлоблен от еврейской пьесы:
как всё обесцененное бесит,
как всё изукрашенное врёт...
Сон ценою в тысячу каратов -
десять тысяч раз - я виновата,
но сто тысяч раз бегу куда-то -
с ним упасть в пыль тысячи дорог,
быть судьбою грешною избитой...
На билборде выгнулась Лолита
и Pall Mall струится между плиток -
горько-шоколадная беда.
Утро. Ты на плоском леопарде.
Бес трезубцем скулы нервно гладит.
Упиваюсь счастьем на веранде,
зная, что немым не испита...

Приходи, поболтаем, кто из нас победит,
кто забудет первым листья с помадой Vogue,
кто сто лет назад у осени брал кредит,
кто растратил безумной нежности сколько смог.
Спит эпифиз и тянет гербарии собирать -
отработанные декорации в стиле ампир.
В тёртых джинсах свалился на золото либерал,
а осколки зелёные врезались в синий мир.
Ты таким же станешь, как эта больная тварь,
если будешь меня без меры курить и пить.
Никакой потом тебя не спасёт отвар,
ни врачу, ни богу заново не слепить.
Лучше тихо пешком, чем попасть в скоростной лифт,
по бетонному горлу взлететь, полоснув шрам.
Заяц умер, как только фальконер шепнул "паф-пиф",
а тигрица проснулась, когда заорал "жрать"...
Набери тонну воздуха в лёгкие и спаси
сам себя,
выскребая с кровью из сердца штамм.
Цедит осень сквозь облако пойло дрянной тоски,
и пыжами колючими бьёт по спине каштан.

жаргон

Из всех золотых антилоп дороже и ближе,
с которой не нажил мозолей, мигрени и грыжи.
Стул одноногий прогнулся от матов на бирже,
трейдер заразно чешет табло в лобок...
В каждой деревне - знахарь, блаженный, шалава,
в каждом бесправном центре спрягают право,
у каждой хорошей суки кутят орава,
а в знатном семействе, обычно, один щенок...
Жаба менялась трижды на шанс и кожу,
альфа-самец - заложен, положен, прожит...
Брешут синоптики - принц до утра возможен,
днём вылупляется брокер и занят шест.
Может сражать опереньем безмолвных куриц,
псам не попасться в брыли на кочках улиц
и умереть от зависти, кляуз, пули,
чтоб на работу не вскакивать ровно в шесть.
О времена, о нравы, мой звёздный мальчик,
я рассказала бы больше и чуть иначе,
но что жеребёнок отнимет у дикой клячи -
горький кумыс и гены - галоп и рысь...
Просом отравится лунный петух, и лопнет
вечный и добрый запас волшебства антилопы...
Джинсы износятся раньше, чем будет жопа
местный ликбез, как грецкий орешек, грызть.
Смысл - вдыхать пары от навозной кучи?
Жадный раджа - неповоротлив, тучен...
Слышишь, горячий, сильный и странно везучий,
выкради тело, как сердце похитил, вор.
Будем дышать словно бабочки, выпьем неба,
спрячемся в мягком золоте зрелого хлеба
Ты поцелуем впечатаешь вольный лейбл,
чтобы из памяти вычеркнуть скотный двор.

Великие куртизанки

Сорель и Валуа
автор Юрий Гридасов /Whiskey/
/13.08.15 17:14 Осинки/

О, сколько раз в безумно сладких грёзах
Вдыхал я твой самозабвенный стон.
Пьянящий миг пронзительной занозой
Сворачивал Вселенную в бутон.

Бесстыдный взор заслуживал пощёчин,
Нахально раздевая донага.
Мне чудились истерзанные ночи,
Душистый стог в ромашковых лугах.

Уже ли ты, откидывая локон,
Не обжигалась о горящий взгляд,
Зовущий в бездну пропасти глубокой,
Откуда нет уже пути назад?

Что сплетни света старому повесе?
Любовь в подлунном мире не нова.
Так представлялась ангелом и бесом
Агни Сорель седьмому Валуа...
.
.
.
.
.

Элемент №80 (Hydrargyrum)

О, сколько раз на светских маскарадах
сквозь прорези ажура изумлялась -
и булимии прихвостней нарядных,
и параноидальной лжи нахалов.

Для шлейфа - зал, набитый дураками -
непримиримо замкнутый и узкий.
Её душа - большой Туреньский камень,
который драгоценней, чем Анжуйский.

За цепкий ум и прелести несложно
добиться превосходства и признанья.
Неспешный Валуа заметно ожил,
увидев божество в земном созданьи.

Вручив ей самолично долю власти,
советуясь о войнах и фрондёрах,
лаская грудь, огнём горел от счастья,
желал её, как жертву - волк матёрый.

Пусть Дама де Боте рвалась из плена
в границах королевского дивана,
раскрыв бутон таинственной Вселенной,
вступила в должность "серым кардиналом".

Мир куртизанки сладок и распутен
на зависть молчаливого дофина,
Тягучая слеза нещадной ртути
ползла по стенке красного графина

Купались в чёрных трюфелях на блюде -
язык быка и нежный бок цесарки...
Мир - алогичен, зол и безрассуден,
объятья смерти - нестерпимо жарки.

Неуязвимы - ангелы и бесы,
змеёй вплетает в локон случай ленту,
но слаб и хрупок дивный сон Агнессы...
Вселенной правит Бог... и элементы.

P.S. рифма графин-дофин - это не всегда забавно)

Рахат-лукум на ночь - для тех, кто не боится творческих калорий. /L&L/
.
.
.
Услышь мой зов - о, гордый повелитель -
сквозь шелест мотыльков ночного сада,
где лепестки метельчатого флокса
нежнее крема в свете лунных взглядов,
где кружатся турецкие гвоздики,
под ветерком танцуя - эрзурума,
пылают красным бархатные розы
и ждёт всегда твоя Шахерезада.
Услышь мой голос, маленькие эльфы
на невесомых крылышках волшебных
перенесут все звуки нежной лиры и
сладкий стон, зовущий к мочке уха.
А в сон глубокий из сакральных мифов
проникнет дым манящий силуэтный
и волны белоснежного зефира -
телесных полусфер в желанных муках.
Ты видел под сиреневой чадрою,
как губы открываются навстречу.
Ты - искушённый ласками наложниц,
насыщенный любовными речами,
услышь меня, влекомую тобою,
почувствуй эти пламенные плечи,
одна лишь ночь любви с тобой дороже
всех тысячи ночей в саду печальном.
Растают звёзды в зеркале с рассветом,
пыльцой в медовой чаше манит утро,
очнёшься под восточным покрывалом
так звонко канарейка защебечет...
И в ложе, светом солнечным согретом,
мой повелитель ласковый и мудрый,
проснувшись, вспомни, что тебе шептала
царица сказок в ожидании встречи.

Бывает день - дороже года, бывает год - не стоит дня.
.
.
.

Дачный посёлок заснежен, тих и безлюден,
с горы он, как торт на громадном фарфоровом блюде,
и звёздною корочкой северный ветер лудит
мастиковую маршмеллоу зефирных крыш.
Цепочка следов от местной собачьей стаи
вдоль берега к лесу тянется за хрустальный,
одетый в янтарь прозрачный и блеск кристальный,
застывший в наклонной позе, речной камыш.
Здесь сосны касаются чистой небесной плевы
и смотришь, как лилипут в стране Гулливеров,
на царские ёлки, что выше кремлёвских и верно -
о каждой берёзе поэму не грех сложить.
Здесь дышится вольно и эхо кочует дальше,
позёмка струится в ноги и фьюжн пляшет.
И сердце стучит быстрее, когда мне машет
игриво хвостом наш пёс и вперёд бежит.
Чуть в домике сыро и запах прокисшей полыни,
но к вечеру жаркий и сильный огонь в камине
всю сотню квадратов бруса теплом обнимет
и пьётся уютно аперитив Жоли́,
колечки цветных овощей подрумянятся в гриле,
а мы уже что-то просыпали, что-то пролили,
и что-то ненужное, споря, наговорили,
но всё же Христос - бог мужа, муж - бог жены.
Дачный посёлок в январской ночи́ светлее,
сказочно-свят и волшебным десятком тлеют
свечи, что щедро жгутся и не жалея,
вместе с желаниями вьётся причудливый дым ...
И между нами проходит энергия ци ли,
над крышей витает год голубой овцы ли,
но то, что с экрана гудят мудрецы и отцы их,
не слышно заблудшим в оставшемся мире, живым.
Здесь нет городских салютов и фейерверков,
а утром за счастье - есть из одной тарелки
остывший пирог, сметая до крошек мелких,
и сахар мешать в пиалах, на брудершафт.
Весь мир погрузился в воздушную сладкую пену,
о чём-то неподалёку синица спела,
но ветер её, как и нас не пускал из плена,
старательно кутая дом в белоснежный шарф...

много whiskey приводит к переписке))

Любовь в каменном веке
автор Юрий Гридасов /Whiskey/

Сегодня саблезубого зарезал!
На тонком льду козлёнка привязал,
И махайрода выманил из леса...
А у меня из кремния кинжал.

Я к этому готовился упорно:
Без хитрости его не одолеть.
Едва легонько за лиану дёрнул,
Острейший кол пробил его на треть.

Визжал и лёд царапал до заката...
Его добил и шкуру снял один.
В крови я саблезубо волосатый
В пещере напугал своих людин.

В огне шкворчит и вкусно пахнет мясо,
А я углём на стену нанесу,
Как на одной из ритуальных плясок
Увидел рыжегривую красу.

Мне нафиг был не нужен саблезубый,
Но ты и не глядела на меня.
А мне твои ночами снились губы,
И волосы как всполохи огня.

Я подыскал для нас с тобой пещеру,
Ты нарожаешь много сыновей.
Твоей груди тугие полусферы
Вздымают естество души моей.

Бугры сосков торчащие из шерсти,
Меня уже давно свели с ума.
Назвать тебя своей до самой смерти,
Чтоб полюбила ты меня сама.

В пещере стены разрисую глиной
Всю нашу жизнь легко изображу.
Ты завтра мне достанешься невинной.
Дай руку, до пещеры провожу....
.
.
.
.
.

Каменная леди

До розово-молочного рассвета
лодыжки щекотали муравьи,
колдун однажды правду говорил,
что это очень милая примета.

Вчера, на танцах праздника Огня,
в повязке из диниктиса на бёдрах
я отвернулась истово и гордо -
охотник так разглядывал меня...

Он думал, что не вижу, как блестят
от пламени- его зрачки и зубы.
Огромный торс, накидка "як & зубр" -
в таких обычно лучшие гостят.

Не зря - водой с дубовою корой
я десять дней вымачивала шкуру,
она так нежно села на фигуру.
Охотник не скрывал, что покорён.

Он первый показал мне алый дрокс
и кинул в ноги бусы из гагата,
но я не подняла их, бесновато
тряхнув копною огненных волос.

Теперь жалею, гость оторопел,
сродни греху - отказ от чёрной яшмы.
У нас в ущелье девушки всех краше,
недавно двух украли на тропе.

На всякий случай, вайдой на стене
рисую звёзды с месяцем и солнце,
за много лет рисунок не сотрётся
от капель сталактитовых теней.

Гобиконодки где-то верещат,
похоже эструс у домашней львицы,
и дикие самцы спешат толпиться
и метят рядом заросли плюща ...

От их клыков заслон пещеры стёрт,
забрызган кровью аркосолий предков.
Любимица грызёт ночами клетку,
мне нужно отпустить её и всё -

пускай брюхатят и придёт назад...
Весна взасос целует мои ночи,
а сердце незнакомцу верить хочет
и близко рассмотреть его глаза...

Для Вас, mon coeur , любовь была забавой
автор Юрий Гридасов /Whiskey/

Для Вас, mon coeur, любовь была забавой,
Лекарством от парижской суеты.
Так кошка отпускает мышь лукаво,
Следя, чтоб та не перешла черты...

Бездонных глаз пронзительные стрелы
Вонзились в душу - острых два клинка.
- "О, шевалье, вы дерзко не умелы,
Но как нежна нахальная рука.

Вы думаете спрячет нас портьера
От цепких взглядов полусветских дам?
Аплодисменты грянут из партера,
Едва коснётесь вы к моим губам"

Потом свиданья длились до рассвета,
Ветвились дивно графские рога.
Струился пеньюар на эполеты:
На кресло, что грустит у очага.

Но Вы, mon dieu, со мною лишь играли -
У пороха с нечаянным огнём.
Что Вам докуки мелочной морали?
Ко мне Вы холодели день за днём.

Я Вам отдал и честь свою и шпагу,
Свою свободу - в пыль у ваших ног.
Перо стихи струило на бумагу...
За вашу честь вступался мой клинок.

Четырежды за ваше имя всуе
Я дрался на дуэлях, не шутя.
И никакую женщину другую
Не предал б на заклание страстям.

Но Вы ушли с красивою улыбкой,
Меня в свой инсектарий приколов.
И в этот вечер жалобные скрипки
Рыдали под мелодию без слов.

Пройдут века, но женщины и нравы,
Коварны будут так же и легки,
И под стеклом, как память, для забавы
На тонких иглах муже-мотыльки...
.
.
.
.
.
Прошли века.
/или Много whiskey приводит к переписке/

Прошли века. Отточенный сценарий
был переписан свыше. В тридцать лет
достался мне в наследство инсектарий
и пра...прабабки масляный портрет.

Письмо, mon coeur, на диво биостойко
хранилось средь других льняных бумаг,
оно меня растрогало настолько,
что жемчуг слёз мотался на кулак.

О боже мой, в генетике проклятой
всё меньше искупления грехов
Так дико манят - махаонов лапы,
и усики щекочут - мотыльков.

А ближе к ночи гаснет солнца цоколь,
и сколько подсознание ни лови -
Вы снитесь мне, я наполняюсь соком
и алчно истекаю от любви.

Рога из поколения в поколение
приобретают тюнинг и размах.
Я таю словно сливки - на коленях
того, кто приходил ко мне на днях.

В пыль превратился ваш шикарный череп,
настанет час и мы столкнёмся, но
сейчас краснее помидорки-черри
я просто вас желаю у трюмо.

Спасибо вам за честь, любовь и шпагу,
жаль, мне до некромантки далеко,
ведь воскресить гасконца-бедолагу
намного меньше шансов, чем в ЭКО.

Ответ я ламинирую на случай,
и ваше, шевалье, письмо под стать.
Мне кажется, вы были самый лучший,
но инсектарий - нужно пополнять.

Дитя-цветок раскрывает чашечку свою и восклицает: "О, милый мир, не увядай, пожалуйста!"
/Рабиндранат Тагор/
.
.
.


С медведями в черничнике бродить,
вдыхать душистый мирт и влажность листьев,
счастливой быть от пряных снов и мистик,
в синь - ягод жмень ладонью раздавить.

Под воркут вяхиря насытиться сполна,
залечь в траву, дитём раскинуть руки,
Услышать нежный звон черницы в ухе,
и как по ней взбирается пчела.

Вдруг обомлеть, когда взметнётся лес
над телом, над воланами осоки,
распишет хвоей потолок высокий
чернично-притягательных небес.

Сезон невидимых абсурдов (L&L)

Господь спрашивает Адама:
- Ну, что ты жмотишься, тебе что - ребра жалко?
- Да нет, ребра не жалко. Просто есть у меня какое-то дурное предчувствие...(с)
.
.
.

Солнце плюхнулось в ложе с вальяжностью сытого льва,
щёлкнув рыжим хвостом напоследок по лысой равнине.
К духоте прилепился мерцающий звук комариный,
две диодных змеи освещают песчаный привал.

Обходя раскалённый фургон медитирует август,
синглы прячутся в кронах раскидистых редких ракит.
Видно кромку страны, где из нефти поют родники,
где разбитые души на млечный взбираются пандус.

Мы исчезнем в своих каракумах, и нас не найдут,
будем пить, будем есть из одной алюминиевой миски.
К чёрту встречи, суды, акты, иски, он-лайн переписки.
Мир привычный - взорвётся, утонет, замёрзнет во льду,

я тебе обещаю... В засаде луна-папарацци,
мы устроим ей серии фото для Вечности-Ньюс.
Знаешь, я почему-то сейчас ничего не боюсь.
Нет. Боюсь. Одного. Что однажды смогу не отдаться.

Заключи меня в рай навсегда. Воздух сладок и сон.
На рассвете, оставшись один на один с тишиною,
ты простишься с любовницей/другом/случайной женою,
c портмоне... И твой трейлер простится с одним колесом.
.
.
.

*braking fault (англ.) - неисправность тормоза

Сегодня ветер выл оравою щенков,
родившихся на свет у старой тощей суки.
Добросердечный мир налил ей молоко
и голень петуха пожертвовали руки.
Бродяжка впопыхах заглатывала кость,
а с белою водой чуть не слизала миску.
Гам выше этажом. Кричал за тостом тост
насытившийся гость с задатком гармониста,
хрипел и бушевал. На лестничный пролёт
ступали каблуки и грубые подошвы.
Эссенции духов ловил подъездный рот,
выплёвывая сброд нарядный и хороший.
Обнявшись с чепухой, летел красивый вздор
с прокуренной дыры - их суицид невидим.
Всю ночь не умолкал бессвязный разговор,
то шёпот быстрых рук, то плеск вина обиде.
Но свадебный базар сменил безмолвный час,
в подсолнечник пустой заглядывал октябрь
Стекала из-под крыш фальшь теноров и бас
как огр захрапел и чище стал хотя бы.
Здесь плесенью тоска ползла по стенам, над...
слух эхом обожгло, забытым, постирать бы...
Не хочется вставать, как много лет назад,
услышав горький вой в разгар соседской свадьбы.

"Le Paradis Blanc"(из альбома "Avec Vous"), исп. Véronique Sanson

Il y a tant de vagues et de fumée
Qu'on arrive plus à distinguer
Le blanc du noir
Et l'énergie du désespoir
Le téléphone pourra sonner
Il n'y aura plus d'abonné
Et plus d'idée
Que le silence pour respirer
Recommencer là où le monde a commencé

Je m'en irai dormir dans le paradis blanc
Où les nuits sont si longues qu'on en oublie le temps
Tout seul avec le vent
Comme dans mes rêves d'enfant
Je m'en irai courir dans le paradis blanc
Loin des regards de haine
Et des combats de sang
Retrouver les baleines
Parler aux poissons d'argent
Comme, comme, comme avant

Y a tant de vagues, et tant d'idées
Qu'on arrive plus à décider
Le faux du vrai
Et qui aimer ou condamner
Le jour où j'aurai tout donné
Que mes claviers seront usés
D'avoir osé
Toujours vouloir tout essayer
Et recommencer là où le monde a commencé

Je m'en irai dormir dans le paradis blanc
Où les manchots s'amusent dès le soleil levant
Et jouent en nous montrant
Ce que c'est d'être vivant
Je m'en irai dormir dans le paradis blanc
Où l'air reste si pur
Qu'on se baigne dedans
A jouer avec le vent
Comme dans mes rêves d'enfant
Comme, comme, comme avant
Parler aux poissons
Et jouer avec le vent
Comme dans mes rêves d'enfant
Comme avant
Comme avant

.
.
.
Всё настолько туманно, что фимиам
тайной покрыл очертания истинных
тьмы и света,
мощной лавы и угасания.
Будет ещё звонок телефонный там,
где абонент недоступен за гранью мистики,
нет - ни вопросов, ни ответов,
тишины волнующие касания.
В мире, который зачат сейчас, я начинаю дышать.

Я уложу себя спать в белоснежном раю,
в бесконечных ночах, где времени нет,
ветер не выпуская из рук, наедине
с детской иллюзией света
Я заполню собой белоснежный рай,
вытесняя ненависть из него и кровь,
Я найду своих китов
и серебряных рыб стаи,
всё станет, как было до...

Столько сумбурности, сколько целей,
что запутаться проще, чем жить.
ложь и правду - не ценят,
кто судит, а кто просто не дорожит,
но приходит великий день
всё отдать за бесценок,
замахнуться
на то, что жаждала, как панацею -
сделать первый аккорд в этом мире, начав жить

Я уложу себя спать в белоснежном раю,
где пингвины хлопают разбуженному солнцу,
забавляясь и объясняя,
как надо жить
Я забудусь в белоснежном раю,
когда первозданный воздух вольётся,
растворюсь в нём снами,
кутаясь ветром живым,
как в детской иллюзии света,
всё станет, как было до,
Как тот, кто умел разговаривать серебром
и становиться ветром,
как в детской иллюзии света
Как было до... Как было до...

Мои - дедство и бабство))

Жил Тотобай с Тотобаихой в Гатчине,
к ним отправляли Лёлё на каникулы.
Время - счастливое, лето - горячее,
кудри - запутаны, губы - клубникою.

Дед Тотобай был отъявленный сказочник,
лихо баллады на быль переделывал,
а Тотобаиха в красочных баночках
лупы хранила и челюсти дедовы.

Грызла Лёлё шоколад в знаках качества,
банку икринок в аквариум сыпала,
а Тотобаиха бегала: - Мать честна!
Кто народил тебя рыбоньку сытую?

Лёлё каталась на тыквах, как Золушка.
И Чиполлино спасла в огороднике -
был Помидор уничтожен до зёрнышка,
бабка молилась Николе-Угоднику.

Лёлё вконец изводила, не слушала,
та затихала в закат на завалинке.
Дед засыпал в гамаке между грушами.
Лёлё шептала им : - То-то вот! Баиньки!

С благодарностью С.П. за вдохновение

"Мой чижик дождинки клюёт на Фонтанке.
А мне без него на Арбате, как в танке -
и глухо, и сыро, и так одиноко,
и хочется небо руками потрогать"

(Светлана Пешкова "Под одним небом")
.
.
.
На Бухарестской станции метро,
под лабиринтом Северной столицы,
в листве цветной скрывается хитро́
мозаикой щебечущей - синица.

А там, где деревянный акведук
оброс железом, камнем и бетоном -
монеты щедро сыпятся из рук
на бронзовые перья и корону.

И как же мне синицу соскрести,
добраться с ней до чижика на лодке?
О... мы б тогда забыли про кресты
и выпили Неву из русской водки.

другу Y

.
.

Киты не мечтают, а просто плывут в Ауау,
в раскрытые губы целуют цветные кораллы,
играют с циклоном и штормом под заревом алым
поют человеческим голосом ноты любви.
Сползает солёная влага со спин исполинов,
фонтаны упругие рвут облака над проливом.
Трёхмесячный Дарлинг1, прищурив глаза по-дельфиньи,
качается в люльке невидимым счастьем обвит.
Младенец так нежен и тих, как лазурь океана,
слезами молочного кварца стекается мама,
и чмокает крохотным ротиком - будущий главный
святой почитатель мелодий морских горбачей.
Киты не мечтают, а просто плывут в Ауау,
щекочут гавайского криля, как жертву луаи2,
плывущего сёрфера к солнцу взметнётся орнамент,
и родинкой - кит спит у Джима на правом плече...
.
.
.

1Джим Дарлинг - учёный, морской биолог, в течении 25 лет - исследователь поведения и экологии серых китов в Британской Колумбиии западного побережья китов Research Foundation, директор по исследованиям биосферного проекта Clayoquot, автор научных популярных статей и книг. Начиная с 1997 года, Мауи был базой его исследования по зависимости поведения горбатых китов от разнообразной музыки

2луаи - церемония языческих богослужений на Гавайских островах